Ульяна Соболева - Игра со смертью

Она истерически смеётся мне в лицо, а мне хочется кричать! Причинять ей боль и кричать! О том, что рвётся наружу. Продажная сука!

Влепил ещё одну пощёчину и достал нож. Складной, с блестящим хрустальным лезвием. Тот, что как по маслу режет плоть бессмертных, не давая восстановиться, оставляет шрамы, вырезает внутренности намного быстрее, чем мои когти.

Викки снова засмеялась Зло. Громко. Издевательски. По щекам катились слёзы, а её смех гулко разносился по помещению, отражаясь от пропитавшихся ее болью стен.

— Смейся, Викки! — подошёл к ней и, сжав руку, да хруста, начал вырезать на безымянном пальце кольцо. Она закричала, но тут же закусила губу, а я стиснул зубы от её боли, разъедавшей и мою плоть.

— Смейся, мать твою! Потому что ты действительно МОЯ! Понимаешь? — тонкая жилка на ее шее лихорадочно билась, привлекая внимание, вызывая навязчивые образы. Вспорол её кончиком ножа, как заворожённый, наблюдая за струйкой чёрной крови. — Ты моя по всем законам! — провёл языком, смакуя её вкус на языке, ощущая, как дернулся член в штанах. Да, бл**ь, я хотел ее даже сейчас. Даже в момент этой дикой ненависти я ее жаждал. Исступлено, извращенно желал это продажное тело. Резать ее на части и долбиться в нее, что есть мочи, под аккомпанемент криков агонии.

— Вспомни, Викки…Вспомни, как обещала стать моей… — прошептал в ухо, наматывая тёмные локоны на руку. — Вспомни данные мне клятвы, б***ь! Ты, — оттянул её голову в сторону и вонзил нож в горло, едва не застонав от смеси наслаждения и судороги боли, пронзившей все мое тело, — моя жена, чёртова сука! Моя! По всем законам моя бл**кая, гребанная, лживая, продажная жена, которая трахалась с ублюдком Рассони, но побрезговала мною!

Он резал что-то на моем пальце, а я кусала губы до крови и сдерживалась, чтобы не стонать от боли. Потому что я не подарю ему ни кусочка наслаждения ею. Ни мгновения. Меня уже резали на живую, меня потрошили, меня убивали без наркоза. И это ничто по сравнению с тем, что он уже сделал со мной.

Рино полоснул по моей вене на горле, и я тихо всхлипнула, когда он слизал кровь.

От его слов болезненно запульсировало в висках. Резко, невыносимо. Он намотал мои волосы на руку и дернул с такой силой, что из глаз снова брызнули слезы.

Вонзил нож мне в шею и я стиснула челюсти, чувствуя как все тело бьет от лихорадки…нет, не ужаса, а предвкушения смерти. Пусть убьет меня сегодня. Здесь… Сейчас…. я хочу этого.

— Моя жена, чёртова сука! Моя! — как сквозь вату, сознание уже затягивало туманом. — По всем законам… моя… бл**кая, гребанная, лживая, продажная жена, которая трахалась с ублюдком Рассони, но побрезговала мною!

Резко распахнула глаза, вглядываясь в его бледное лицо, видя, как стекает по воротнику кровь….его кровь.

— Брееед, все… — сглотнула, чувствуя, как подкашиваются ноги и я вот-вот упаду к его ногам, — клятвы…обещания…ложь…бред…ложь.

— Бред? Бред? — рассмеялся, чувствуя, как тело начинает колотить от злости. Рука, сжимавшая нож тряслась так, что, казалось, в любой момент он может выпасть или сломаться. — Ты думаешь, я не знаю, что это была ложь? Эти долбаные клятвы? Обещания? Я понял это ещё сто лет назад, мразь! — Ещё один завиток лезвием по нежной коже, залитой кровью. Она капает на пол, она забивается в ноздри, вызывая желание вонзиться клыками в горло и пить, пить, пить её. Выпивать её силы, её жизнь. И я обязательно это сделаю. Не сейчас. Сейчас я хотел только одного — обозначить свои права. — Твой муж всю свою грёбаную жизнь носит ошейник, Викки. Ошейник, накинутый на меня твоим отцом. — Нож словно в масло входит в шею, вырисовывая на затылке латинскую R. — И ты, как примерная жена, — расхохотался, — которая раздвигала ноги перед каждым, как самая последняя шлюха, — латинская I, — просто обязана разделить со мной эту участь!

Я вырезал на ней своё имя. Под звуки её тихих всхлипываний и нашего смешавшегося дыхания. Вырезал и чувствовал, как выворачивает наизнанку меня. От жуткой боли, она разъедала не только её, но и мою кожу.

Но, вашу ж мать, с каким упоением я приветствовал эту боль! Как я наслаждался ею! Пока она трепыхалась в моих руках раненым зверьком. И эта власть над ней…Как самое изысканное блюдо. Вкусное. И запретное. Пока не закатились ее глаза и не обмякла в моих руках