- По миру пущу… - веско уронил Филипп.
Что- то было в его глазах такое, что трубадур просто кивнул, давая понять, что со своей стороны тоже постарается сделать так, чтобы даже самые последние шлюхи стыдились пустить рыцаря на порог их притона. Делец и певец поняли друг друга превосходно: когда калека, нищий и опозоренный, сир Магнус вдосталь помыкается, тогда уже можно будет переходить к отрезанию оставшихся конечностей и иных выступающих частей тела. В назидание.
- Да к бесам его! - раздраженно дернулся Фейран.
В самом деле, маховик запущен, и даже раздави они теперь гадину, - что принципиально меняло имя доносчика, когда сам донос рассматривался в инквизиционном процессе практически как акт высшего провидения, ведь разоблачение колдуна априори не могло исходить от Лукавого! Дни шли за днями, а жизни троих человек по-прежнему висели на волоске.
Как удавалось узнать, никаких усиленных мер воздействия к юноше следователи не применяли, видимо, покамест вполне удовлетворенные результатами дознания. Айсен не отрицал ни свое отмежевание от Церкви, ни свою связь с мужчиной, хотя упорно отказывался называть его имя. В целом, обвинения относительно него даже не нуждались в доказательствах.
Зато упорство Айсена в некоторых вопросах, позволяло вывернуться Филиппу. Он до сих пор умудрялся ходить в свидетелях, несмотря на то, что упоминался в доносе прямым фигурантом. Однако даже отец Конан подтверждал, что юноша приводился на мессы вместе со всем семейством, хотя и не причащался Святых даров и не участвовал в свершении таинств. На Кера давили, его запутывали, но тот еще держался на самой кромке острого лезвия, виртуозно лавируя.
А вот Фейран в тиши предоставленного убежища утратил даже свою примечательную вспыльчивость, впадая в состояние, близкое к летаргии если не телом, так душой.
Он был невероятно благодарен всем троим мужчинам, которые добровольно и бескорыстно делили с ним испытание ожиданием и мучительной надеждой… Иначе он наверняка повредился бы в уме уже на второй день, и точно сотворил бы что-нибудь непоправимое, не услышав, что Айсен хотя бы еще жив.
***Независимо от возраста и пола, мечтать - свойственно всем влюбленным. Даже самый закоренелый циник, на то либо иное мгновение поддавался настроению, ловя себя на фантазиях, чем в этот миг занят его или ее любовь, о чем думает, о чем тревожится, - и незримая ниточка протягивалась сквозь расстояния и преграды от сердца к сердцу.
Конечно, все люди разного ума и склада: там, где кто-то вспомнит милые знакомые привычки, согревающие душу покоем и уютом, натура более романтичная с умилением утешит себя, что одно и тоже небо раскинулось над головами разлученных обстоятельствами возлюбленных и, кто знает, возможно, в этот самый момент они оба любуются на одну и ту же звезду…
Фейран был лишен и первого, и второго. Одна бессонная ночь сменялась следующей, а затем приходил пустой изматывающий день, и менялась лишь дата на календаре. Память словно решила заменить собою всех инквизиторов вместе взятых, чередуя моменты их последнего с Айсеном дня с видениями прошлого. Образ молодого свободного музыканта, гордого подлинной тонкой духовной гордостью, выстраданным достоинством, а не нелепой самодовольной гордыней, прикрывающей внутреннее убожество, мешался с воспоминаниями о хрупком мальчике-невольнике, солнечным лучиком упавшем в дом потихоньку все больше черствеющего в своем добровольном одиночестве сухаря-ученого и осветившем его судьбу так ярко, что рациональный медик не понял. Испугался и спрятался.
Айсен почти год прожил у лекаря Фейрана… А что тот помнит об этом утерянном навсегда мальчике? Может ли назвать, что ему нравилось, что неприятно, чего хотелось бы? Нет даже безделушки какой-нибудь, безделицы, пустячка, задаренного между делом, который сейчас можно было бы бережно хранить, лелеять в ладонях, если уж невозможно обнять его хозяина…
Хотя нет! Кое-что все же осталось. Мятая надорванная лента, забытая на пыльном полу постоялого двора - апофеозом всей этой истории.
Отражением того, что было между ними. Так, что в мозгу остались выжженными не те далекие дни, наполненные ликующим звучанием саза, и даже не этот, единственный, а последний краткий миг, который Айсен, перед тем, как закрыть за собой двери, смотрел в глаза раз за разом предававшего его возлюбленного… Символ утраты, символ боли, возмездия за ошибки - Фейран хранил обрывок шелка у сердца, как будто он был нерушимым залогом того, что жизнь юноши будет спасена.
Не стоит думать, будто мужчина погряз в бессмысленных и бесполезных сетованиях на судьбу. Он сразу же предложил брату обратить в деньги принадлежащее Фейрану аб эль Рахману имущество в Фессе, дабы использовать их на банальный подкуп. Предложение повторялось не раз, пока выведенный из себя Филипп не поинтересовался, подразумевает ли тем самым любезный брат, что он, Филипп Кер, пожалеет для вызволения Айсена хотя бы полушку. В отличие от того же брата или Кантора, Тристан не имел возможности обратиться к кому-нибудь еще за поддержкой и информацией, да и не намерен был рисковать зря…
Хотя без колебаний отдал бы оставшуюся часть жизни за возможность увидеть любимого в безопасности, здоровым, и тем более - расслабленным, спокойным, мирно спящим в одной с ним постели! Просто спящим… Одна ночь, в течение которой можно просто любоваться им, касаться, ловить ровное дыхание - да, за это не жалко уже ничего!
Чтобы не рехнуться от тоски, Фейран занимал себя тем, что составлял основы для снадобий, тщательно собирал и держал в готовности все препараты, которые только могут пригодиться для того, чтобы поставить на ноги измученного суровым заключением человека. Он работал, зная, что Айсену наверняка понадобится что-либо из этого арсенала, и когда у какого-то снадобья истекал срок, заменял на свежее.
Как будто юношу могли освободить в любой момент. В это было хорошо верить…
Ночь? Звезды? Какие к демонам звезды с их романтикой, когда мужчина точно знал, что любимый их НЕ видит!
И почему именно не видит, и что не увидит вовсе, если они ничего не сделают наконец-таки. Может ли Айсен вообще спать, или приходится постоянно разгонять наглых крыс? Или там сыро, или он задыхается от нехватки кислорода в тех миазмах, которые почему-то называются воздухом в камере… Или просто истерзан неизвестностью, бесконечными каверзными допросами, понемногу теряя веру в тех, кто остался на воле и обещал поддержку и помощь в любом горе?
Фейран настаивал на побеге, отводя глаза от мрачного брата: выручая Айсена, весь удар они подводили на Филиппа Кера, но тянуть время дальше было уже нельзя. Как и предполагалось, Филипп все же оказался перед прямым выбором: либо упорно защищать мальчика в процессе и все же пойти соучастником, либо присоединиться к уже нагроможденной ахинее, подробно изложив, каким образом юноша сбивал его семью с пути истинного, подкинув тем самым свою вязанку хвороста в костер. Пока образно…
О том, что времени не осталось вовсе, Фейран понял сразу, даже до того, как Клеман отчитался о новостях. Он, не отрываясь, смотрел на молодого человека до тех пор, пока Луи не запнулся, опуская голову под этим тяжелым немигающим взглядом. Казалось, в глазах мужчины не осталось ни одной живой искры, и они сами производили впечатление провалов в бездну безысходной изматывающей пустоты.
- Что? - коротко уронил Фейран.
Клеман стиснул челюсти и ответил, сглотнув:
- На дыбе висел…
Папа Инокентий предписал в свое булле «заставлять силой, не нанося членовредительства и не ставя под угрозу жизнь - какая забота о грешнике! - как губителей и убийц душ и воров священных таинств и христовой веры, с предельной ясностью сознаваться в своих ошибках и выдавать известных им других еретиков, неверующих и их защитников, так же, как воров и грабителей мирских вещей, заставляют раскрыть их соучастников и признаться в совершенных преступлениях».
Разумеется, существовал ряд лицемерных условий, необходимых для исполнения, дабы исключить сомнения невежд в гуманной цели всего процесса. Как то, например, получение разрешения епископа на пытку - как будто был когда-нибудь епископ, отказывавший инквизиторам! Показания, если они не бывали подтверждены через сутки «добровольно», не учитывались, а пытка могла быть применена лишь единожды…
Удивлены? Все просто: если обвиняемый упорствовал, предыдущий допрос объявлялся прерванным, и все продолжалось столько, сколько нужно следователю, без лишней возни с новыми разрешениями.
А это значило, что если Айсен не оговорит себя, своего возлюбленного и приемного отца, то каждый его допрос отныне будет сопровождаться применением подобных «средств убеждения».
И средства эти были весьма и весьма разнообразны. Конечно, напомним, что пытка не должна была ставить под угрозу жизнь грешника, должна была быть умеренной, однако последнее понятие в действительности означало, что обвиняемого правомочно пытать до тех пор, пока не будут получены необходимые показания. И только после этого пытка становилась неоправданной жестокостью, ибо истязание бренного тела во имя спасения души - суть акт милосердия по отношению к заблудшей овце из Божьего стада. Страшно…
