А вот горе — оно безумно разнообразно, его невозможно ни во что обрядить, ему присуща непредвиденная химия, оно иначе протекает во времени, оно не хочет идти в одном ряду со всеми и в ногу. Оно растекается в самых разных направлениях, и многие из этих направлений не исследованы. Ни у физиков, ни у лириков. Вот почему я пишу о горе, о несчастьях. Кроме того, описывая горе, легче не впасть в плагиат и не надоесть читателям. Может, именно поэтому литература последних примерно двух с лишним тысяч лет, в сущности, литература, описывающая горе человеческое. Из трилогии Данте больше остальных привлекает «Ад», кое-кто с интересом, но без краски на лице читает «Чистилище», но «Рай»… Если его вообще хоть кто-нибудь решится прочесть, как правило, скучает.
Я сделал попытку объясниться относительно «расписывания несчастий». Я имею в виду мою последнюю книгу «Интимная теория относительности», изданную солидным краковским издательством «Выдавництво Литерацке». Беседу со мной вела г-жа Казимера Щука. Журналистка, литературный критик, феминистка. По мнению некоторых (и по моему тоже), она слишком ортодоксальна в своих убеждениях и способах изложения своих убеждений. Я прилетел (а ты ведь знаешь, как я боюсь летать) из Франкфурта в Варшаву, специально оформил отгул на этот день и узнал, что я «написал плохую книгу об одних только несчастьях». Кроме того, я узнал это в присутствии некоего профессора литературы, под объективами камер и, думается, под взглядами зрителей, которые увидят запись нашей беседы на каналах TVN и TVN24. Писать и издавать книги — это тоже, между прочим, акт смелости. Об этом должен знать каждый, кто хочет писать и хочет, чтобы его читали. В науке, в которой я работаю, в которой существую, «произведение» (назовем это так) рецензируют перед опубликованием, в литературе — после. Магия литературы состоит, в частности, в том, что не всё и не всем обязано нравиться. Даже не должно. Поэтому бестселлеры у меня вызывают такое подозрение. Меня очень больно задевают, — хотя прошло уже достаточно долгое время и можно было найти в себе силы справиться с этой болью, — ругательные рецензии в СМИ. Каждую свою книгу я переживаю как зачатие, вынашивание в себе и рождение очередного ребенка. И когда потом какой-то литературный критик начинает хаять этого моего ребенка, я очень переживаю… Недавно я слышал; от кого-то из так называемой варшавской богемы, что Казимера Щука сама написала какую-то книгу. Ты что-нибудь об этом знаешь? Хотелось бы почитать.
Малгося, я вовсе не был раздражен. Я позвонил тебе, чтобы услышать твой голос и сказать, что мне здесь хорошо. А поскольку звоню я редко, тебе послышались в моем голосе нотки раздражения. Вот в чем дело.
Но ведь я на Сейшелах! Жаль времени на проблемы того мира, от которого я убежал сюда (к сожалению, только на неделю) и который теряет здесь всякое значение. Как же приятно знать, что я могу рассказывать тебе о том месте, где ты была когда-то. Тебе легче понять, что и как чувствуется здесь. А теперь ответы на твои вопросы:
— Службы не приходят обеззараживать туристов. Наверное, какие-то проблемы со спреем. Помню эту смешную для меня процедуру по австралийским аэропортам. Там все еще обеззараживают самолеты перед выходом пассажиров на Зеленый континент. Это скорее традиция, чем гигиена. Британская империя начала заселять своими гражданами («свою») Австралию, когда тюрьмы Лондона, Эдинбурга, Бирмингема и других городов Соединенного Королевства были так переполнены, что было неизвестно, что делать со всем этим криминальным элементом. Их загружали в кандалах на корабли и вывозили как можно дальше. В Австралию. Первые белые поселенцы Австралии — это преступники. Честными в те времена были, за небольшим исключением, только аборигены. Некоторые саркастически настроенные скептики утверждают, что ничто в этом отношении не изменилось, разве что аборигенов стало значительно меньше. Перед швартовкой кораблей в Сиднее или Мельбурне их обеззараживали. Сегодня в Австралию прибывают не узники, а туристы, и не на кораблях, а главным образом на самолетах. Все изменилось, но идея обеззараживания осталась.
— «Салат миллионера» я пока не ел, зато ел мякоть найденного на пляже кокосового ореха. Сам расколол его ножом. Если миллионеры, чтобы съесть это, идут в ресторан, значит, они не носят на пляж ножи или настолько ленивы, что вообще не ходят на пляж (что очень похоже на правду).
— Летающих рыб я наверняка увижу завтра. Поплыву на лодке в лагуну вблизи Бо Валлона. Если рыбы полетят, то увижу их из лодки. Если не полетят, надену маску с дыхательной трубкой и увижу, не прячутся ли они в коралловых рифах.
— У меня слишком мало времени, чтобы полететь самолетом или поплыть на пароме на соседний с Маэ остров Ла Диг. Скал на Маэ масса. Подозреваю, что выглядят аналогично. На Ла Диг съезжу как-нибудь потом. Потому что, оказавшись на Сейшелах впервые, сразу начинаешь думать о последующих приездах сюда. Сейшелы — это как секс в первую брачную ночь…
— Вчера после ужина я вышел на пляж, что рядом с отелем. Ты права. Пляж буквально шевелился: шествие крабов по песку. Одна только мысль — как бы не наступить.
Сегодня я ездил на местном автобусе в здешнюю столицу — город Виктория. В любой стране я стараюсь ездить автобусами. Только так, а не в такси, можно встретить настоящих людей. Это самая маленькая в мире столица. Ее можно обойти за час. Маленькая, но здесь проживает четверть населения страны. Виктория напоминает большой базар. Здесь все чем-нибудь да торгуют. Чаще всего сувенирами. Пластмассовыми черепахами, лакированными ракушками, деревянными пальмочками. Сопотский мол со своими киосками «сувениров» — Лувр по сравнению с тем, что можно увидеть здесь. Главная историческая «достопримечательность» — трехметровая башенка с часами на главной площади города. Покрашенное серебристой краской монструазно-кичеватое уродство оказалось полезным, потому что его видно почти с каждой точки города, что значительно облегчает ориентирование на местности и передвижение.
Прогуливаясь, я добрался до заброшенного и всеми забытого кладбища. Утопающее в буйной растительности, оно являло собой своеобразную книгу исторической памяти этих островов. Могилы пиратов, могилы солдат, могилы колонистов, могилы инквизиторов, могилы монахов. Французские, английские, голландские, а еще арабские и азиатские имена на плитах. На одной из них нахожу фамилию Пуаре. Местные говорят, что это не какой-то там «обычный Пуаре». И хоть никто так и не доказал, но вроде бы Пуаре — это фамилия, присвоенная сыну последнего французского короля Людовика XVI. Боровшиеся за «свободу, равенство и братство» революционеры провели через гильотину всю королевскую семью, и лишь младшему сыну Людовика XVI при таинственных обстоятельствах удалось избежать этой бойни, он был спасен добрыми людьми и вывезен из Франции на Сейшелы. Позже, когда он стал взрослым, он взял распространенную фамилию Пуаре и никогда не покидал Сейшелы. До конца жизни он говорил (и в связи с этим его сочли больным неизлечимой психической болезнью), что он последний живущий король Франции. Умер он в бедности, одиноким и всеми забытым. Везде по расколотым могильным плитам бегали огромные ящерицы, хорошо заметные на фоне густого изумрудного мха, расползавшегося по руинам. Не думаю, что было бы приятно оказаться здесь после заката солнца.
Я разговаривал с людьми в Виктории. С нищими, продавцами сувениров, официантками, служащими турбюро. Все они удивительно грустны и разочарованы тем местом, где им приходится жить. Жители рая хотят уехать из него. Лучше всего навсегда. Вот только некуда и не на что. Они чувствуют себя здесь, как на огромном авианосце, который бросил якорь на четвертом градусе от экватора. Им кажется, что приезжающие сюда туристы — богачи, посланцы взлелеянных в мечтах счастливых стран, что живут они в достатке и если вдруг им расхотелось кататься на лыжах в Австрии или в Аспене, то они прилетят сюда, на Сейшелы, позагорать. Им тоже хотелось бы так. Приезжать сюда. Но только приезжать. Жить в роскошных отелях с кондиционерами, скользить по водной глади между островами на авианетках, на паромах, на яхтах, посылать цветные почтовые открытки своей семье, друзьям, но в конце концов… вернуться домой. У них четкое ощущение, что все, хватит, что «наелись» они голубизной и лазурью океана, зеленью пальмовых рощ, оранжевыми заходами солнца и белизной пляжного песка, равно как и осознанием, что всегда им быть главным образом официантами, уборщицами, поварами, рецепционистами в отелях, продавцами сувениров или работниками турбюро. Они мечтают о жизни в дальних странах Европы, где все счастливы и, когда им заблагорассудится, могут прилететь на недельку… на Сейшелы. Я пытался объяснить им, что дело обстоит не совсем так. Что может рецепционисту из отеля в Лондоне, уборщице из Вены, продавцу сувениров на моле в Сопоте, повару из ресторана во Франкфурте и заблагорассудится что, но для большинства из них это останется всего лишь фантазией или несбыточной мечтой. Впрочем, не думаю, что они мне поверили…
