Н. Мельдеман. Смерть и женщина. Гравюра на дереве. 1522.
Огромная сила напряжения революционных эпох, которая всегда влечет за собою целый ряд исключительных, а потому и повергающих нас в изумление отдельных поступков, служит в то же время главнейшим источником идеологического понимания истории, чрезвычайно ошибочного понимания причины и следствия. Так как в эти эпохи на мировой сцене появлялись всегда исключительные личности — ученые, политики, философы, поэты, художники, — то в них вместо результата и следствия произошедшего глубокого переворота видели ошибочно причину последнего. На основании такой ошибочной логики и возникало дальнейшее воззрение, что только случайным отсутствием выдающихся личностей следует объяснить то, почему тогда-то и там-то дело не дошло до более или менее крупного переворота. Таким образом, идеология конструировала капризный характер природы и возводила его в степень мирового закона.
Здесь мы считаем вполне уместным не только констатировать, но и рассмотреть несколько подробнее эту ошибочность идеологического понимания истории, которое старается объяснить вещи из головы, а не голову из вещей. В связи с этим рассмотрением стоят не только те выводы, которые мы постараемся извлечь для наших целей из проблемы революционных эпох, но и вообще все заключения, необходимые для разработки нашей темы.
Ошибочность идеологического понимания истории может быть доказана нагляднее и убедительнее всего на основании истории открытий и изобретений. Идеологически-традиционное воззрение сводится к тому, что все открытия и изобретения чисто случайно проистекают из творческого разума нескольких особо одаренных индивидуумов и что поэтому лишь благодаря им имеют место крупные технические и социальные преобразования. Взгляд этот ошибочен во всех отношениях. То мнение, что открытия и изобретения носят чисто случайный характер и зарождаются в творческом мозгу немногих избранных, опровергается уже хотя бы тем несомненным фактом, что нет ни одного изобретения, которое принадлежало бы целиком одному лицу. Чрезвычайно легко показать, что в осуществлении открытий и изобретений принимали то или иное участие тысячи человек. Это относится к изобретению и книгопечатания, и рентгеновских лучей, и управляемого аэростата, — во всех них должны были быть налицо тысячи предпосылок, которые делали возможным разрешение проблемы. Другими словами, каждое изобретение есть лишь конечный результат деятельности всего общества.
Столь же нетрудно показать ошибочность и того мнения, будто открытия и изобретения влекут за собой социальные изменения. Справедливо как раз обратное: общественные изменения обусловливают собою открытия, вызывают изобретения или же, по крайней мере, придают выдающееся значение изобретениям, сделанным раньше. Классический пример в этом отношении — открытие Америки. Америка была открыта еще задолго до Колумба, но никто не придавал этому ни малейшего значения. Почему же? Да просто потому, что там нечего было делать, что туда не влек никакой интерес, никакая общественная потребность. Интерес к Америке появился лишь с того момента, как зачатки нашего капиталистического развития создали потребность в благородных металлах, в новых рынках для сбыта и в новой рабочей силе. Лишь тогда, когда зашел вопрос об открытии кратчайшего пути к мифическому золотому краю древних, открытие Америки стало исторической необходимостью, а окончательное выполнение этой задачи Колумбом — важнейшим рычагом переворота. То же самое нужно сказать и обо всех технических изобретениях. Ткацкая машина была изобретена, например, уже в начале XVI, а пароход в начале XVIII столетия. Но, с другой стороны, всем известно, что важнейшими факторами общественного развития оба эти изобретения стали лишь в конце XVIII и в начале XIX столетия, — они появились на сцене лишь с того момента, как общественное развитие сделало необходимым массовое производство тканей и правильные, быстрые пути сообщения. Если бы было справедливо идеологическое утверждение, будто открытия и изобретения вызывают общественные изменения, то техническая революция XVIII столетия должна была бы совершиться еще в XVI веке. Так как этого не произошло, то тем самым и доказывается, что человеческий дух не виновник, а лишь исполнитель непрерывно совершающихся на протяжении истории общественных революций.
Г. С. Бехам. Эротическое представление о Венере и Амуре. Гравюра.
Если мы применим теперь эти различные точки зрения к художественным проявлениям человеческого духа и присоединим сюда еще все то, что мы говорили выше относительно сущности индивидуального художественного творчества, то тем самым мы вскроем моменты, которые могут, а при известных обстоятельствах и должны даже обусловливать собою достижение высших точек развития искусства и наступление новых эпох его. Далее мы одновременно покажем, что и все содержание искусства этих эпох должно быть революционно, т. е. ново; и притом не только одно содержание, но и форма. А так как вместе с преобразованием всего социального организма возникают тысячи новых проблем, то тем самым мы найдем и объяснение того, почему уже в эти эпохи появляются технические проблемы и открываются художественные возможности, которые становятся жизненными вопросами искусства лишь спустя столетия. Относительно великих художников таких эпох справедливо то же, что и относительно великих утопистов: они представляются провидцами будущего, перед которыми уже в самом начале раскрывается логика фактов, к которой в конце концов приведет развитие. Гений осуществляет тем самым законы развития, так сказать, в обратном порядке. Если каждый человек в эмбриональном состоянии проходит все те стадии развития, которые приходилось пройти всему человечеству, для того чтобы достигнуть своей настоящей ступени, то гений, находящийся в начале нового пути развития человечества, как бы предвосхищает стадии, через которые должно пройти человечество на этом новом пути. Гения современная ему эпоха не может понять целиком, так как самая сущность вещей обусловливает то, что лишь избранные умы способны различить конечную цель уже на восходе нового дня. Логика фактов, в данном случае следование за гением всех его современников, разбивается не о пресловутую тупость масс, а о не достигшую еще нужного развития действительность. Такое столь часто наблюдаемое в истории непонимание современников, называемое обычно их неблагодарностью, несомненно, зачастую чрезвычайно трагично для гениев, появляющихся в начале новой эпохи; однако трагизм этот в истории неизбежен, так как развитие, только начинающееся, не обнаруживает еще потребности в конечной логике фактов, которая воплощается в открытии, изобретении или в художественном произведении и которая может дойти до сознания гениальных умов уже в первый день нового исторического периода.
Г. С. Бехам. Красота и смерть. Гравюра.
Г. С. Бехам. Смерть и девушка. Гравюра. 1548.
Раскрытие сущности и значения революционных эпох способствует, наконец, разрешению еще одной, наиболее важной проблемы истории искусств: а именно той, что все достижения новых высот искусства и все высшие стадии развития последнего совпадают лишь с теми историческими эпохами, в которых внутри общества совершается экономический переворот, так как лишь в эти эпохи происходит концентрация творческого элемента: Попробуйте рассмотреть с этой точки зрения историю нашей культуры и искусства, и вы убедитесь, что любой период этой истории даст вам либо положительное, либо отрицательное подтверждение этого обстоятельства. Столь же несомненным представляется, конечно, и то, что каждый период расцвета искусства может совпадать исключительно с периодом экономического подъема.
Г. С. Бехам. Красота и смерть. Гравюра на дереве.
Если сущность революционных эпох объясняет нам наступление новых эпох в искусстве и неожиданное достижение им исключительной высоты, то упадок революционных сил и тенденции, воцаряющиеся при этом в обществе, дают объяснение, с одной стороны, упадка искусства, с другой же — появления принципа «искусство для искусства», с которым нам постоянно приходится сталкиваться.
Петерс. Красавица.
Альдегревер. Идеальный тип мужчины. Гравюра. 1530.
Альдегревер. Идеальный тип женщины. Гравюра. 1530.
Лука Лейденский. Лот предается разврату с собственными дочерьми. Гравюра. 1530.
