Я без ума от авокадо. Молодой человек из Калифорнии продавал на этом рынке самые большие и вкусные авокадо, которые я когда-нибудь пробовал. Ещё я повадился ходить в рыбный ряд, чтобы купить дюжину устриц на завтрак. Тогда я как будто вкушал свежесть океана, и с каждым таким завтраком мое настроение улучшалось. Мясо я покупал редко, потому как холодильника в моём жилище не было.
Мы укладывали наши парашюты в субботу днем после закрытия рынка. Снова я разложил Клаудию на твердом асфальте. По-моему, она была взволнована, что скоро снова полетит. Мы выяснили, что камню требуется семь секунд, чтобы пролететь 693 фута от вершины башни до земли. Четыре из этих семи секунд мы проведём в свободном падении, и три у нас останется на раскрытие. Не так уж много. Страшно делать что-то, от чего твоя жизнь зависит настолько, что нет абсолютно никакого времени на исправление возможной ошибки: семь смехотворно коротких секунд между жизнью и смертью.
Башня Монпарнас как будто наблюдала над нами, когда мы укладывались. Взглянув не неё, возвышавшуюся в миле к юго-западу от рынка, я сказал: «Ну что, мой маленький домик? Вот увидишь, победа будет за мной! У тебя нет шансов».
С севера на нас смотрела красивая и величественная башня Эйфеля. Мы думали и о прыжке с неё, но пришли к выводу, что для BASE-прыжков башня Монпарнас лучше. Башня Эйфеля конусообразная. Нужно отделиться и падать просто идеально, чтобы не удариться о расходящиеся книзу стальные лучи. Нам вовсе не хотелось проверять, получится это у нас или нет. Я, разумеется, не хочу сказать, что прыгать с башни Монпарнас безопасно. Риск переломать все кости есть всегда. Важно сравнить эти риски и выбрать менее опасное.
Закончив укладку, мы разошлись по нашим квартирам. Никто из нас той ночью не спал хорошо. Бернар бодрствовал полночи, раздумывая, надо ли ему написать завещание. Скотт размышлял, что он сделает, если один из нас убьётся. Я думал, что, если мне суждено разбиться, я предпочел бы умереть быстро. Испытываешь странное ощущение, чувствуя близость смерти, когда скоро произойдёт что-то очень опасное. Мои мысли было спокойны и холодны, когда я думал о том, чего большинство людей боится: о смерти. Но только все это очень утомляло, потому что, представляя себя в разных ситуациях, возможных во время прыжка, я думал о смерти несчётное число раз, и иногда такие мысли не покидали меня несколько дней.
В день прыжка я, как обычно, встал в семь и пошёл на работу. Но толку от меня там было немного. Ильфа Бертельсон спросила, не заболел ли я, но я не мог сказать ей, в чём дело. Всё равно она узнала бы на следующий день. За всё рабочее время я не смог сделать ничего существенного. После нескольких минут попыток, скажем, выяснить, каковы недельные продажи компьютеров, мои мысли возвращались к прыжку.
Парень из Камбоджи по имени Рэнси заметил, что я необычно пассивен и задумчив. Рэнси отвечал в «Фаси» за почту. Он был маленького роста, очень худым и темнокожим. Во время вьетнамской войны он летал на DC-3 американских ВВС, перевозя оружие к линии фронта. Три раза он был сбит, но всегда успешно выздоравливал. О DC-3 Рэнси часто говорил с восхищением. Когда в 1975 году его родители были убиты Красными кхмерами, Рэнси с женой сбежали через Таиланд во Францию. Мы часто разговаривали. Я рассказывал ему о парашютном спорте, а он мне — о разных случаях из жизни боевого лётчика. Мы уважали и хорошо понимали друг друга. Думаю, мы одинаково любили приключения. В «Фаси» Рэнси был единственным человеком, который знал, что мы собирались прыгать с башни. Я пригласил его приехать и посмотреть.
Вскоре после ленча я прибрался на рабочем месте и уехал домой. Клаудия была готова, ожидая только меня. Я был уверен, она чувствовала, что скоро произойдёт. Сев за стол, я написал записку, не зная только, кому:
«Я иду прыгать с башни Монпарнас. Я делаю этот прыжок добровольно и только потому, что считаю это захватывающим приключением и огромным удовольствием».
Если этот прыжок станет для меня последним, я не хотел, чтобы у моих родителей и друзей были какие-то сомнения насчёт моих истинных намерений.
Бернар уже был у Скотта, когда я пришел. Он, казалось, был вполне спокоен. Ни Скотт, ни Бернар не казались возбужденными, но, думаю, их внутреннее состояние немногим отличалось от моего. Я попросил у Скотта немного черного гуталина, чтобы почистить малость потускневшие ботинки. В конце концов, прыгая с высоких зданий, очень важно быть в сверкающих башмаках.
Я положил Клаудию в сумку Fnac и бросил сверху несколько футболок, чтобы ее не было видно. Не то чтобы я думал, что охранники осмотрят наш багаж, но лучше перестраховаться, чем потом жалеть. Я слышал, что в Соединенных Штатах полиция конфискует парашюты у бейсеров, если поймает их после приземления. Парашют — самое ценное, что есть у парашютиста, и за свой я был готов драться. Бернар налил каждому, мы чокнулись друг с другом и опустошили стаканы. Я вспомнил, как в военных кинофильмах лётчики-камикадзе поднимают последний тост за императора, перед тем как отправиться в смертельный полёт.
В моем мозгу бушевало ужасное сражение. Только я было чувствовал себя взволнованно-счастливым, как в следующий момент уже боролся с мыслями о смерти. Я пробовал послать плохие мысли подальше, но они откуда-то появлялись снова и снова.
17:15. Через 45 минут мы собирались прыгать. Пришло время идти.
Башня Монпарнас была в 10 минутах ходьбы от авеню де Сакс. Разговаривали мы в пути не очень много. В толчее и суматохе бульвара Монпарнас мне казалось, что толпа наблюдает за нами. Я чувствовал себя кем-то вроде заключенного на прогулке; как будто вокруг знают, куда и зачем мы идём, и хотят нас арестовать. Я послал эти мысли прочь, как полную ерунду. Тотчас на ум пришло другое, ничем не лучше: мы как будто приговорённые, идущие в последний путь из тюремной камеры смертников к электрическому стулу.
У подножия башни группа подростков каталась на роликах и скейтах. «Парни», — хотел я сказать, — «побудьте тут ещё немножко, и увидите кое-что действительно крутое». Погода была прекрасной. Ясный, прохладный вечер. Легкий бриз, приблизительно 6.5 миль в час, дул в благоприятном направлении. Ветер будет нам в спину, когда мы прыгнем, и постарается унести нас от здания, насколько это возможно. Арин, Мария и Элена ждали у входа. Я вошел внутрь, Арин — позади меня. Нам нужно было подняться на лифте на 56-й этаж и расположиться в баре. Бернар, Скотт, Мария и Элена придут через полчаса прямо к смотровой площадке, к месту прыжка. Это послужит сигналом Арин и мне. Сидя за столиком в баре, мы увидим лифт, и когда все будут из него выходить, пойдём к краю крыши.
Мы не понимали, что таким образом усложняем всё дело. Скотт и я очень об этом пожалеем.
Я заметил небольшое движение охранников и подумал: «Вот и всё. Они возьмут мой парашют». Ничего не случилось. Лифтёр, узнав меня, спросил, какой этаж нам нужен.
— Бар, — ответил я.
Арин несла мой парашют и выглядела спокойно и сосредоточенно. Лифт взлетел на 56-й этаж. Охранники пропустили нас в бар, всего лишь проверив билеты. Первый этап прошёл успешно.
Мы сели и заказали два пива «Кроненбург». Внезапно голова моя закружилась, и я почувствовал, что изо рта начинает течь слюна. Выйдя в туалет, я взглянул в зеркало и был потрясен. Мое лицо было белым, как у призрака. Я протер щеки ледяной водой, постаравшись, насколько возможно, возвратить им естественный цвет. На пути назад к столику меня остановил один из охранников. На сей раз я был уверен, что меня арестуют, и приготовился второй раз в жизни оказаться в наручниках. Однако охранник улыбался и, похоже, только хотел что-то сказать.
— Месье, вы играете в баскетбол? — спросил он вежливо.
С тех пор как мне исполнилось пятнадцать лет, такой вопрос я слышу по нескольку раз в день (причиной этому мой рост), и обычно это слегка раздражает. Но сейчас я, видимо, от облегчения, что меня не собираются арестовывать, оценил вопрос по достоинству и нашел его смешным. Я ответил, что в баскетбол не играю, но довольно хорош в шахматах, и что мы можем как-нибудь сыграть, если ему интересно.
