– Джек...
– Хелен, – прервал я ее, – вы не могли бы собрать в моем кабинете все, что можно считать личным, сложить в коробку и отправить мне домой?
– Что...
– Просто запакуйте все. Пожалуйста, сделайте это.
– Но, Джек, – в ее голосе теперь зазвучала досада, – вы же должны были выступить перед Президентом и советом директоров, и все, в сущности, потрясены, если говорить честно, и...
– Президент обо мне справлялся?
– Ну... нет, насколько я знаю. Но он в основном работает с Самантой, в результате это она...
Я повесил трубку.
В тот же день из полиции прислали двух следователей из Семьдесят восьмого отделения Бруклина: молодого рьяного типа по фамилии Уэстербек и пожилого мужчину с седеющими волосами, который наблюдал за мной с равнодушным профессионализмом. Они позвонили в дверь, и мы вежливо уселись у меня в гостиной.
– Мы просто хотим получить кое-какие ответы, чтобы закрыть дело, – объяснил Уэстербек. – Довольно необычное дело, потому что как правило мужчина сначала убивает жену и ребенка или, может, другого мужчину. Обычно он убивает кого-то другого, а уже потом может убить себя. Обычно бывает именно так, вот только на днях у нас один тип сначала убил всех своих детей. Четырех, бах-бах-бах.
Я ничего не сказал.
– Так что за тип был этот Гектор? – спросил следователь.
Я долго не мог найти ответа.
– Битый, – сказал я наконец.
– Его избили?
– Нет, я хотел сказать, что его жизнь била.
– Вы знали, что у него пистолет?
– Наверное, я этого боялся, но точно не знал.
– Так что вы не пытались его от этого отговорить.
– Все случилось слишком быстро.
Следователь понимающе кивнул:
– Его жена сказала кому-то из наших людей, что он был расстроен, потому что хотел, чтобы она и девочка вернулись.
– Да. Это правда.
– Она сказала, что вы вроде как обманули этого парня, не дали ему с ней поговорить.
Я посмотрел в терпеливые глаза пожилого следователя. Он ждал ответа.
– Да, – сказал я. – Это тоже правда.
– Вы взяли к себе эту женщину и ее маленькую дочку и собирались жить долго и счастливо, так? – спросил молодой следователь.
– У меня не было никаких определенных ожиданий.
Следователь осмотрел комнату – люстру, мебель.
– Это был благородный поступок? Вы – добрый человек?
– У меня были причины ей помогать. Долорес и Марии было негде жить.
– Так она вам нравилась? – сказал он. – Ее внешность?
– Да.
– Вы ее трахали?
Выражение лица пожилого следователя не изменилось.
– Да, – ответил я.
– А то, что муж и вы работали в одной компании, – это просто случайность?
– Да.
Он обратил внимание на разбросанные по ковру игрушки, которые я все еще не убрал. Пожилой следователь молча наблюдал за мной. Казалось, он понимал, что, хотя Джек Уитмен не совершал никакого преступления, это не означает, что он не чувствует вины.
– Вы сделали так, что он не смог с ней поговорить, а потом он вломился сюда и...
– Да.
– Между вами и этим типом, Гектором, что-то происходило – какой-то конфликт на почве ревности, так? Вы решили, что умнее его, считали, что как-то сможете убрать его со сцены?
– Да.
– Он ее любил.
– Да.
– И она его продолжала любить?
– Да.
– Вы знаете, где сейчас находятся эта женщина, Долорес Салсинес, и ее дочь?
– Нет.
– Она просто ушла?
– Да.
– Вы хотите сказать, что совершенно не представляете, где она сейчас?
– Да. И если вы ее найдете, то, пожалуйста, скажите ей, что я хотел бы с ней поговорить.
– У вас когда-нибудь было оружие? – продолжал спрашивать следователь.
– Нет.
– У вас никогда не было пистолета?
– Нет.
– Нам нужно знать, где находится эта женщина, Долорес Салсинес, чтобы проверить, насколько ее версия случившегося совпадает с вашей.
– Я не знаю, где она.
Мои ответы казались стружками истины, которые, будучи собранными в кучу, совершенно не походили на целое. Следователь заерзал на стуле.
– Послушайте, мистер Уитмен, очень необычно, что один парень не убил другого. Обычно в такой ситуации себя не убивают. Вы двое не дрались, не катались с этим пистолетом?
– Нет.
– Вы не прикасались к этому пистолету?
– Я стоял в паре футов от него.
– Эта женщина не может оказаться у родственников или у кого-то из друзей?
– Это возможно, но, по моим сведениям, все ее родственники из Доминиканской Республики уже умерли. Ее прежние соседи могут знать ее друзей.
– Это мы проверили.
Мы сидели в гостиной. Стрелки часов двигались. Следователи обладали профессиональным терпением. Уже больше ста лет в этой гостиной сидели люди.
– Вы знаете, их маленький сын погиб примерно три года назад, – мягко проговорил пожилой следователь. – Вы это знали?
– Да.
– Как вам кажется, это как-то связано со случившимся?
– Непосредственно? Нет.
– А косвенно? – спросил следователь, чуть подавшись вперед.
– Это стало причиной горя и отчаяния, – сказал я ему. – Это разрушило их брак.
Молодой следователь, у которого на руке не было обручального кольца, не так сильно интересовался подобными странностями.
– Вы не знаете, где эта женщина? Вы действительно не имеете об этом никакого представления?
Его настойчивость меня встревожила: мне показалось, что они подозревают Долорес в убийстве мужа.
– Послушайте, мне бы хотелось, чтобы она вернулась, – сказал я в конце концов. – Я не хотел, чтобы они уходили. Я бы все отдал, чтобы их вернуть.
Пожилой следователь посмотрел на молодого и едва заметно покачал головой.
– Хорошо, – сказал тот, – ладно. Вы не могли бы объяснить того, что сделал этот Гектор, раз уж вторая свидетельница исчезла?
– А мне казалось, что Долорес дала показания полицейскому, который сюда приехал.
– Дала, но очень отрывистые. – Он оторвал взгляд от своего блокнота. – Она была расстроена.
– Конечно.
– Итак?
– Для меня единственным объяснением кажется то, что он сделал это из-за безнадежности.
– Вы психотерапевт?
– Нет.
И так далее. Я ответил на все вопросы, я все им рассказал. Мои долгие и путаные объяснения моих отношений с Долорес, похоже, только сбили их с толку. Но в последующие дни я просто сидел дома, ни с кем не разговаривал и позволял газетам накапливаться у входной двери, вперемешку с листовками китайского ресторана и городской грязью. Тем временем длинные тени адвокатов Корпорации бесшумно двигались без моей просьбы – не для того, чтобы защитить меня, а оберегая доброе имя Корпорации, – и полиция прекратила расследование.
Конечно, копы не задали мне самых трудных вопросов. Самые трудные вопросы я мучительно и безрезультатно обдумывал сам: например, о чем думал Гектор в те минуты, когда он тихо двигался по дому, пока Долорес, Мария и я сидели в саду. Мне не давало покоя то, что он увидел: ванну с пластмассовыми игрушками Марии, спальню с интимно смятыми простынями, стопку нового белья Долорес на комоде, мои носки, ботинки и галстуки рядом. Остановился ли Гектор со вздымающейся грудью, наклонился ли к кровати, чтобы увидеть длинные волосы Долорес, оставшиеся на подушке? Распахнул ли он платяной шкаф, увидев ее новую одежду? Весенние платья и новые туфли? Да, конечно же. Любой мужчина это сделал бы. Позже я заметил, что все шкафы в доме были открыты – все до единого. Он увидел все – увидел, что мне доступен весь мир, который был для него закрыт, и все равно я упорно не давал ему встретиться с его женой и ребенком. И в какой-то момент он зашел в мой кабинет. Я это знаю, потому что дверь осталась открыта, а я всегда держал ее закрытой, чтобы Мария там не копалась. На моем рабочем столе в восьми или девяти папках хранились бумаги, относящиеся к различным сторонам сделки с «Фолкман-Сакурой»: они были скреплены и уложены в идеальном порядке. Одна папка была озаглавлена «МИРОВЫЕ КАБЕЛЬНЫЕ ПЕРЕДАЧИ», и, когда я вернулся в мой кабинет, она лежала поверх другой папки и чуть косо. В тех бумагах не было ничего, что имело бы глубокое значение для Гектора, но сам факт их существования, безжалостное сокращение места его работы, свидетельствовало о том, насколько он мало значит в общей ткани событий. Возможно, он даже перелистал бумаги, пытаясь найти там свое имя – которого там, естественно, не было. Он мог увидеть, что кабельная компания «Большое Яблоко» не заслужила особого внимания, что она была всего лишь одной их восьмидесяти шести местных компаний Корпорации, разбросанных по всей стране.
Но самое ужасное, что увидел Гектор в те лихорадочные минуты, было не это. Спальня Марии – этот сад детства – должна была стать самым сокрушающим зрелищем. Стены были недавно украшены каймой с алфавитом. Там стояла низкая кроватка из детского отдела «Мэйси» с ярким постельным бельем и шкаф для игрушек, из которого сыпались куклы, кубики и книжки-раскраски. Я знаю, что это было для Гектора невыносимо: ребенка отнимали у него, перекупали у него, с такой легкостью и эффективностью. На стене было не меньше пяти отметин кулака – легких вмятин, где старинная штукатурка была растерта о деревянную сетку, на которую накладывалась. Теперь я более ясно сознаю, как это было больно. Хотя наши дети – это не наша собственность, мы совершенно очевидно хотим, чтобы они нам принадлежали.
