Марта Кетро - Искусство любовной войны

Со временем это превращается в «когда он ещё был мой» или «когда он мне ещё нравился», в зависимости от течения связи.

Как-то раз в несусветную рань мне позвонили с какого-то радио и спросили, как правильно расставаться. И в пустой утренней голове неожиданно нашлась довольно рабочая мысль:

— Честный человек должен чётко сформулировать партнёру понятную причину своего ухода. Желательно такую, чтобы он мог сказать «вот зараза!» и забыть. Это элементарная вежливость, несложная в исполнении, — ведь «понятная» не значит «правдивая».

Это общий случай, а некоторых людей, чьё самолюбие воспалено, надо бросать так, чтобы они не сомневались, что ушли сами. Это тоже вежливо.

Вдруг поняла, что понятие «мой бывший», столь важное для женского эпоса, для меня ничем не наполнено. Если я переживаю о человеке, какой же он бывший, он — сейчас. А если нет, чего бы я о нём думала. Бывший мужчина — больше не мужчина.

Известно, что лучшей частью мужского организма я считаю кубики. Это результат юношеского импринтинга: в раннем возрасте я была влюблена в качка. Очень хороший был человек, ай-кью чуть больше, чем два объёма бицепса, но заметно меньше, чем выжимал от груди лёжа, а уж кубики, так и вовсе играть не переиграть. Он меня волновал до помутнения в глазах, и после расставания я страшно о нём тосковала. И один только был способ избыть эту тоску: кассета с видеоуроком по накачиванию пресса, там показывали живот, как у мальчика моего.

И я медитировала, медитировала, да и вымедитировала, что первичны тут кубики, а всё остальное вокруг них такие пустяки, что можно смело выбросить из головы этого конкретного юношу и сосредоточиться на поиске подлинных ценностей, на ком бы они ни росли.

А вы говорите — сиськи.

Ибо что есть сиськи? Два комка жировой ткани. Кубики же — это усилие, порыв и вдохновение, это бугры и впадины, поэзия и огонь чресел.

Однажды я осталась без мужчины всей жизни и очень горевала. Чтобы меня утешить, этот добрый человек на прощание подарил кассету с музыкой, и много ночей я засыпала под шепот одного кроулианца:

Шшш, детка, прекрати реветь и спи, повторяла я за ним, go to sleepy, little baby. Но более всего мне нравилось:

Когда ты проснёшься, тебе достанутся все симпатичные маленькие лошадки. Обещаю. Чёрные и гнедые, пятнистые и серые, бормотала я, симпатичные маленькие лошадки… Гнедые жеребцы и чёрные кони, ты обязательно покатаешься на них. Только перестань плакать сейчас, а потом у тебя их будет сколько пожелаешь.

И постепенно как-то перемоглась и утешилась.

И с тех пор, конечно, да. И каждый раз, если вдруг что, я думаю: blacks and bays, dapples and greys, ничаво, ничаво, как-нибудь.

Постепенно поняла, что одно из проявлений виктимности — готовность существовать без взаимности.

Любые односторонние обязательства — я тебя люблю, а ты нет, но я буду рядом; начальство не уважает и не ценит, зато у меня есть работа; всем плевать на меня в этой компании, но хоть побуду среди крутых чуваков, вдруг пригожусь — превращают человека в удобную жертву. Изнутри это ощущается как смирение. А на самом деле вредно не получать то, на что имеешь право в принципе, об этом её фея-крестная говорила.

Я знаю, чем кризис среднего возраста отличается от обычного неврозика с тревожностью.

В случае невроза всё время преследует страх, что жизнь подкрадётся с неожиданной стороны и учинит какую-то непредсказуемую подлость.

Кризис среднего возраста характеризуется предчувствием непредсказуемой подлости, которую способен учинить ты сам.

Забавно, как меняется представление о количестве подходящих сексуальных партнёров со временем. Пока ты юное существо, кажется, что крайне сложно найти восхитительного любовника или любовницу — тот неумел, эта не даёт или даёт и сбегает. Потом взрослеешь, и оказывается, что мир, как мешок Деда Мороза, полон разноцветных подарков: по-настоящему недоступных мало, стоит только захотеть достаточно сильно, а совсем богоравных можно заменить симпатичным дженериком.

Этот благословенный период длится, пока не начнёт зашкаливать разборчивость, после чего потихоньку возвращаешься к подростковым фрустрациям. Ну да, ты по-прежнему всех можешь, но то неинтересно, это нарушает твой, прости господи, энергетический баланс, это ты не любишь, или оно тебя не любит — что раньше совсем не мешало, а это всем прекрасное, но дурак. Остаются полтора человека, с которыми и можно, и хочется, ты начинаешь дорожить и цепляться, но это так неловко и неприятно, что ну его к чёрту. Потом, видимо, ты умрёшь.

Правда, в промежутке будут примерно сорок прекрасных лет, но тэг #безысходность требует именно такого финала.

Со мной давно уже всё было понятно, ещё в детстве: в период, когда молодые существа способны гореть глазёнками и вдохновляться идеями, становится видно, что из них вырастет. Кому Овод, кому тайны космоса, кому археология, кому война — и вся будущая скука и слабость их жизни определяется по тому, что именно они считают силой и праздником.

Я тогда пылала при мысли о структуре мира, представляя его вроде музыкальной табакерки Одоевского. Если вся существующая реальность — механизм, который поддаётся исчислению и описанию, значит, можно понять взаимосвязи сцепляющихся шестерёнок, предсказать дальнейшие движения, а главное, повлиять на них. Потянуть за ниточку здесь, чтобы колокольчик отозвался там. Грезила я, ни много ни мало, об управлении миром — а что?! — или хотя бы о его понимании.

И с тех пор любая система имеет надо мной забавную эмоциональную власть: стоит заподозрить, что ухвачена закономерность, как я впадаю в ажитацию и начинаю горячо верить в придуманную схему. В таком состоянии удобно писать книги, а вот сохранять вменяемость сложней.

Я к тому, что недавно меня опять накрыло, я прозрела очередную конструкцию и уверовала. На сей раз откровение касалось не основ мироздания, а всего лишь отношений — я увидела, как я обычно теряю людей.

Раньше это происходило внезапно. Ничто не предвещало, но однажды плотность общения начинала снижаться, а потом вдруг я обнаруживала вместо приятеля, друга, любовника или партнёра — хорошо, если просто «не друга», а ведь иногда и недруга. И/или, что ещё смешней, оказывалось, что и я ему далеко не подружка, имею вагон претензий, который проще сбросить в пропасть, чем разгрузить. Слово «предательство» я не использую, но в этом чувствовалась какая-то подлость судьбы, будто мне подменили марципановое сердечко в жестяной коробочке на жабу. Я тогда говорила «кысмет» и горевала, или другое слово из шести букв — и плевалась.

Но недавно у меня в очередной раз случилась серия таких потерь, и я вдруг осознала, как это происходит. В каждой истории я увидела точки, когда ситуацию можно было изменить. В одном случае — задним числом, а в других — прямо в процессе. Возникал не конфликт даже, а такое дискомфортное ощущение, вроде мокрого шерстяного свитера на голое тело, и я точно знала, что пришло время сделать несколько аккуратных движений, чтобы из воздуха исчезло напряжение. Прикосновение, письмо, вполне определённые слова, которые надо произнести, — и всё наладится.

И — вы же понимаете — я ни разу этого не сделала.

Оказывается, недостаточно знать, как повлиять на ситуацию, важнее понять причину собственного бездействия.

В эти ключевые моменты я чувствовала тоску и скуку, в которых было много слагаемых: нас опять не полюбили чёрненькими; чашка треснула, и даже если я склею, звук будет напоминать о том, что она несовершенна; я не хочу сохранять отношения, которые так усложнились; ещё чего — бегать за ним. И конечно, иногда примешивалось облегчение, если «не очень-то и хотелось».

Но дело в том, что есть некоторый зазор между нежеланием пользоваться треснувшей посудой и привычкой менять машину, когда засорилась пепельница. Я бы даже сказала, это очень большое пространство, в котором легко припарковаться, даже если ты в танке.

Поэтому я придумала для себя «правило одного раза»: составила список вещей, которые в ключевые моменты нужно сделать обязательно — однажды.