Ознакомительная версия.
Пока галка не клюнет, гром не грянет, мужик и не перекрестится. Ну, оно завсегда так. Кто я, спрашиваете, такой? Я – начальник замкового стройбата. А зовут меня, скажем, Эмо. Не нравится? Да у нас у всех тут дурацкие имена. Кто не Юмо, тот Ирмо. А, может, Намо. Это хозяину кажется, что так благородней, а на самом деле, фигня получается. «Эй, как тебя там, Омо, козел ты эдакий, ты канаву роешь куда? Куда, спрашиваю, канаву роешь, мать твою растак? Сказано же – от меня и до самого горизонта! Два наряда тебе на кухне вне очереди». На кухню, впрочем, я мало кого посылаю. Очень уж там кухарка, Фроловна… У нее сиськи – во, жопа – во, а как готовит! Одно слово, золото, а не баба.
Кстати насчет золота. Болтают, что его в наших подвалах хоть лопатой греби. Врут. Это хозяин такую репутацию распространяет. Он мол, алхимик, у него мол, камень философский. Знаем мы этот камень. В почках мы такой камень видали.
Кто, говорите, хозяин? Ну как же, хозяина нашего не знать! Правильно, Жидерец, а погоняло у него – Като. Это потому, что он кататоник гребаный. Идет, бывало, по подвалу с фонарем, хохочет зловеще, сам с собой беседует – это он так поясняет, что других достойных собеседников в замке нету – а потом вдруг на месте замрет. И стоит, час, два, совсем статуя. Потом отомрет и за книжку свою ухватится. Бежит, значит, по коридору, перед нишей какой остановится и орет: «Монтрезор, позвени колокольцами!». И стишок специальный из книжки зачтет. А из ниши, натурально, звенит. У нас этих монтрезоров по всему замку – как собак нерезаных, ей-ей. Было бы золота столько, как этих монтрезоров, я бы в стройбате не сидел. Я бы золото в шапку и тикать. Хотя от него, от Жидерца нашего, конечно, хрен смоешься. У него, понимаешь ли, коготь.
С утра продираю я глазыньки, ору побудку всей казарме. Нам сегодня ров от птичьих трупиков очищать. Уму непостижимо, как эти птицы дохнут, прямо эпидемия какая-то. Ну, раздал я своим молодцам лопаты, мешки, а сам волосы пригладил – нет, не приглаживаются никак, окаянные, так и стоят дыбом – ну тогда я повязку красную, шелковую на башку нацепил и на кухню – шасть. А там кофеем разит и плюшками свежеиспеченными, ох, мамочка моя, да с корицей! Фроловна у плиты майстрячит. Задницу свою, юбкой туго обтянутую, отставила, невзначай будто, будто шагов моих тяжелых командорских и не слышит. Ну я плюшку с блюда – цоп, к Фроловне – шасть, только примерился ее по заду хлопнуть, а она мне в морду – р-раз полотенцем. А полотенце-то все в муке, не прочихаешься.
– Уйди, – говорит, – противный. У тя булыжник вместо сердца и ладони потные.
Ну про ладони-то она соврала. А булыжник – что да, то да. Есть такое дело. Говорю же, у хозяина коготь.
Я когда мальцом был, жил в королевском замке и королю числился сыночком. Это мне лет до десяти очень нравилось, особенно в солдатиков играть с мушкетерами отцовской охраны – выкатишь бывало пушечку, зарядишь, бывало, пареной брюквой… А вот после десяти разонравилось резко. Потому как у нас в королевстве обычай такой, как только старшему принцу десять лет стукнет, должен он отправиться на подвиг и сразиться с супостатом. Это с Жидерцом, то есть. В Стране, блин, Вечной Полночи. А мне эта Полночь нахрен задалась. Она от нас вообще за три королевства, это если Страну Трех Часов Пополудни и протекторат Пятничного Чая не считать. И мост-то туда ведет трухлявый. Но пришлось. Ноблес, понимаете ли, оближ.
Ну, нас таких героев недоделанных много было. Вон, разрезают под стеной, чирикают, надо рвом стрекоз ловят. Я-то хоть не совсем дурак был. Как только Жидерец у меня меч мой хреновенький выбил и к стеночке прижал, и предложил так ласково: «В охрану ко мне пойдешь – или полетаешь?» – я сразу просек, что к чему. Лучше все же человеком, хоть и с булыжником в груди, чем такой вот бессловесной тварью. Потом, этим птахам ведь и покоя нет. Я на своих охламонов прикрикну и под юбку к Фроловне, а они, бедные, целый день напролет трудятся. Им надо побольше стрекоз и мух наловить. Они ангелов и бесов кормят.
Ангелов и бесов Жидерец держит в кулинарных целях. Он с ними пироги очень любит. Прошлая кухарка, дура редкая, так и пекла. Лезла с лукошком, ангелов и бесов по гнездам собирала и в пирог – хрясь. Живых. У меня на что сердце каменное, а и то муторно было слушать, как они из печи пищат. К счастью, та кухарка быстренько с восточной стены навернулась. Ангелы у нас на восточной живут, им солнце милее, а бесы на западной. Ну так она, кухарка то есть, спросоня за ангелами на восточную стену полезла, а галка ее какая-то, побойчей которая, клювом в глаз – тюк! Может, птица, конечно, и совсем тупая была, и кухаркин глаз за жука приняла, а, может, и нет. Кто знает. Птицы эти ведь к бесам и ангелам привязываются очень, как к птенцам почти. Гнезда для них лепят. Вся замковая крыша в гнездах.
Ну так вот, о Фроловне. Та быстро сообразила, что хозяин-то наш – ку-ку. А сердце у Фроловны доброе. Мы с ней почему и познакомились. Она мне как-то утром говорит: «Эмо, не окажете ли вы мне любезность?»
– Очень даже окажу, – говорю и портки подтягиваю. И повязку свою красную шелковую поправляю.
– Наловите мне, пожалуйста, во рву лягушек. Корзинки две-три.
Я-то, дурак, решил поначалу, что она просто со мной заигрывает.
– А зачем вам, прелестная, – говорю, – лягушки?
– А я из них суп хранцузский буду варить.
И передничком прикрывается, от жара кухонного розовая вся, и глазками хлоп-хлоп. Ну я что? Охламонов заслал своих на пруд с неводом, они мне живо три корзины лягв представили. Не каких-нибудь там худосочных, а зеленых, скользких, одна другой жирней.
– Получите, – говорю, – и распишитесь.
А она мне «ой, спасибо вам преогромное» – и с кухни меня выталкивает. Ну я, конечно, сделал вид, что ухожу, а сам в щелку подсмариваю. Гляжу, у нее на столе лукошко, а в нем эти бесы-ангелы копошаться. А она им: «Утю-тю, миленькие мои, плохой дядя Жидерец вас скушать хочет, но мы же не дадим ему таких муципусичек жрать, правда, не дадим?». И на пол ссыпает всех этих ангелов. А они в стороны как прыснули, да в крысиные норы – шасть – только их и видели. Одним словом, паразиты.
Ну, Фроловна моя тесто замешивает, раскатывает, и опа – корзинку с лягвами туда. И в печь. Я от восторга даже крякнул, только громко очень, она к двери оборачивается и говорит: «Ах!». И снова передничком закрывается, только в страхе уже. А я ей так по-благородному, принц я, в конце-концов, или не принц:
– Мадам, – говорю, – я вас не выдам.
– Правда? – спрашивает.
И сама аж трясется, бедная. Ага, кому охота быть следующим монтрезором.
– Правда, – говорю. – Я унесу вашу тайну с собой в могилу.
А она снова: «Ах!» – и в передник. Ну и понеслось, в общем.
Вот и сегодня это она со мной так кокетничала только, а сама – ух! После сели мы кофий пить и плюшками заедать. Только я прикочил третью плюшку и к четвертой примериваться начал, любовь моя себя по лбу как хлопнет.
– Ох, – говорит, – Эмо, дорогой, тут от кузнеца из деревни мальчонка забегал. Тебя спрашивал. Говорит, ножны уже готовы.
Ну, я в затылке чешу, потому как никаких ножен кузнецу не заказывал. Однако идти придется. С кузнецом мне ссориться не резон. Кузнец – он и в Стране Вечной Полуночи кузнец.
Поправил я свою повязочку красную, шелковую и в деревню зашагал. Иду, значит, по деревенской улице мимо трактира, а оттуда орут мне: «Эмо! Эй, Эмо!». Заглядываю внутрь, а внутри-то вся компания честная в сборе. Ну кузнец-то – понятно, он по пиву спец у нас. Потом еще доитель. Доителю вообще без спиртяги никак. У него работа нервная. А вот что за хрен с горы у них за столом устроился, я и знать не знаю. Подхожу. Присаживаюсь. Мне сам тактирщик пиво тут же тащит – просекает, что я не чушка какая, а сам командир замкового стройбата. Отхлебываю я, значит, пива, и говорю спокойно так:
– Привет, кузнец. С друганом своим меня познакомишь?
А кузнец в ответ:
– Это мне не друган, а самый настоящий родственник. Из протектората Пятничного Чая. Ювелир, между прочим.
Гляжу я на родственника. Видал я таких ювелиров. Пиво те ювелиры полируют – дай бог каждому. Особенно за чужой счет.
Тут ювелир кружку отставляет и говорит:
– Приятно, – говорит, – познакомиться. Много хорошего я о вас слышал.
Вот, думаю, зараза. Что это кузнец ему про меня наболтал?
А кузнец глазом единственным – мырг-мырг. На втором повязка. Второй-то глаз, если по чести, у него целехонек, только болезнь такая в ем, для работы очень неполезная. Астигматизм. Приходится выкручиваться. Но все равно все вилы у кузнеца выходят какие-то кривые.
Между тем кузнец пиво свое приканчивает, ко мне через стол наклоняется и говорит:
– Такая фигня, Эмо. Надо бы родственнику моему очень в замок.
Э, думаю, да у них тут дело затеивается.
В общем, юлили они недолго. Как-то пронюхал родственник, что у Жидерца, хозяина нашего, вместо сердца – рубин преогромнейший.
– Здоровенная каменюка. Каратов на тысячу. А, может, и мильон. Распилим, продадим и заживем на славу. Подальше отсюда. Я себе уже и особнячок в Стране Непрекращающегося Рассвета присмотрел.
Ознакомительная версия.
