Остановившись напротив аляповатой вывески «Бычья сила», изображавшей этого самого быка в расцвете сил и возможностей, я невольно оглянулся на такси, и ненадежное это убежище вдруг показалось мне неожиданно уютным и безопасным (хотя поначалу дребезжащий газолиновый автомобиль ядовито-желтого цвета не произвел на меня хорошего впечатления). Среди серых домов, нависающих над узкой улочкой, яркий кузов машины напоминал цветок, неведомо как расцветший на голой скале. Нельзя сказать, чтобы район этот считался наихудшим в городе, однако публика тут обитала своеобразная: дамы полусвета, небогатые представители богемы и тому подобные персонажи.
Я, поправив шляпу и поудобнее перехватив трость и конверт, направился к входу в это сомнительное заведение. Обычно лекарства продают аптекари, но это здание нисколько не походило на аптеку, скорее уж на публичный дом не самого высокого пошиба. Тут не было даже молотка, не говоря уж о звонке, так что стучать в дверь пришлось набалдашником трости.
Открывший мне пожилой господин, несомненно, знавал лучшие времена: его одежда, некогда дорогая, носила следы многочисленных и не слишком тщательных стирок, – но в манере держаться чувствовались остатки былого достоинства.
– Чего изволите? – поинтересовался он с натянутой улыбкой, держа дверь открытой ровно настолько, чтобы выглянуть в образовавшуюся щель.
Впрочем, это не помешало мне унюхать тот самый аромат, который я не так давно обонял в бакалее Питерсона.
– Видите ли, я получил ваше объявление… – начал я, понижая голос. – Вы – мистер Барентон, не так ли?
– Да, это я, – не двигаясь с места, признал он с явной неохотой.
Как ни странно, в дом меня впускать не торопились! Не очень-то приветливое отношение к клиентам, так можно и распугать всех покупателей.
– Видите ли, члены моего клуба весьма заинтересовались вашим… изобретением, – продолжил я, стараясь, чтобы голос мой звучал чуть смущенно. – Возможно, мы приобретем довольно крупную партию…
– Боюсь, это невозможно! – не дослушав, возразил он.
– Почему же? – вполне искренне удивился я. Неужели, напав на золотую жилу (а некоторые джентльмены будут готовы заплатить любые деньги, только бы избавиться от… некоторых проблем), мистер Барентон так легко откажется от возможности разбогатеть?
– Не важно! – неожиданно зло ответил он. – Фирма закрылась!
И захлопнул дверь прямо перед моим носом.
Мне ничего не оставалось, кроме как вернуться в такси.
– Куда теперь, мистер? – даже с некоторым сочувствием спросил водитель, оборачиваясь ко мне.
Действительно, неплохой вопрос. Вылазка моя, можно сказать, завершилась провалом: ничего узнать не удалось, кроме разве что косвенного подтверждения: прием лекарства вызывает неприятный запах.
– В полицейское управление на Райкер-стрит, – определился я, откидываясь на спинку и закрывая глаза. Мне было о чем подумать…
На входе в управление дежурил тот самый молоденький констебль, который не так давно дал мне клятвенное обещание позаботиться о бедном Конно-идее. При виде меня он вжал голову в плечи.
– Извините, сэр, – затараторил констебль, – видите ли, тот кактус куда-то пропал…
– Конечно, вы ведь далеко не сразу о нем вспомнили! – нахмурился я. Потом взглянул на виновато понурившегося констебля и смилостивился: – Не беспокойтесь, я сам о нем позаботился.
– О! – В юноше, видимо, боролись облегчение и досада. – А вы к инспектору Девереллу?
– Нет уж! – даже слегка передернулся я, вспомнив незабываемый опыт общения с этим достойным джентльменом. – Будьте добры, известите о моем визите инспектора Таусенда.
– Хорошо, сэр!
Я поднялся в кабинет инспектора и поздоровался.
– Что-то вы сюда зачастили, – ответил он хмуро, едва буркнув приветствие. – Или у нас еще где-нибудь кактус остался?
– Вот уж чего не знаю, того не знаю, – ответил я, усаживаясь напротив и пристраивая шляпу на коленях. – Но если вы его обнаружите, не сочтите за труд, скажите мне, я его непременно спасу! А вы, инспектор, что-то совсем мрачны…
– Будешь тут мрачным, – сказал Таусенд устало. Видимо, мой статус его спасителя на некоторое время вынудил инспектора быть чуточку повежливее. Но только чуточку. – Работаю с утра до ночи, не то что… – Тут он покосился на меня, а я обаятельно улыбнулся. – Только проку-то?
– Это все те убийства? – проявил я прозорливость. – Так и не отыскали виновного?
– Хуже! – воскликнул инспектор. – Еще два тела нашли! Так что выкладывайте, с чем пожаловали, мистер Кин, и идите себе, у меня без вас хлопот полон рот!
– Да я, понимаете, хотел кое-что вам рассказать о том бакалейщике, и не только, – сказал я и заметил проблеск интереса в глазах Таусенда. – Дело вот в чем…
Я вкратце изложил то, до чего сумел додуматься, а именно идею о связи шарлатанского зелья и возрастающей агрессивности тех, кто им воспользовался.
– Это интересно, конечно, мистер Кин, – хмуро сказал инспектор, выслушав меня. – Значит, порошочек выпил и начал на людей кидаться… Хотите сказать, этот убийца тоже может быть из таких, верно я вас понял?
– Именно. А может быть, он и не один такой.
– Еще того не легче… – Таусенд взялся за голову. – Только, мистер Кин, проку от этих ваших изысканий никакого! Запах к делу не пришьешь, это раз. Улик никаких нет, сами же сказали, что супруга бакалейщика все выбросила. Лавочка закрылась, владельца теперь ищи-свищи! Поищем, конечно, да только, думаю, и у него ничего уже на руках нет…
– Инспектор, а как вы полагаете: мог он закрыть дело потому, что узнал о побочном эффекте своего зелья?
– Да кто ж его знает! – пожал тот плечами. – Может, так, может, попросту прогорел или там переехать решил. Если отыщем, спросим, да только он отпираться будет, а предъявить ему нечего! Так… – насторожился вдруг Таусенд, пристально глядя мне в глаза. Я что, опять перепутал? А Ларример ничего не сказал, пребывая в странно приподнятом настроении! – Вы что затеяли, мистер Кин?
– Я?! – изумился я. – Да что вы! Вы же меня прекрасно знаете, я шагу лишнего не ступлю, такова моя природа…
– Природа… – проворчал инспектор. – Ну? Все выложили? Надеюсь, сами вы этого порошочку не прикупили? А то еще начнете на людей бросаться!
– Грубо, инспектор, – посетовал я, поднимаясь. – О, кстати!
– Ну что вам еще?! – Он уже не чаял, чтобы я поскорее убрался из его кабинета и желательно вообще из города.
– Вы ведь даже не спросили, как звали того торговца, – пожурил я. – Так я и знал, что вы и не собираетесь его искать! Конечно, кто я – обычный человек, и кто вы – опытный полицейский… Зачем вам мои глупые измышления?!
– Ну и как же его имя? – Разоблаченный Таусенд насупился.
– Некто Барентон, – сказал я, а инспектор нахмурился.
– Джозеф Барентон? С чего бы это он в торговлю подался?
– Так он вам знаком? – поразился я.
– Еще бы не знаком! – фыркнул Таусенд. – Сколько раз его забирали…
– За что же, если не секрет?
– Да за пьяные дебоши, за что еще? Соберутся всей этой своей наивной компанией… вот название придумали, нашлись тоже птички-наивняки – и давай гулять! Соседи вечно на шум жаловались и на то, что он непотребных девиц к себе водит, натурщицы якобы… Правда, давненько его уже не видать, должно быть, и впрямь остепениться решил. Да и то, из него художник, как из меня актриса варьете!
– Очень даже может быть, – задумчиво сказал я и поспешил откланяться.
Еще один Барентон? Художник? Лавочник говорил о человеке, которого посчитал художником и который держался у Барентона-торговца как у себя дома. Совпадение? Не верю я в такие совпадения! Может быть, они родственники? Имени торговца я не знал, в рекламе значилось «Р. Барентон». Очень любопытно!
И у меня родился план…
Как и большинство моих сверстников из хороших семей, я подвергался суровому домашнему обучению. Меня учили не только письму и счету, а впоследствии более сложным наукам, но и прививали любовь к изящным искусствам, в том числе живописи. Увы, я оказался настолько бесталанен, что был неспособен нарисовать даже домик, чем до крайности расстраивал матушку (она писала прелестные легкие акварели, многие из которых и по сей день украшают стены моего дома). И это при том, что я вполне недурно чертил! «Ну, полно, нельзя же быть талантливым во всем!» – говорил обычно отец и посмеивался, явно намекая на мою нелюбовь к музицированию, парусному спорту и теннису. Разумеется, всему этому я обучился если не на отлично, то на вполне приемлемом для джентльмена моего положения уровне и мог не опасаться ударить в грязь лицом. Но вот живопись, увы, так мне и не покорилась!
«Что ж, – философски подумал я, подъезжая к дому, – я всегда могу сказать, что любовь к изобразительному искусству поразила меня внезапно, как поражает молния, и теперь я жажду приобщиться к прекрасному. Пускай обучают!»
