– Эт ты здря, царь–батюшка! – Воскликнула левая голова змея Горыныча.
– Замечу, что некоторые достопримечательности в Лукоморье всё же имеются, – добавила правая.
– Вы б помолчали, – подозревая, куда клонит царь, прикрикнула средняя голова змея.
– Старшой, ты чего? – удивились крайние головы.
– А того, что царь наш сейчас скажет: вот лес буреломный – уже диковина. Так, царь?
– Так, – усмехнулся Вавила, поддёрнув порты и заложив большие пальцы рук за пояс.
– А потом как бы между делом добавит: а, например, в аккурат за лесом буреломным хрустальный замок – чем не диковина? Так, царь–батюшка?
– Так! – согласился Вавила и рассмеялся.
– А в замке том, на башне, змей о трёх головах сидит, то вообще чудо дефицитное! А уж как огнём плюнет, так иноземцы в штаны со страху накладут и побегут остальным рассказывать, как в Лукоморье интересно всё устроено. Я правильно подозреваю?
– Правильно… – ответил царь–батюшка и расхохотался так, что живот ходуном заходил. – Вот… мудрый ты… ха–ха–ха… куда мудрее многих бояр будешь! Пойдёшь в думу боярскую? А что? Давай! Я тебя сразу там главным назначу. Будешь головой боярской думы. А что? Одна голова – хорошо, а тут цельных три!
– Да уж нет! – хором вскричали змеиные головы. – Мы уж лучше экспонатом на башне посидим! – И змей, пустив шесть струй пара из носов, взлетел, даже не попрощавшись.
– Ну, что я тебе насоветовал? А ты сумлевался, не знал, как разговор составить, ибо неуверенность испытывал. А почему? Да потому что змея не знаешь так хорошо, как я знаю. А мне чего бы змея не знать, ежели он мне почти что сын? Я с самого его рождения ежедневные подробности из жизни змеевой выслушивал, ибо деваться некуда было.
– Да, Домовик, умён ты, и советы мудрые даёшь, – ответил Вавила пристроившемуся на заборе домовому. – А, может, ты главным боярином в думу боярскую пойдёшь? Как сам насоветовал змею предложить?
– Спасибо, обойдусь, – проворчал Домовик и тут же с забора пропал, будто и не было его вовсе.
– Ишь ты, сгинул, советчик! – вскликнул царь, захохотав пуще прежнего.
Настроение у Вавилы поднялось, с одной достопримечательностью разобрался. Хотя, правды ради, надо добавить, что без совета домового вряд ли бы удалось так быстро уломать Горыныча.
– Так, что ещё имеется? – Сам себя спросил царь, возвращаясь в царский терем. – Выход из Пекельного царства, много лет назад задраенный лично мной, чтобы нечисть адова на землю лукоморскую не лезла – раз!.. – Он загнул большой палец на правой руке. – А наискосок от него изба Бури яги с ноги на ногу переминается – два!.. – Загнул указательный. – Буре яге голову с плеч снёс старший сынок мой, Власий, с тех пор изба пустует. Как достопримечательность сойдёт. Давно в ту избу и носа никто не совал, и правильно – нечего человеку делать там, где сила нечистая обитала, дела свои тёмные творила! Да, чуть не забыл ещё одну достопримечательность – дом младшей дочки, Еленушки – три! – Хотел царь средний палец загнуть, да не успел.
– Последнюю диковину можешь вычеркнуть, – послышалось с крыши сарая.
Царь голову поднял и не удивился, увидев Домовика. Не утерпел тот, влез с советом. Но Вавила не сердился, хоть домовой чинов никогда не соблюдал, и никому не кланялся, зато советы всегда давал мудрые.
– Говори, Домовик, что не так? Еленушка, ещё когда в девках была, всё Городище тягой к заморским диковинкам и модам иностранным удивляла. И сарафаны у неё со шлейфой, и платья подолами на обручи натянуты, и юбок по десятку зараз носила. А уж как замуж вышла, так в такие крайности кинулась, что ни в сказке сказать, ни пером описать! А всё с попустительства её супруга, воеводы Потапа. Уж ежели мы всем Городищем натерпелись от её чудачеств, так почему мне ущерб не компенсировать? Почему ж я мезонину её и фонтанарии не могу гостям показать, да прибыль знатную получить?
– Да я говорить не буду, ибо лучше самому понять и на собственной шкуре прочувствовать, нежели советы, хоть и мудрые, выслушивать. – Домовик хитро блеснул глазёнками и глянул на солнце. – К дочери в гости сходи, в аккурат сейчас. В полдень обычно фонтанария запускается, ибо Еленушка на неё из мезонины любуется, чаи аглицкие гоняя. Вот назад вернёшься, а там и решишь, водить ли иноземцев на дочкин дом любоваться, али не водить. Ибо они шибко брезгливые бывают, хранцузы или саксы энти с англами. А уж о жителях земель Германских и вовсе говорить нечего, те на чистоте помешанные полностью, сразу всей народностью, ибо национальная черта такая.
– Интересно, на что это ты, Домовик, намекаешь? Уж не считаешь ли ты, что моя младшенькая чистотой пренебрегает? Уж дом у младшей дочери под все параметры и нормы иноземные попадает: там у неё и архитектура, и планировка, а сейчас ещё и садовый дизайн появился. Я вот всё гадаю, этот дизайн – он вообще кто такой? Может, иноземеца какого в парикмахеры пригласила?
– Ну–ну, иноземец о четырёх ногах, – скривился маленький собеседник, пряча в бороде ухмылку. – Зверь–то, ибо сказано – садовый. Натуральный зверь диковинный и есть, только прирученный.
– Да? – Заинтересованно воскликнул царь и, на минуту закрыв глаза, замер.
– Ты это пошто зенки–то захлопнул, ибо невежливо при разговоре взгляд прятать? – поинтересовался домовой.
– Да я зверя дизайна представить хотел, но видать лично взглянуть надобно, а то пищи для моей фантазии маловато, и потому воображение не включается.
– Да ты сходи, сходи, лично взгляни, – Домовик прыснул в ладошку. – Почитай, всё Городище ужо сходило и тем дизайном налюбовалось. Особливо он дружинникам нравится, ибо мужики они и коллективно, и по отдельности горячие. Прям драки устраивают, кому в денщиках ходить спорят!
– Что–то ты совсем меня запутал в интригах, и вправду пойду, посмотрю. Чем там меня Еленушка ещё подивит–порадует?
И царь, простившись с собеседником, поспешил прочь со двора.
– Ты рубаху–то чистую одень, – крикнул Домовик, останавливая царя. – неужто через весь город в грязной пойдёшь, ибо несолидно царю–то! – Царь Вавила остановился, хлопнул себя по лбу, да в терем кинулся – рубаху сменить, да корону от грязи отмыть. Там, пока сам в лохани вымылся, пока одёжу в порядок привёл, уж полдень наступил. Разодетый, при царской мантии горностаевой, в короне и со скипетром, торжественно вышел со двора и в гости направился – к дочери с официальным царским визитом. А домовой, отбросив в сторону валенок, упал тут же, на крыше, и ну хохотать! Домовые – они проказливые, подшутить над хозяевами любят, да созорничать. Беззлобно, но порой от их юмора плакать приходится, пока разберутся, что к чему и поймут: домашний хозяин решил пошалить.
Вавила до терема младшей дочери дошёл, а к калитке протиснуться не может – столько народу собралось! Весь забор облепили, и даже, кто полегче, на деревьях сидят.
– Да что там такое делается? Неужто, зверем любуются? А ну, пропустите царя и батюшку хозяев дома сего! – крикнул Вавила, и уже тише спросил:
– А дизайн энтот хорош?
– Хорош, царь–батюшка, ох как хорош! – воскликнул рослый лукоморец, пропуская царя к забору.
Протиснулся Вавила в калитку, во двор вошёл и подивился: вокруг фонтанария стоят мраморные статуи, мужского и женского полу.
– Воевода, Потап! – Гаркнул возмущённый царь. – Где ты? А ну, поди сюда!
– А он дома с женой ругается, – ответил царю молоденький дружинник, не сводя глаз с изваяний. – Ой, што деется, прям пыль до потолка стоит, как взъярился!
– Да тут кто угодно взъярится, – нахмурился царь.
– А я ничего, не ярюсь, – ответил парень, – напротив даже, радостно на сердце делается, как токма гляну.
Тут воевода из терема выбежал. Красный, гневные взгляды вокруг бросает. Дружинника будто ветром сдуло, испугался под горячую руку попасть. Потап – мужик большой, сильный. Ростом что сосна, плечами широк, в двери боком проходит, ручищами подковы гнёт и палицей, словно пёрышком машет. Такой, если по шее накостыляет, надолго запомнится.
