Роза за его спиной округлила глаза, и я раздраженно дернула плечом.
О работе я стараюсь дома не распространяться. Не хватало только, чтобы Роза загремела в «обезьянник» на пятнадцать суток за мелкое вредительство! С нее сталось бы напакостить тому же Мердоку, а фантазия у Розочки неистощима.
Сестра подняла голову и заговорщицки мне подмигнула. Я чуть не застонала вслух: только этого не хватало! От попыток устроить мою личную жизнь, периодически предпринимаемых то бабулей, то сестренкой, хотелось лезть на стенку и швыряться тяжелыми тупыми предметами. Но толку-то?
Мердок вежливо открыл дверь и пропустил меня вперед.
Для приватного разговора лучше всего подходила черная лестница. По местным легендам, через нее в отделение проводили незаконно задержанных, чтобы не светить их на записывающем кристалле и в журнале регистрации.
А еще сотрудники могли здесь травануться ударной дозой никотина, чем я и занялась, остановившись у окна между пролетами. Кто-то даже заботливо оставил тут пепельницу и спички.
– Стравински, – Мердок поморщился и распахнул окно, – не понимаю, зачем вы добровольно употребляете яд?
– Все, что приятно, или незаконно, или аморально, или ведет к ожирению, – хмыкнув, парировала я и с удовольствием затянулась.
Неодобрение на холеном лице следователя того стоило. Логичные доводы (вроде бабулиного «курение вредно для цвета лица и зубов», хотя ей самой это не мешало иногда побаловаться сигарой) я понимала и даже принимала, а вот морализаторство терпеть не могла.
Зато Мердок прославился на весь райотдел правильностью и следованием каждой букве закона. Раньше мы разве что на оперативках пересекались, но, пообщавшись с ним вплотную, я убедилась, что слухи не врут.
– Вы именно это желали обсудить? – осведомился Мердок, отодвинувшись.
– Нет. – Я сообразила, что не стоит его злить, и затушила сигарету. – Господин следователь, вы включите меня в свою группу?
– С какой стати? – Он поднял темную бровь. – Вы домовой, Стравински, вот и занимайтесь своими улицами. Если не ошибаюсь, за вами закреплены Абрикосовая, Виноградная и Тенистая?
– Именно, – вздохнула я, досадуя. Работу свою я любила, но следователи относились к таким, как я, с изрядной долей пренебрежения. Еще бы, что значат мелкие бытовые правонарушения в сравнении с убийствами и разбоями? – Но Кукольник явно обратил на меня внимание. По-моему, стоит это использовать.
Мердок как-то странно на меня посмотрел:
– Стравински, скажите откровенно, какой резон вам в это вмешиваться?
– Ради профессионального роста! – отчеканила я, глядя прямо в его внимательные карие глаза. – И ради премии, конечно.
Хотели откровенности – получите!
– Стравински, – помолчав, проронил следователь, – я непременно отмечу в отчете ваше рвение и выпишу вам премию. Только не ввязывайтесь в эту историю, договорились?
– Почему? – Я почти обиделась.
Мердок одернул белоснежные манжеты рубашки, поправил галстук и наконец сказал:
– Я не вправе рисковать вашей очаровательной головкой, Стравински! – И прежде чем я успела переварить неожиданный комплимент, мой собеседник все испортил: – Едва ли ваша бабушка будет мне признательна за неоправданный риск.
– Да уж. – Я поморщилась, но возразить было нечего. Бабуля страшна в гневе!
– Поэтому, домовой Стравински, – наставительно продолжил Мердок, – извольте забыть о Кукольнике. Кстати, вы верите в кого-нибудь из богов?
– Да, – призналась я, сбитая с толку неожиданной переменой темы. – В Того, Кого Нельзя Называть. Для краткости – Неназываемого. А что?
– Почему нельзя? – почти по-человечески удивился Мердок. Похоже, об этом культе он слышал впервые. Хотя немудрено, ведь в нашей империи только зарегистрированных религий больше двухсот. – В этом случае произойдут какие-нибудь несчастья?
– Нет, – хмыкнула я. – Просто Кодекс об административных правонарушениях запрещает нецензурную брань в общественных местах.
– Весьма похвально, Стравински, – отозвался Мердок серьезно. – Столь уважительное отношение к закону я горячо одобряю.
И все-таки он зануда!
– Благодарю, господин следователь! – откликнулась я, из последних сил удерживая серьезную мину. – Польщена вашей высокой оценкой.
Кажется, это заразно. Высокий слог и не менее высокие принципы. Вот только что он делает с ними в полиции?!
«Надо сегодня заглянуть к троллям, – решила я. – Поблагодарить за помощь, а заодно проветрить мозги от лишнего пафоса».
Мердок прошелся вдоль окна, отвернулся, заложив руки за спину.
– Позвольте личный вопрос? – вдруг спросил он.
«Валяйте!» – едва не ляпнула я (все же бабуля права в одном – постоянное общение с противоправными элементами сильно обедняет лексикон!), но вовремя одумалась.
А, пропадать – так с музыкой! И я вновь вынула сигареты.
– Задавайте.
Мердок обернулся и внимательно посмотрел на меня:
– Если вашего бога нельзя называть, то как же вы ему молитесь?
С минуту я переваривала этот неожиданный вопрос, делая вид, что прикуриваю.
Затянулась и сказала честно:
– А зачем ему молиться? Я просто верю, что он есть. А рассчитывать стоит только на себя.
– О. – После паузы следователь повторил: – Весьма похвально.
Я молча курила, и Мердок, поморщившись, продолжил нетерпеливо:
– Полагаю, на этом все, Стравински? Можете быть свободны. Если не ошибаюсь, у вас сегодня выходной?
– Не ошибаетесь, господин следователь, – ответила я, борясь с желанием выдохнуть дым прямо ему в лицо.
– Тогда до свидания, домовой Стравински! – церемонно произнес он и вежливо наклонил голову.
– До свидания, следователь Мердок! – в тон ему откликнулась я.
Ну почему если мужчина красавец, то совершенно невыносим?
После его ухода я уже без особого удовольствия докурила и отправилась вызволять Розу из лап художника.
Хотя, судя по тому, как пунцовели его уши и блестели глаза, вызволять следовало беднягу Роббинса.
Сестренка в легком ситцевом платьице смотрелась в дежурке как отличница в детской комнате полиции.
Я остановилась на пороге, решив понаблюдать за представлением.
На столе перед Розой стояла чашка чая, блюдце с трогательным одиноким печеньицем и даже чахлый бутон (похоже, с ближайшей клумбы) в пивной банке. А Роббинс нес какую-то чушь о том, что Роза настоящий цветок, способный украсить собой даже эти казенные стены, и просил ее позировать для портрета.
– Знали бы вы, как мне надоело рисовать эти уголовные рожи! – вещал он с чувством. – А ваше милое лицо… и фигура…
Роза краснела и хлопала длиннющими ресницами – то ли ради тренировки, то ли действительно смутившись.
– Надеюсь, вы в курсе, что моя сестра несовершеннолетняя? – напомнила я негромко.
Роббинс дернулся, ойкнул, опрокинул стакан с карандашами, засуетился…
Роза послала мне укоризненный взгляд и наклонилась, помогая ему собрать рассыпавшиеся мелочи.
Бедняга-художник совсем растерялся, так близко узрев роскошный бюст Розы. Он машинально пытался собрать карандаши, но сложно делать это не глядя, а оторваться от пленительного зрелища он был не в силах.
– Роза! – не выдержала я этого издевательства. – Пойдем. У меня еще куча дел.
Она послушно встала, а у Роббинса сделалось такое лицо, будто он вот-вот заплачет.
– Мы как-нибудь еще заглянем, – пообещала я, сжалившись. – Проведу экскурсию. Ну и вдруг опознавать придется?
– О! – Лицо художника просветлело. – Конечно-конечно! Буду ждать. Вот.
И проводил Розочку влюбленным взглядом…
– Зачем было его очаровывать? – вздохнула я, выйдя на крыльцо.
– Мне было скучно, – надула губы сестра. – Ты ушла с этим следователем и… Кстати, а он милашка!
Не сдержавшись, я фыркнула. «Милашка», надо же!
– Не заметила, – сдержанно ответила я.
– Ну как же! – Роза округлила зеленые глаза и сложила руки перед грудью. Конвоиры, впихивающие задержанного в «воронок», застыли как околдованные. – У него такие глаза! Такие теплые, завораживающие, бархатные, и цвет… Как трюфеля, вот!
Роза мечтательно улыбнулась, и задержанный длинно присвистнул, а конвоиры едва не закапали слюной тротуар.
– Ой! – Сестренка опомнилась и преувеличенно смущенно потупилась. – Извини, оно само как-то получается.
Я только вздохнула. По правде говоря, Роза действительно не виновата. Если уж кто и виноват, так это мама, хотя сама она считает, что ей просто не везло в любви…
Отправив сестру домой, я решила сделать обход. Собиралась ведь навестить троллей, а заодно заглянуть к тихому алкоголику-водяному, проведать лежачую бабулю Сабрину, выяснить, как дела у Волосатой Мэг…
Я с удовольствием прошлась по знакомым улочкам. Есть какая-то неизбывная прелесть в частном секторе. Каждый дом, каждый участок имеют свой характер. Они не выстроены по ранжиру, не выдержаны в одном стиле – пестрые, своеобразные, в разноцветье садов и цветников. Настоящий оазис сонной сельской жизни посреди шумного промышленного города…
