А девочка чувствует себя нужной.
Только вот не будет же она остаток жизни перепечаткой бумаг заниматься? И если Тора неспособна решиться сама, Виттару придется помочь.
– Тора… – Она обернулась. – Сегодня вечером мы идем в театр.
В лиловых глазах откровенный ужас.
– Так надо. Я хочу, чтобы ты кое на кого взглянула.
И объяснила, чем же вызван столь искренний интерес Лунного Железа. Атрум уже третье предложение делает, всякий раз повышая цену.
– Но… я не могу. – Она с облегчением выдохнула, подобрав вескую, по ее мнению, причину. – Меня не пустят.
– Со мной пустят. Платье скоро доставят, нужно, чтобы ты померила. – Ей к лицу будет темно-лиловая тафта, переливчатая, как александрит на срезе. – Не нужно бояться.
Она верит и не верит, но все равно подчинится.
– Поэтому заканчивай с письмом. Тебе еще красоту наводить…
– Да, райгрэ.
Теперь ее руки – две птицы, пойманные в силки. Мечутся, силясь вырваться на свободу. И нервно звенят механические струны.
Виттар вышел, прикрыв за собой дверь: пусть успокоится. За пару часов с мыслью о выходе свыкнется, а довести себя до нервного истощения не успеет. Там, глядишь, и поймет, что прятаться больше не от кого.
В комнате с гобеленом все по-прежнему: ночь, затянувшаяся на четыре с половиной года, одинокая свеча в бронзовой подставке, кресло и гобелен.
Две золотых нити.
Все еще две.
Виттар, разглядывая вторую, вновь убеждается: та стала ярче.
Оден жив.
Он там, за Перевалом. И Крайт, пытаясь получить прощение, вычерчивает новые и новые схемы, которые будет пробовать, доводя себя до грани. А Виттар не остановит: щенок должен научиться принимать решения. И отвечать за свои поступки.
Виттар когтем снял нагар со свечи, и желтоватый венчик пламени потянулся ввысь.
– Наверное, я и вправду почти взбесился. – Он и раньше разговаривал с гобеленом, когда на душе становилось особо муторно. – А стая просто заразилась. Иначе как объяснить?
Ему не ответят, но порой слова, произнесенные вслух, помогали разобраться в проблеме.
Как две недели тому назад.
Визит Ртути, закончившийся плачевно. Торхилд, не посмевшая попросить о помощи, и ее чудом только из дома не вывели. Лунное Железо не допустит подобной оплошности, а в городе легко потерять след.
Ее рассказ, когда действительно захотелось рявкнуть, чтобы заткнулась и не смела лгать.
И понимание – не лжет.
Каждое слово, произнесенное тихим равнодушным тоном, правдиво. Ее тело – лучшее тому доказательство. Синяки. Ссадины. Нервная дрожь. Готовность исполнить любой, самый безумный приказ. Она перестала считать себя человеком. И только в полусне – на измотанную коньяк подействовал сразу – хваталась за его руки, умоляя не уходить.
Пришлось.
Оставить ее, заперев дверь. Спуститься вниз, сдерживая клокочущую ярость. Сказать, что отправил девчонку отдыхать, что не надо ее беспокоить сегодня.
В ее комнату Виттар забрался по широкому карнизу – на пороге не должно остаться его запаха. Уже устроившись на подоконнике, понял, что о запахе можно было не беспокоиться. Действительно, пахло лимонами, едко, терпко, почти невыносимо.
Ждать пришлось недолго.
Он и вправду услышал скрип – паркет в доме был старым, с привычкой брюзжать по любому поводу. Дверь открылась, впуская тени.
Трое.
Двоих Виттар еще готов был увидеть в этой комнате, но третий… и ярость сменилась горечью. Тяжело разочаровываться в людях.
Аргейм в последний момент что-то почувствовал и отступил к двери.
– Стоять, – мягко попросил Виттар.
Стояли. Ждали, пока он зажжет свечи. Не спешили заговаривать, что хорошо: попытайся кто-нибудь произнести хоть слово, Виттар бы сорвался.
– И что вы здесь делаете? – Он пересаживал пламя со свечи на свечу, пока свечи не закончились.
– Она ведь рассказала. – Аргейм опустился на колено, подставляя шею.
– Рассказала. Но мне интересна ваша версия. Итак, что вы здесь делаете?
– Указываем шлюхе на ее место. – Тиора, старшая повариха, выросшая в доме и дому служившая верно… сколько лет? Много. Ее зычный голос частенько проникал сквозь запертые двери кухни. А с ним вечным спутником – аромат корицы и свежей сдобы. – А то ишь раскомандовалась…
Она смотрела с вызовом, очевидно полагая, что слишком нужна этому дому, а потому избежит наказания. Или то будет не слишком серьезным.
Почему она?
Ведь не злая же. Подворовывала, конечно, продукты. Цены завышала, откладывая разницу на приданое четырем беспородным дочерям. Пристраивала на теплые местечки бесконечную череду племянников и племянниц.
Но ненависти в ней Виттар не замечал.
Смотрел плохо, наверное.
Или дело не в ненависти, а в том, что появился кто-то, кто мешает жить прежним порядком?
– Леди Торхилд выполняет мое поручение. И обладает той полнотой власти, которой я счел нужным ее наделить. Ты хочешь сказать, что я ошибся в выборе?
У нее хватило ума отвести взгляд.
– Но она же…
– Это не твоего ума дело. Что до столь неосторожно использованного тобой термина, – Виттар подошел достаточно близко, чтобы сквозь лимонную завесу пробился привычный корично-сдобный аромат, – то не от тебя ли, несмотря на наличие мужа, каждую неделю пахнет новым мужчиной? Ты уволена.
– Что?
– Ты уволена, – повторил Виттар. – В моем доме нет места для тебя.
Ей все еще казалось невозможным, что ее могут уволить. Тиора слишком привыкла к незыблемости своего положения.
– Завтра ты вернешься к супругу и сделаешь так, чтобы я больше не вспомнил о твоем существовании. Твоем и твоих сородичей.
Прислуги в доме поубавится. И вряд ли родня, прежде столь ценившая Тиору, простит ей это изгнание. Да и ей самой в деревне нелегко придется.
– Пошла вон.
Она выскочила за дверь, не удосужившись эту дверь придержать.
– Ты, Аргейм, скажи, чем эта девочка настолько тебя обидела?
Молчание.
– И почему я не должен тебя убивать?
– Из-за нее? – Он все-таки ответил.
– Из-за того, что ты поставил под сомнение мою власть. Надежность данного мною слова. Если ты и вправду хотел бросить вызов, следовало обратиться напрямую.
Он не был глуп, но только сейчас понял, во что его втянули. И теперь уже ему шутка перестала казаться смешной.
– Я… не пытался бросить вызов.
Стеклянный флакон Виттар нашел, как и сказала Тора, в ящике стола.
– Ты принес?
– Я, райгрэ. Это не яд, райгрэ.
– Тебе Тиора сказала? И ты ей веришь?
– Да, райгрэ.
– Тогда пей. – Виттар не без труда вытащил пробку.
– Но…
– Пей. Если Тиора не солгала – твое счастье. Если солгала, то глупость заслуживает наказания.
Аргейм осушил содержимое флакона одним глотком.
– Иди. Завтра лично проследишь, чтобы и следа Тиоры не осталось в моем доме. Ее и всех, кто принимал участие. Или не проследишь.
Остался Крайт. Он стоял на коленях, склонив голову, но жалкий вид не вызывал жалости.
– Ну а ты что скажешь?
– А что вы хотите услышать? – Отчаянный выпад, за которым обычно следовал подзатыльник или, в исключительных случаях, визит на конюшню.
– Например, понравилось ли тебе. Ты наконец нашел кого-то, кто слабее тебя и неспособен ответить. Пинали тебя. Пинаешь ты. Все закономерно.
Губы щенка дрожат от обиды. Конечно, он ведь шел справедливую месть вершить.
– Она… ей…
Виттар не торопит.
– Лучше смерть, чем обесчестить себя…
– Кто сказал?
Крайт и сам не знает, но кто-то сказал, и сказанное показалось верным. Когда же он думать-то научится? Что ж, порка бывает разной.
– Крайт, – Виттар присел на кровать, – а если бы твоя сестра выжила после того, как с ней альвы поигрались, ты бы тоже потребовал от нее умереть? Ну чтобы род не бесчестила? А если бы отказалась?
Мальчишка и дышать перестает.
– Сам бы убил, да?
Больно? Ничего, переживет.
– Что со мной будет, райгрэ? – тихо спросил Крайт.
– Ничего.
– Но…
– У меня нет желания тебя наказывать, как нет желания и дальше с тобой возиться. Делай что хочешь. С этой минуты ты сам в ответе за себя.
Он старался возвращаться тихо, но Тора услышала, вскинулась, пытаясь спастись бегством, и удерживать ее пришлось силой. Она все-таки затихла, обняв его, прижавшись всем телом. И стоило признать, что Виттару это понравилось.
Оставалась мелочь: вытряхнуть девчонку из ее кокона.
Платье было прекрасно.
Из мерцающей нежной тафты, строгого и вместе с тем изящного кроя, оно село на Торхилд почти идеально. Но портниха все равно осталась недовольна. Ее помощницы суетились, подавая булавки, нитки и тончайшие шелковые ленточки, которые спешно дошивались на корсаж.
– Не торопись, – приговаривала портниха, хотя Торхилд и не думала торопиться: она стояла перед огромным зеркалом, рассматривая собственное отражение. – Сейчас минуточка – и сделаем из тебя куколку… еще минуточка…
