Следующее испытание заключалось в том, чтобы сбить подвешенный на высоте щит, прикрепленный к деревьям веревками. Веревок было семь, и каждому участнику команды нужно было один раз метнуть нож, чтобы разрезать одну из них.
Надежда бросила его куда-то за спину.
Евжена сильно забрала влево.
У Платона и Илариона броски вышли чистыми и точными.
А Лукьян на моей памяти вообще за нож не брался.
Я могла поклясться, что мой нож должен был угодить в замершего от весьма запоздавшего осознания своего положения под щитом наблюдателя.
Однако по итогу — все ножи каким-то образом попали в цель.
Более того — в цель попал даже тот нож, который предназначался для старательно забытого нами во дворе академии Гордея Змеева.
Лукьян только развел руками в ответ на неодобрительный взгляд наблюдателя.
— Вы не говорили, что использовать магию запрещено.
Платон определенно плохо влиял на него.
— Это подразумевалось.
— Кто-то использовал магию? — нахмурился Иларион.
— Ваш сокомандник несколько раз останавливал время, чтобы подкорректировать траектории ваших бросков. И это полностью противоречит правилам испытания, гласящим, что каждый должен выполнять свой бросок самостоятельно.
— Ты умеешь останавливать время? — вытаращилась на Лукьяна Надежда.
Остальные тоже очень сильно хотели вытаращиться, но предпочли промолчать и сохранить умное лицо.
Действительно, вот уж новости, Хилков и магия времени, вот так неожиданность, вот так сюрприз, просто умереть не встать, можно сказать — сенсация.
Никто не мог догадаться, ага.
Хотя — ведь правда же не мог.
На тестах Лукьян едва-едва преодолел порог, а на практических занятиях так и вовсе весь год плевал в потолок, заработав целую тонну презрительных насмешек.
Ну и зачем ты все это время скрывал такие выдающиеся способности? Чтобы мы тут все теперь попадали от шока?
Я начинала подозревать, что нашей команде стоило участвовать не в церемонии распределения, а в конкурсе юмористов. Таких клоунов надо было еще поискать. Буквально у каждого за пазухой был припрятан голубь.
И, поскольку мы говорили о Лукьяне Хилкове, о человеке, унаследовавшем способность уничтоженной семьи, некогда невероятно могущественной именно благодаря своей магии, о человеке, который пока что предпочитал отмалчиваться, но которому хватало одних только взглядов для того, чтобы некоторым особенно нервным господам захотелось потянуться к оружию — оставалось только надеяться, что все его фокусы и ограничивались одной лишь непродолжительной заморозкой времени.
— Все и выполняли самостоятельно, — принялся спорить с наблюдателем Платон. — Вы же сказали, что бросить каждый должен сам, а уж что там потом произошло, про это речи не было.
— Это не базар, чтобы вы торговались!
— Это испытания магических способностей. Какой вообще в них тогда смысл, если магией пользоваться нельзя?
— Если бы каждый из вас пользовался собственной при своем броске, тогда ладно, но-
— Да вы просто придираетесь!
— Погодите, — перебил их Иларион. Я подумала, что сейчас он приведет какой-нибудь аргумент в нашу пользу, но его волновали вовсе не баллы. — То есть за все это время, за весь этот год, — потрясенно пробормотал он, оборачиваясь к Лукьяну, — Змеев ни разу не попал по тебе, потому что ты у нас мастер время останавливать?! А ты хорош!
— Великолепно, — сказал Платон. — Я хочу увидеть его лицо, когда он узнает об этом.
— Нет, — моргнул Лукьян. — Он ни разу не попал, потому что он мазила.
Последним в списке испытаний значился боевой полигон, на котором каждому из нас предстояло поучаствовать в дуэльном турнире.
Вот только попасть на него нам так и не удалось.
Так уж вышло.
Глава 17
Все началось с того, что бредущий впереди Иларион остановился и, смяв карту в мгновенно сжавшейся в кулак руке, принялся оглядываться по сторонам. Тропа постепенно сужалась, глаза у нас слипались от усталости, а лично меня еще и охватило какое-то нехорошее предчувствие надвигающейся беды.
Платон молчал, Евжена витала в собственных мыслях, Надежда кидала нечитаемые взгляды на Лукьяна, который, похоже, единственный из нас всех не чувствовал себя не в своей тарелке, он казался скорее расслабленным, чем взволнованным. Что, конечно, в некоторой степени могло быть колоссальных размеров притворством. И все же мне было бы куда спокойнее, если бы карта была у него.
Судя по тому, как всего пару минут назад Иларион пытался прочитать на ней что-то, развернув вверх тормашками, и ругался себе под нос, ожидаемо ничего не понимая, мои опасения не были совсем уж напрасными.
Иларион с самого начала не блистал догадливостью и надежностью.
А теперь он и вовсе пугал.
— Вы ничего не слышите? — спросил он, когда через несколько минут бессмысленного верчения и топтания на месте наконец обратил внимание на наши недоуменные взгляды.
В воцарившейся тишине где-то далеко ухали совы, но вряд ли это было таким уж большим делом в, ну вы понимаете, лесу.
— Что именно мы должны слышать? — полюбопытствовал Платон.
— Я слышу как у кого-то урчит в животе, — поделилась Евжена. — Возможно, у меня.
— Да нет же! Как будто, — Иларион неловко кашлянул и взмахнул свободной рукой, — как будто кто-то плачет.
Я посмотрела на Евжену.
— Чувствуешь что-нибудь?
Потому что, если кто-то плакал, он был в беде, напуган или ранен. И если Иларион услышал его, он был близко. А если он был близко, то и Евжена должна была уловить волны его эмоций. Отчаяние, страх, печаль. Хоть что-то.
Она отрицательно покачала головой.
Платон шагнул к Илариону, выхватывая из его рук карту.
— Так-так, ну-ка посмотрим, что это может быть.
Мы все стянулись к нему за спину.
— Кто бы не наступил мне на ногу, пожалуйста, прекратите, больно же, — пискнула Надежда.
— Вы реально не слышите? — недоумевал Иларион.
— Вот оно! — Евжена ткнула пальцем в какую-то волнистую черточку на карте.
Ей пришлось перекинуть руку через плечо Платона, и она сделал это так стремительно, что заехала ему по уху.
Зашипев, он принялся неловко потирать его.
— Ох, вау, — пробормотал он. — Кажется, кто-то ручку расписывал.
— Вот дубина, — фыркнула она, перехватывая карту. — Это обозначение реки. А мы, — ее палец сместился чуть левее, туда, где мерцала крохотная фиолетовая точка. — Вот здесь. Видите?
Определенно — мы с ней ходили на какую-то совершенно разную магическую картографию. Потому что наставница Белладонник совершенно точно говорила, что река обозначается…
— Это же должен быть пунктир! — воскликнула я. — Реки обозначаются пунктиром! Я целое эссе про это написала. И получила высший балл!
— Нет, — сказала Евжена. — Пунктир — это болото. Я как раз это написала в своем эссе. И тоже получила высший балл. Судя по всему, карга их просто не проверяла.
— И что с того, что рядом с нами река? — не понял Иларион.
— Кто-то мог свалиться в нее и подвернуть ногу, например, — предположил Платон. — А теперь реветь.
— Но Евжена ничего такого не чувствует, — возразила я. — К тому же-
— Вот снова! — всплеснул руками Иларион. — Снова этот плач. Это… — его голос снизошел до шепота. — Мне кажется, это ребенок.
— К тому же, — продолжила я, не обращая внимания на то, как все внутри перевернулось от мысли о том, что это все же могло быть правдой. Но опять же — откуда в академии дети? Самым младшим ученикам, то есть нам всяко не меньше шестнадцати. Кто-то из детей наставников? Но, опять же, что им делать в лесу? — Никто кроме Илариона ничего не слышит.
Мы все неловко переглянулись между собой.
Это определенно был нехороший знак, ведь со своим даром Иларион был наиболее подвержен влиянию вполне определенных сущностей. Потусторонних. А у нас сейчас не было ни умений, ни желания сражаться с кем-либо из них.
— Мы должны пойти и проверить! — решительно сказала Надежда, словно вместо мозгов в ее голове резко образовалось пустое пространство. — Давайте осмотрим окрестности!
