– Я пришел сказать, что появились новые дороги для хийси. Только… – Он наклонился к самой клетке. – Смотреть надо. Очень хорошо надо смотреть.
– Куда?
– Не куда. На кого.
– И на кого же?
Старик покачал головой.
– Много вопросов. Много слов. Слова меняют дороги.
Он повернулся ко мне спиной, но все же не ушел. Прикосновение к моей руке было легким, случайным. И мир привычно уже кувыркнулся, распадаясь на сотни путей.
…Вновь белый песок под ногами.
Яркий такой. Горячий. Солнце что-то расщедрилось и глаза слепит. Я моргаю часто, до слез и в этом стеклянном плывущем мире вновь вижу решетку.
Людей.
И белые стены дворца. Балкон, с которого свисают стяги. Ветер колышет полотнища, заставляя золотых оленей скакать. А выше стягов – люди.
Пиркко в золотой короне, за правым ее плечом – мой муж. И она, поворачиваясь к нему, что-то говорит, смеется. И ветер робко касается черных прядей.
Черное на черном.
– Хийси, смотри. – Голос брухвы пробивается сквозь боль.
Я ведь не живая. И сердце почти остановилось уже. Так почему же оно ноет? Не хочу их видеть.
– Смотри! – шипит брухва.
Смотрю.
Белое лицо Пиркко. И красные губы, которые кривятся. Рука касается руки, а кожа Янгара по-прежнему смугла, и потому пальцы моей сестры на его запястье неестественно бледны. Он наклоняется к ней и… Что-то неправильное есть в этом его движении.
– Смотри…
Она что-то говорит, а Янгар слушает. Выражение лица такое… задумчивое? Пиркко указывает вниз. На меня? Янгар поворачивается. Он иначе двигался, быстро и плавно, как та рысь, которой не стало вчера. Сейчас же он резок и в то же время медлителен, словно прорывается сквозь сон. И чернота в глазах погасла, будто на бездну набросили полог.
Янгар идет ко мне.
Не торопится.
Солнце ластится к булатному клинку в его руке, пляшут в воздухе былинки. И ветер вдруг доносит запах гнили с балкона. Моя сестрица подается вперед, упираясь ладонями в перила. Рот приоткрыт, глаза сияют, а грудь вздымается часто. Она… то, чем она стала.
– Смотри, смотри!
Брухва рядом. Еще немного, и он возьмет меня за руку, возвращая в реальный мир.
Смотри, Аану, хорошенько смотри. Загляни под маску лица, которая способна обмануть людей.
Кто под нею?
Существо, столь отвратительное, что я цепенею. Белая кожа? Полупрозрачная, мутная, словно старая слюда. Синие глаза? Темные омуты-провалы под тонкой пленкой век. Волосы-паутина рассыпались по плечам, и шевелятся они вовсе не от прикосновений ветра, но сами по себе. Каждый волосок – живая нить. И нити эти протянулись к Янгару.
Опутали.
Проросли сквозь смуглую кожу.
– Она…
Я не успеваю задать вопрос, поскольку брухва хватает меня за руку, дергает и вытаскивает с завороженной дороги.
– Что она такое? – Я, просунув руки меж прутьев, хватаю посох брухвы. – Скажи, что она такое?
– Сумеречница.
Подумав, он добавляет:
– Молодая еще. Глупая, как ты. Не вошла в полную силу.
Посох выскользнул из моих пальцев.
– Погоди. – Я знала, что не смогу его удержать. – Почему ты мне помогаешь?
– Помогаю? Хийси тоже глупая. Не тебе. Не ей. Себе. Сумеречница все съест. Ничего никому не оставит. – Брухва скривился. – Сумеречницу убить надо.
Убить?
То, что было моей сестрой, уже не являлось человеком. Вот только я не умею убивать.
Он помнил, кем был.
Был?
Когда?
Раньше. Уже давно.
Забирался на вершину старого дуба, где ветви были тонкими и прогибались под его тяжестью. Страшновато было, потому как земля казалась далекой, но соколиное гнездо манило с неудержимой силой. Вдруг да птенцы есть?
Есть, конечно, недаром соколы кружат над поместьем, высматривают добычу.
– Янгири, ты опять забрался! – Мамин голос доносится снизу. А сама она выглядит такой маленькой, смешной. Платок сполз на плечи, и в маминых волосах блестят камушки. – Янгири, ты же можешь упасть, пораниться!
Что с того? На нижних ветках не интересно. И вообще, разве он, Янгири, не наследник? Отец говорит, что он должен быть храбрым. Сильным. Пример всем подавать.
И он, цепляясь за ветки, нарочно выбирая такие, какие потоньше, скользит вниз. Мама охает и ахает. Обнимает. Целует, не обращая внимания на его недовольство.
Он взрослый уже!
Мамины руки такие горячие.
Холодно как. Почти постоянно холодно, и холод этот с ума сводит.
– Очнись, – говорит кто-то и, вцепившись в плечо, трясет. Янгар спит и прекрасно сознает, что находится во сне. И человека на самом деле нет, но… он есть.
Знакомый. У него круглое лицо и голова налысо обрита. Сам он чудовищно толст, и старая хламида не скрывает необъятного тела.
– Ну же, малыш, ты можешь.
Что?
– Ты должен бежать.
Янгар почти вспомнил, как зовут этого человека. Но та, что стоит за его спиной, коснулась шеи. У нее ледяные пальцы, и прикосновения их неприятны. Но Янгару нравится смотреть в ее глаза, темно-синие, глубокие, как омут.
Эти глаза проникают в сны.
– Видишь, теперь он мой, – говорит та, что прячется за его спиной. – И останется моим.
Ее смех острый, как осколки стекла, синие и желтые в горсти.
Янгар высыпает их на пол и пытается собрать. Что?
На желтый ковер ступать нельзя, потому как ковер стоит дорого, куда дороже, чем Янгу. И хозяин разозлится, если раб испортит столь ценную вещь, ведь ноги Янгу грязны.
Хозяин сидит у окна и, устремив мечтательный взор на решетку, щекочет губы тонкой кистью. Он задумчив и сосредоточен. На коленях его лежит доска с драгоценной инкрустацией, и тонкий лист папируса ждет прикосновения кисти. Но нужные слова не идут на ум. И хозяин хмурится.
А Янгу ждет.
Он – глупый раб, который должен отнести еще не написанное послание.
Время…
Рядом с Янгу столик, отделанный пластинами из слоновой кости. А на столике – клепсидра. Падают капли воды, отсчитывают минуты.
Клепсидра стоит на самом краю.
И Янгу переступает с ноги на ногу. Осторожно. Медленно. Стараясь не привлекать к себе внимания. Хозяин вздыхает. А Янгу оказывается чуть ближе к столику.
Еще ближе.
И еще.
Когда хозяин, все же решившись, касается волоском кисти чернильной глади, Янгар добирается до столика. Он касается клепсидры острым локтем, словно невзначай, и та качается.
– Что ты там делаешь? – Хозяин вдруг поворачивается к Янгу.
– Ничего, хозяин.
Незаметный толчок, и клепсидра падает.
Лопается тонкое стекло, осколки разлетаются, и вода, окрашенная синей краской, марает желтизну ковра. Кричит хозяин, лицо его наливается краснотой, и, подлетев к Янгу, он хватает за волосы, бьет по лицу.
– Да я тебя!..
Порют старательно, до алого тумана перед глазами. Надо продраться сквозь него, но та, что стоит за спиной Янгара, не позволит ему сбежать.
– Ты мой, понимаешь? – Она смотрит прямо в душу. И бездна синих глаз ее пленяет Янгара. – Он мой.
– Только пока ты его держишь.
Этот голос тоже знаком, как и человек с ошейником. Он слишком вызывающе держится для раба. И Янгар помнил причину, когда-то давно помнил. Имя тоже. Был бой на краю леса.
Клинки в руке.
На поясе Янгара больше нет палаша: та, что стоит за его спиной, не настолько уверена в собственной власти.
И значит, от нее можно сбежать?
А глаза у раба синие, только бездны в них нет. Он похудел, и щеки ввалились, а нос сделался крупным, тяжелым. Кажется, его Янгар мог бы назвать другом. Он ведь думал о таком? Раньше.
– Ты глуп, Олли. – Та, что стоит за спиной Янгара, подходит к рабу и, взяв за цепь, дергает, заставляет наклониться. – Уже недолго осталось. Тебе, остальным… Всем.
Ее лицо прекрасно.
Настолько прекрасно, что Янгар не в силах смотреть на него.
Он отворачивается.
– Скажи, кто ты? – спрашивает Олли, разглядывая… кого? Хозяйку?
Ее цепь прочна, но не настолько, чтобы не мечтать о побеге.
– Разве ты не помнишь?
– Помню, что когда-то ты была моей сестрой. И человеком. А теперь кем ты стала?
– Кейне, – отвечает та, что стоит за спиной Янгара. – Хозяйкой Севера. И твоей госпожой. Поклонись сам, Олли. Ты же не хочешь, чтобы я заставила тебя поклониться?
И раб, бросив на Янгара странный взгляд, становится на колени.
…Под коленями мелкий камень, он впивается в кожу, в мышцы, кажется, до самых костей доходит. И Янгу кривится от боли, кусает губы, чтобы не заплакать. Он заслужил наказание, разбив драгоценную чашу. Был порот, но порка не убавила дерзости. Янгу снова забылся. И если так пойдет дальше, то на лбу его поставят клеймо, чтобы все видели: вот строптивый раб.
Тень солнечных часов скользит по земле. Так медленно… Еще долго стоять, и камни, верно, навсегда прирастут к Янгу. А ноги откажут. И тогда он не сможет сбежать.
Беглых рабов ловят с собаками. А вернув хозяевам, клеймят, но Янгу не боится клейма.
Он не раб.
Когда-нибудь он сумеет уйти и отыщет дорогу домой.
– Какой же ты упрямый. – Ледяные руки той, что стоит за спиной Янгара, ложатся на щеки, сжимают со злостью, почти желая раздавить. – Почему ты не хочешь просто все забыть? Я тебе помогу. Ложись.
