– Тогда… – Она вновь прячет свое лицо, поскольку солнце слишком уж яркое. – Тогда иди и убей этого зверя.
В ее руках клинок. Янгару знакомы его тяжесть и синий узор на булатной стали.
– Возьми. – Та, что стоит за его спиной незримой тенью, проклятием, больше не боится давать оружие. Верит? Или проверяет?
Ее привязь прочна.
– Иди. – Она ласково касается его руки. – И убей. Для меня.
Идет.
По ковру, который скрывает звуки шагов, лишь мягко прогибается ворс.
По мрамору пола, холодному, отполированному до блеска. И собственная тень на нем спешит обогнать Янгара. Теням легко устроить побег, а он пока еще на привязи. И рука сама тянется к зеленому камню, сквозь который можно смотреть на солнце.
Мрамор сменяется гранитом.
Лестница. Ступени числом три дюжины.
…Семь тысяч ступеней ведут к храму, скрытому в горах. О нем рассказывал каам. Он садился у костра на пятки, и Янгар удивлялся, как узкие аккуратные ступни выдерживают вес этого тела. Каам тянул к огню руки, и пламя ласково обвивало запястья.
Каам устраивался перед зеркалом и перебирал кисти. В лазуритовой шкатулке у него множество кистей и еще краски: красная – для губ, синяя – для век. Янгару было смешно наблюдать за тем, сколь сосредоточенно каам разрисовывал лицо.
И было время, когда Янгар смеялся в голос. А каам лишь отмахивался, дескать, только глупцу чужие обычаи смешными кажутся.
На глупца Янгар не обижался.
Лестница закончилась.
Коридор. Узкий и темный, несмотря на десятки факелов. И каждый звук здесь эхом отдается по нервам. Камень в руке тяжелеет.
А привязь истончается.
Та, что стоит за спиной Янгара, впервые отпустила его далеко.
– Не думай убежать, – сказала она напоследок, коснувшись губами щеки, – не выйдет.
Он не думает.
Он уже научился прятать опасные мысли под пологом пустоты и туда же отправляет воспоминание о костре и кааме, о красках в лазуритовой шкатулке и кистях, что кажутся такими хрупкими в толстых пальцах Кейсо. И само его имя…
Не время пока.
Рано.
Расступаются люди, пропуская Янгара.
Шепот за спиной словно шелест листьев. И отдельные слова в нем теряются.
Решетка. Ворота открывают. Скрипят несмазанные петли.
Песок. Белый. Сырой, но уже прогретый солнцем. И Янгар, остановившись на мгновение, касается песка. Шершавый. Тяжелый.
Кровь хорошо впитывает.
Та, что стоит за спиной Янгара, подталкивает его вперед. Она далеко, но не настолько, чтобы вырваться из плена. И Янгар, обернувшись, кланяется. Пусть та, что стоит за его спиной, успокоится: он верен хозяйке.
Пока.
Еще несколько шагов.
И солнце делится светом. Камень в руке раскаляется, и Янгар разжимает кулак. Запрокинув голову, он смотрит на солнце. Долго, до рези в глазах и красных мошек, до слез и мутного взгляда. Но привязь тает.
Лед под солнцем.
И та, что стоит за спиной Янгара, шипит от злости. Она поняла уже свою ошибку и пытается дотянуться, расстилает липкие нити, плетет сеть, чтобы набросить на арену.
Не получится, здесь слишком много солнца. И Янгар смеется над ее беспомощностью: у него вновь получилось изменить судьбу. Вот только сейчас он, Янгхаар Каапо, Клинок Ветра и последний из рода Великого Полоза, похож на безумца.
– Стой!
Дорогу заступил высокий темноволосый раб.
Его зовут Олли.
Ветерок взъерошил короткие его волосы, коснулся медной кожи, лизнул свежие раны на груди. И по острию копья пробежал солнечный луч.
– Остановись, пожалуйста, – попросил Олли и руку вытянул, пятерней уперся Янгару в грудь. – Ты же не понимаешь, что собираешься сделать. Ты сам потом пожалеешь… она вернет тебе разум.
Да, а потом выпьет до дна, как делала это с другими.
Янгар знает. И, отбросив руку Олли, отвечает:
– Падай.
Тот хмурится. Медлителен. Непонятлив.
– Ты должен упасть. – Янгар надеется, что Олли сумеет прочесть по губам. И спорить не станет. Сын Ину упрям, но не глуп.
Он вскинул копье, защищаясь от удара палаша, и сталь клинка с легкостью перерубила древко. А в следующий миг рукоять вписалась в висок. Олли устоял, только головой затряс, силясь избавиться от звона. А палаш в руке Янгара, описав полукруг, вернулся и скользнул по горлу, отворяя кровь.
Красная.
Сладкая.
Та, что стоит за спиной Янгара, подалась вперед. И Олли, покачнувшись, опустился на колени…
…а та, что стоит за спиной Янгара, замерла. Она ждала… и, не дождавшись, завизжала:
– Добей!
Жаль. Янгар надеялся, что получится ее обмануть.
– Добей! – подхватила толпа, подчиняясь ее воле. И людское море всколыхнулось. Еще немного, и оно решится попробовать ограду на прочность.
– Не вышло. – Янгар отбросил косы за спину и протянул бывшему врагу руку. – Хотя попытаться стоило. Мертвецы ей без надобности, а вот живых она не отпустит.
– Как ты…
Олли рукавом зажал царапину на горле, длинную, кровящую, но неопасную.
– Да просто бегать не впервой.
Та, что некогда была человеком, поднялась. Янгар слышал эхо ее гнева и жажду, многократно усилившуюся. Она сходила с ума от ярости и бессилия.
– Глупец, – сказала она, отбрасывая с лица полог ткани.
И солнце отпрянуло, не желая смотреть в ее лицо.
Бледное.
Совершенное каждой своей чертой и уродливое в этом совершенстве.
– Не смотри на нее. Если хочешь сохранить разум, нельзя заглядывать в глаза сумеречнице, – сказали Янгару, и холодные пальцы легли в его ладонь. И он сжал, опасаясь, что если выпустит их, то его жена исчезнет. Она же, услышав этот страх, обняла его.
Хрупкая девочка в медвежьей шкуре, которая не скрывала ее наготы, и Янгар набросил поверх шкуры плащ. Он наклонился, коснулся губами рыжих волос, от которых исходил пьянящий аромат лета.
– Прости. – Он не знал, сумеет ли вытащить ее.
Попробует.
– За что?
– За то, что не защитил. И спасибо.
– За что?
У нее светлая улыбка.
– За то, – Янгар коснулся камешка на веревке, – что уберегла.
Под крыльями тени становилось холодно. И как-то обидно было умереть сейчас.
…Смотри, милая, смотри хорошенько.
Восковые свечи ровно горят, и пламя их отражается в старом зеркале. Серебро потемнело от времени, и каждый день старуха начищает зеркало мелким песком и гладкой бархатною тряпкой.
Пиркко сидит на ковре и наблюдает.
У старухи тонкие руки, кожа на которых обвисает складками. Ногти на пальцах ребристые, нехорошие. Волосы седые она прячет под платком, который надвигает по самые брови.
Старуха водит-водит ладонью по серебру, приговаривая:
– Для моей, для красавицы…
Пиркко улыбается. Она не боится старухи.
От платья ее пахнет травами. А под широкой верхней юбкой скрывается множество удивительных вещей: серебряные иглы и сухие листья, корешки, похожие на человечков, заячья лапа, перья птичьи и жабья ломкая шкура.
Старуха позволяет играть с этими сокровищами и, когда Пиркко устает, усаживает ее перед зеркалом.
– Ты ж моя девочка, ты ж моя красавица… – Старуха расчесывает волосы Пиркко резным гребнем, и темные кудри становятся еще темнее, а кожа, наоборот, белеет. – Есть ли на Севере девочка краше?
– Нету! – Пиркко весело.
И радостно. Ей нравится быть самой лучшей. Папа ее любит. Он привез из-за моря туфельки, шубку горностаевую и куклу большую с фарфоровым лицом, которое почти как настоящее.
– Правильно, – мурлычет старуха, и древняя трехцветная кошка, один глаз которой синий, а другой желтый, трется о ноги Пиркко. – Ты моя красавица… и всегда будешь ею.
– Как мама?
Старуха кривит губы.
– Мама твоя меня не слушала и поистратила всю красоту, высохла. Поэтому муж на нее и не смотрит.
Каждое слово что плевок. И гребень больно дергает за волосы, отчего Пиркко плачет. А старуха, спохватившись, обнимает ее:
– Ты-то будешь меня слушать.
– И буду красивой?
– Будешь, конечно, будешь, милая.
Старуха мешает травы, растирая их кривыми пальцами. Отловив на заднем дворе черную курицу, старуха зажимает ее под локтем и ловко перерезает птице горло. Курица дергается, а кровь ее наполняет чашу.
– Запоминай, милая. Красоту беречь надо. Время не обманешь, но…
Кровь, сдобренная травами, сладка, хотя пить ее немного противно.
И из-под кровати выбираются тени, ползут к кривым старушечьим ногам, тычутся в обмотанные тряпьем ступни. Старуха теней не видит, а им тоже хочется крови.
– …Но так ты долго не будешь стареть.
Пиркко делится кровью с тенями, и трехцветная кошка, выгнув спину, шипит. А Пиркко поворачивается к зеркалу, разглядывает свое отражение.
Красива она?
Нет на Севере девочки краше… И не будет.
Никогда.
И Пиркко, вскинув голову, усмехнулась.
Что ж, Черный Янгар сам выбрал свою дорогу. Она дважды предлагала ему все, а он отказался. Ради той, которая и человеком-то не была!
Почему?
– Убей их, – приказала она, и Талли, глупый Талли, который всегда был трусоват, попятился. Сбежать желает? Неужели не ясно, что от нее теперь не сбежишь?
