Так что, когда пришла её очередь отправляться в Гнездовище Вечны Нашёптанной за посвящением, Завирушка ни секунды не колебалась, с лёгким сердцем оставив за спиной скудный стол и холодную келью. Никогда прежде не покидавшая монастырь, она с интересом смотрела на медленно ползущие мимо однообразные пейзажи Кисгодоля, спокойно ночевала под телегой на тугих мешках с хрень-травой, укрываясь старой пташьей мантией, не гнушалась помыть посуду в тавернах за лишнюю порцию кукурузной каши с козьим сыром и вообще старалась получить от путешествия максимум удовольствия.
Теперь ей предстояло увлекательное морское путешествие на корабле ордена, место на котором ей должна обеспечить грамота от настоятельницы. Путешествие не куда-нибудь, а в саму Корпору, бывшую столицу Империи, а ныне город-государство и бриллиант среди городов Альвираха. Говорят, в её ослепительной красоте до сих пор можно увидеть величие той самой Империи.
Завирушка гуляет по порту без особых опасений — птаха, даже непосвящённая, не тот человек, на которого нападут без веской причины. Нефилимы обычно не вмешиваются в жизнь своих служителей, но мало кто рискнёт проверять незыблемость этого правила, тем более что грабить нищую послушницу — только время терять. Поглядев на неё опытным взглядом, отворачиваются карманники, равнодушно проходят мимо мошенники, машет нетерпеливо: «Проходи, проходи!» ― гадалка, возле палатки которой она остановилась передохнуть. Отворачиваются профессиональные нищие и игнорируют попрошайки, как будто девушку укрывает заклинание невидимости. Так и дошла бы она до посадочного пирса, села на свой корабль, уплыла бы в Корпору, прошла посвящение, стала птахой, отправилась бы куда орден пошлёт. Может быть, сделала бы карьеру, выбилась в настоятельницы какого-нибудь монастыря, или стала главной в большом храме, а там, чем Вечна не шутит, к концу дней, окрепнув во внутренних карьерных баталиях ордена, замахнулась бы и на кресло Верховной, но…
НЕОФИЦИАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА АЛЬВИРАХА
Избранные служители Вечны Нашёптанной, её клерики и паладины, издавна называются птахи. Птахи по сию пору пользуются большим уважением среди населения Конечного Края, а во времена Империи Веспер-Матинс они обладали почти неограниченной властью. Фактически, её строй представлял собой теократию, где наследная магическая аристократия Домов, включая Дом Императора, уступала в своём влиянии Ордену Птах. Верховная Птаха стояла у трона, но зачастую Император лишь озвучивал её волю.
Последней Верховной была Падпараджа Единождымученица, жестоко казнённая по решению взявшего власть Консилиума. Орден безропотно выдал свою главу на расправу, тем подтвердив, что больше не претендует на участие в большой политике. Однако благодаря обширной сети монастырей и храмов, а также значительной гуманитарной и благотворительной деятельности, птахи очень уважаемы в провинциях как Чела, так и Кисгодоля. Орден занимается лечением и образованием, предоставляет приют паломникам, а его представительницы по традиции входят в Советы всех городов, хотя больше и не играют там ведущей роли, как при Империи'.
* * *
Из исторического трактата «Презабавная история и занимательная иерархия Ордена», написанного Крегиндой Беспомощной, библиотекаршей храма столь дальнего и непопопулярного, что название его никто записать не удосужился. Включая саму Крегинду. То, что этот сухой, как прошлогоднее сено, текст авторша считает «презабавным и занимательным», её коллеги связывают с тем, что она умерла во цвете лет от беспробудного пьянства, вызванного одиночеством и скукой.
— На жадничайте и не зажимайте! — вопит пронзительным мерзким голосом грязный худой нищий. — Ветерану баталий Диаэнкевала подайте!
Он ковыляет на грубом деревянном протезе ― простой дубовой колодке чуть выше колена, примотанной грубой разлохмаченной верёвкой к бедру.
Не эльф позорный, не извращенец!
В злых сражениях ноги лишенец!
Был я в атаке врагами помятый,
подайте на лечение ноги пострадатой!
Граждане отстраняются, отворачиваются и обходят крикуна по дуге — многим понятно, что, как бы ни старил себя инвалид, молод он для участия в Диаэнкевальской кампании.
Не имею средство́в я на жадных магов!
Что не вылазят в бою из оврагов!
За спинами пехоты, падлы, прячутся!
Всегда из кустов колдовать корячутся!
Но есть и те, кто подаёт, поддерживая визгливый монолог попрошайки:
Левая нога — хрусть, пополам!
Правая нога — хрусть, пополам!
Эй, граждане, как я нравлюсь вам?
Инвалид ловко, как здоровый, ковыляет по улице, настигая уклоняющихся и возникая перед носом отворачивающихся. Суёт им в лицо засаленную матросскую шапку, где поощрительно звенят медные монетки-мизинцы и даже блестит пара серебряных корпорских куспидатов.
Подай пострадальцу, друг, на конечность,
буду тебе благодарен вечность!
Помогите вернуться в строй ветерану,
буду за вас воевать без обману!
Прохожие кривятся, но кидают мелочь, а нищий распаляется всё больше:
Плохо, граждане живётся, у кого одна нога!
Ни хрена он не добьётся, не достигнет ни фига!
Дайте, граждане, монетку мне на новую ногу́!
Я родимую Корпору от набегов сберегу!
Монетки звенят в шляпе, попрошайка кривляется и хромает, а у Завирушки темнеет в глазах и отнимаются ноги. Она сползает спиной по стене таверны и смотрит на одноногого снизу, сидя на заплёванной мостовой. Он, как назло, подходит всё ближе, тыча направо и налево своей шапкой:
Подаём, подаём, не стесняемся!
Мне на новую ногу́ скидава́емся!
Не жалей, малец, медной денежки!
Поскорей её клади в шапку дедушке!
Нищий, пытаясь выдавать себя за ветерана, состарил лицо не то гримом, не то магией, и подведённые чёрным глаза похожи на глазницы черепа. Когда он оказывается возле осевшей на землю Завирушки, та застывает от ужаса и пронзительно, истошно визжит.
— А что там такого могло случиться, чего ещё не случалось? — спрашивает бармен. — Убили, ограбили? Пьяный маг превратил стражников в зелёную слизь? Вечно ты, Казмук, раздуваешь из пикси грифона.
— Ничего подобного! — потирает мощные волосатые руки дварф. — Такого наш порт ещё не видал!
— И что же это?
— А вот не скажу, пока мне не нальют!
— Значит, будем наслаждаться тишиной, — пожимает плечами мрачный бармен.
Дварф, грохоча подкованными сапожищами, подходит к столику Полчека и, не спросясь, отодвигает стул, плюхаясь на него с размаху.
— Говорят, ты, господинчик, платишь портовым шнырям за слухи.
— Я оплачиваю информацию особого рода, — отвечает спокойно тот. — Не слухи. Не сплетни. Информация. То, что можно проверить.
— Тогда купи мне выпить, и не этой кислятины, что ты цедишь, а честного эля. И я вывалю на тебя самой что ни на есть формации, как ты любишь. Хоть обпроверяйся. К вечеру об этом будет судачить весь город, но правды ты уже не добьёшься даже под пытками. Знаешь, как это бывает? Сначала каждый соврёт соседу, тот переврёт соседу соседа, тот доврёт следующему и так по кругу, пока сами не поверят в то, что наврали, а тех, кто что-то видел своими глазами, будет уже не сыскать.
— А ты, значит, видел.
— Именно, господинчик. Всё как есть. И обойдётся тебе это всего-то в пару кружек.
— Что ж, — вздохнул Полчек, — я как раз ничем не занят.
— Но кружки должны быть большие!
Через час и пять кружек, в каждой из которых можно утопить некрупного грунга, дварф наконец закрыл рот и откинулся на спинку протестующе заскрипевшего стула.
