Тот еще вопрос.
В любом случае, нам пора было возвращаться. У нас было еще полно дел.
Все вокруг снова заволокло туманом.
Вот только вместо библиотечного зала я приземлилась… в пруду.
С трудом приняв устойчивую позу, я обнаружила, что погружена в воду по самую шею. Не самый глубокий пруд, учитывая то, что я так и не распрямилась в полный рост, но все равно неприятно.
Где я вообще находилась? И что, куда важнее, где был Лукьян?
Я его нигде не видела.
Ярко светило солнце, скрывая очертания деревьев и цветов, мимо меня проплыла кувшинка, а затем звонкий детский голос слева сказал:
— Ты великовата для лягушки.
Я повернула голову на звук.
На вид мальчику было лет пять, максимум шесть. У него были светлые, почти белые волосы и огромная царапина на лбу. Что касается его глаз… Как странно.
Он стоял возле небольшого мольберта, закатав рукава великоватой рубашки, и я явно мешала ему рисовать пруд.
— Зато ты в самый раз, — сказала я, с трудом выбравшись из пруда и окончательно превратив потенциальный акварельный пейзаж в весьма тоскливое зрелище.
— Так ты не лягушка?
— Нет.
— Русалка?
— Снова мимо.
— Тогда отойди. Ты мешаешь мне рисовать.
Я сложила руки на груди.
— У тебя повязка на глазах, умник. Как это, интересно, ты вообще собрался что-то рисовать?
— Я тренирую способность. Ты отойдешь?
Но прежде, чем я успела что-то ответить, уголки его губ опустились.
— О, нет, — прошептал он. — Я понял.
— Что ты там понял?
— Понял, кто ты. Ты моя новая няня.
От гиеньего смеха его спасло только то, что я еще недостаточно откашлялась от воды.
Уж какой строчки в моем резюме никогда не было, так это какой угодно работы с детьми. Я всегда чувствовала себя такой уставшей рядом с ними, как будто бы когда-то уже отпахала несколько тоскливых лет в детском саду или школе. Чего, конечно, не случалось, так что, наверное, меня просто нервировала ответственность, которая всегда бегала за любым вверенным тебе ребенком по пятам.
— Ты не отойдешь, — тоскливо заключил мальчик.
И стянул с глаз повязку.
Это были желтые очень хорошо знакомые мне глаза.
Я замерла.
Это практически наверняка был пятилетний Лукьян, так что неудивительно, что его версии из будущего нигде не было видно. Магические круги настраивали таким образом, чтобы перенос в тот временной промежуток, где ты мог встретиться со своей более молодой версией, был невозможен. Ведь в таком случае хроночары не видели между вами разницы, и, кто знает, кому именно из двоих они бы стерли память и кого попытались бы вернуть.
В принципе все было понятно.
Кроме одного.
После того, как это было сказано, подчеркнуто и даже записано Евженой в ее любимый блокнот — какой идиот своими кривыми ручонками сдвинул камень?
Глава 43
В Мариинской империи одной из самых популярных карточных игр была игра “Птичий клин”. Для нее использовалась колода-оракул. В ней было пять мастей по числу и цвету вещих птиц Ведании. Каждая масть насчитывала пять младших карт — слезы, сны, иллюзии, пророчества и шансы, а также одну старшую, фигурную карту — самого вестника. В колоду также входило пять карт, которые назывались картами стихийных дверей. И, хотя большинство людей использовали колоду исключительно для игр, с помощью нее также можно было погадать на будущее.
Например — мы с Платоном как-то пытались узнать, как именно будет выглядеть наш следующий учитель по этикету, насколько противным будет его характер и как скоро нам удастся избавиться от него.
Нам досталась карта эфирной двери, что в дальнейшем мы расшифровали так: наставников, желающих работать на графа Флорианского и учить его детей, можно было найти разве что в мечтах, вот настолько неизгладимое впечатление мы произвели на всех остальных.
После этого с нами, конечно, несколько раз пыталась заниматься матушка, но назвать ее полноценным наставником было бы огромным преувеличением, к тому же карта никак не могла описывать ее, потому что обычно означала помощь потусторонних сил или божественное покровительство.
Мы с Платоном сошлись на том, что предсказания не были нашей сильной стороной и в дальнейшем использовали колоду только для игр.
И, чего лично я никогда не могла понять, что очень удивляло меня, но почему-то не вызывало вопросов больше ни у кого, так это почему мастей по количеству вестников было — пять.
Ведь в храме всегда насчитывалось лишь четыре статуи.
— У Ведании пять вестников, — сказал Лукьян. — В мире пять стихий, у человека пять органов чувств, у Ведании пять вестников. Этому всех учат. Почему ты этого не знаешь?
Как бы тебе сказать, сейчас это крайне непопулярное знание.
— Вестница сердечных клятв, — принялась загибать пальцы я, — красная птица, Вестник непрошенных шансов, синяя птица, Вестник неизбежного ужаса, желтая птица и Вестник безнадежных битв, черная птица. Кто пятый?
— Вестница судьбоносной скорби. Белая птица. Есть даже считалочка, посвященная птицам Ведании. В красном платье — к алтарю, в белом — смерть встречать свою. Жёлтый цвет — ночного духа. В синей юбке повитуха. Черный китель — быть беде. Что сегодня на тебе?
Я задумалась.
— Ты никогда не слышала ее?
Может, да, а может нет. Я бы ни за что не подумала, что она посвящена Ведании. Да и вряд ли она была так популярна, как думал Лукьян. Сколько всего в этом мире крутилось вокруг предсказаний и их богини? Как же так вышло, что при столь значительном влиянии Хилковы оказались практически стерты из истории?
— Но в храмах никто не обращается к белой птице.
— Это потому, что она уже давно никому не отвечает. Раньше у Ведании было именно пять птиц. Они посылали людям предсказания, оберегали их. Могли вмешиваться в земные события. Сама Ведания на это не способна. Богам запрещено спускаться в мир людей. А потом Вестница судьбоносной скорби стала завидовать.
— Ведании?
— Людям. Особенно она завидовала их чувствам. Вещие птицы постоянно пели о них, но только пели. И она, — маленький Лукьян выдержал паузу, а затем широко раскинул руки и куда громче чем до этого крикнул, — сбежала! Она покинула Вечный сад, попыталась стать человеком. Она хотела собрать все известные чувства. И в итоге стала их красть. Стала путать предсказания. Мешать другим вестникам. Она сделала то, чего вестникам нельзя делать никогда. Стала врать. И тогда ее душа почернела. Ее стали называть Несчастливой звездой. Это Ведания отправила к своим предсказателям посланников. Они предупредили, чтобы те не слушали пророчеств Вестницы судьбоносной скорби. И сказали, что когда белая птица колдует — с неба падает звезда!
— Я уверена, что звезды падали и до этого.
— Ничего ты не понимаешь!
Я проигрывала пятилетнему ребенку.
— Тогда почему бы Ведании не поймать и не наказать ее? Если она так опасна.
— Ведания пыталась. Она не может вмешаться сама, ты же помнишь? Поэтому она посылала за ней посланников. Но они проиграли. Тогда она стала посылать вестников. Но ни одному из них не удалось поймать сбежавшую птицу. Она самая сильная из них.
С огромным трудом проигрывала, потому что с самого начала задав невероятно низкую планку из опасений обидеть Лукьяна, я продула с таким разгромным счетом, что он решил — меня стоит пожалеть. Так что теперь, пока он изо всех сил старался позволить мне выиграть хотя бы одну партию, я этого очень не хотела и выглядела так, словно масти на картах были для меня великим и загадочным шифром. Я подозревала, что он использует способность в игре, но, к счастью, я за свою жизнь так блестяще научилась лажать, что даже с предвидением, у Лукьяна не было никаких шансов обойти меня в невезении.
— Разве их магия — не под контролем Ведании? — кажется, что-то такое говорил Лукьян, когда объяснял, для чего ему так часто молиться.
— Это у обычных предсказателей, — отмахнулся ребенок. — А вестники сами… — он задумался, пытаясь подобрать аналогию, — как младшие боги! Их силы от Ведании не зависят. Хотя это она их создала.
