Владимир Марченко
Этапы большого пути
Сатира без юмора
Сатирические рассказы, памфлеты, фельетоны, вошедшие в эту книгу, вас не удивят. Знакомые лица, знакомые ситуации. Так мы жили, так жила страна. Хотите улыбнуться, есть желание вспомнить то далёкое время, когда на прилавках не было фруктов, а папиросы курили по талонам. Читатели, выросшие после переворота, найдут много нового, откроют странный мир, в котором не жили.
В двадцатилетнем возрасте начинал работать в районной газете, хозяйка, у которой жил, рассказала, как их подвёз в кино сосед. Он работал на автомобиле с решётками и спецсигналами. Оказавшись в милицейском уазике, мои знакомые, что называется, поплатились за доверчивость. Утром им пришлось объяснять, почему их везли в спецавтомобиле. Так родился первый рассказик. Он будет в книге «М. Ж.».
Иронических зарисовок накопится много. Кое-что публиковалось, а кое-что запрещалось.
Никита Барматухин за свою тридцатилетнюю жизнь не выкурил ни одной сигареты, не выпил ни одной стопки хмельного. Семья была всем на удивление и, естественно, на зависть. Да, была. Саша и Даша учились хорошо. Аделаида Ивановна, работавшая на фабрике деловых и производственных отходов, впервые опоздала почти на десять минут. Это не осталось без последствий. Товарищи и коллеги собрали профсоюзное собрание, естественно, экстренное. Выбрали, как водится, председателя и секретаря. Барматухина заплакала тихо, как бы про себя.
— Подала заявление я. Моему терпению пришел конец, дорогие коллеги и товарищи. — Сказала Аделаида и заплакала очень горько.
— Что такое? Почему пришёл конец? — зашумели сочувственно рабочие фабрики.
— Дорогие, — начала обиженно говорить через всхлипывания Барматухина. — Нет моих сил. Жизнь превратилась в каторгу. Посмотрите на меня. А я ещё не сильно старая. Я же рабочий халат не снимаю даже ночью. Детям форму три раза перелицовывала.
Пригласили Барматухина. Недалеко работал. На соседней фабрике промышленных отходов. Он быстро пришёл.
— Никита, что у вас случилось в семейной жизни? Как детей травмируешь? Семью свою разваливаешь? Не позволим.
— Ты эти замашки брось.
— Если у него родилась любовь? — сказала с места Света Бутончикова из ОТК.
— Нет, товарищи, любовь должна находиться на территории семьи, а не за её пределами, — встал начальник цеха Толстолобиков.
— Пусть объяснит! Пусть расскажет, чем он семью разваливает.
Барматухин смотрел глазами в лицо жены и дёргал губами при этом. Он пытался понять, что ему нужно объяснить.
— И объясню, — взялся говорить обидно Никита, словно у него нашли мелкий брак. — Я — как на рентгене. Никогда в тени не прохлаждаюсь. Это её дело, так пусть и поступает, но заверяю: Аделаида не понимает сложности текущего момента и сложившейся ситуации…
— Я — не понимаю? Я как раз всё и понимаю. Не хуже некоторых. А ты, Никита Борисович, поступаешь скверно с нами. А так нельзя поступать с теми, кто отдал тебе все силы и всё здоровье…
— Дайте сказать мужу…
— Пусть муж внесёт ясность! Пусть прояснит!
— Прояснять нечего. Моя жена — не чуткая женщина. Её ретроградству нет предела. Её жестокосердие и вас бы поразило, как бронепробивной снаряд большого калибра. Мы прожили много совместных лет и зим, но сейчас, когда весь народ…
— Причём народ? Идол, губастый с острова Пасхи. Истукан каменный! — схватила себя за некрашеные волосы Барматухина, отчего парик, сильно полысевший от страданий женщины, сполз на левое ухо.
— Милые бранятся, чтобы помириться, — сказала Розочкина Агнесса из комсомольского бюро.
— Ты далеко не чуткая, женщина. Тебе чужая боль, как соль в гололёд, как муха, летающая за стеной этой комнаты.
В красном уголке наступила некрасивая тишина. Люди молчали, думая о себе. Ведь они тоже бывают нечуткими. Барматухина села и заговорила жёстко и зло.
— Да. Я терпела много месяцев. А предел есть всему. Тем более, с каждым днём их у него становится всё больше и больше. — Барматухина указала пальцем на мужа. — Он ни с кем не считается. Даже дети для него, как пустой звук. Я его умоляла, просила…
— Не плачьте, дорогая. Это этот коварный изменщик не стоит ваших драгоценных слезинок, — окружили женщины Аделаиду Ивановну плотным сочувствующим кольцом. Мужчины сдержанно молчали, а некоторые с завистью оглаживали взглядами виновника собрания.
— Сколько их у тебя? — сопя, вопросил Толстолобиков.
— Каков. Тихоня. И не подумаешь.
— Сколько, Никитушка? — подмигнул Македонов — крановщик.
— Не веду статистику, — буркнул Барматухин. — Теперь стану записывать. Моё упущение. Исправлюсь. Сегодня составлю реестр.
— Совсем распустились с этой перестройкой, — ворчал вахтёр Бойков.
— И не боишься. А вдруг СПИД?
— Я и его имел в виду, но особо не расстраиваюсь. Кроме меня, и другие есть.
— Он все деньги на них тратит, — вздохнула обречённо Барматухина и хотела заплакать, но раздумала. Собрание погасло. Рабочие думали над судьбой семьи.
— Кобелина, нашелся. Заставим семью уважать. На партком его надо! — вскочила штамповщица Дуня Бардукова.
— Парткомы теперь занимаются только выборами, — сказала Розочкина.
— Он все деньги тратит на них. О детях не думает, о наших.
— Чего это я не думаю? Очень часто думаю. Я не курю, а это экономия… — Никита Барматухин стал разворачивать какие-то бумажки.
— Они все здешние? Мы их знаем? — Подошел Македонов к Барматухину, рассматривая квитанции.
— Есть местные. Как увижу, сразу проявляю гражданский долг. Нельзя так бессовестно. Они помощи ждут, а я не могу отказать.
— Скажите, какой, отказать не может никому, — присматриваясь к Никите, сняла очки Бутончикова, протёрла косынкой, вновь примостила дужки за ушами. — Я не думала…
— Я думал. Вас хочу призвать на помощь. Я, естественно, не один, но мне тяжко, хотя дело это добровольное, а ко всем нужно быть внимательными и чуткими, а товарищ женщина обозвала меня кобелём. Она не должна так говорить на собрании, ведь мы люди — единый коллектив Земли.
— Поможем, — сказал Македонов. — Одному ему, правда, нелегко.
— Верную линию проводит, — сказала Розочкина. — Сколько ещё нуждающихся в заботе и ласке. А резервы у вас есть, товарищи. Есть резервы, — женщина хлопнула по столу ладошкой. Мужчины зааплодировали, словно ловят залетевшую моль. Хлопки были редкими, но звучными.
— У нас ещё много мужчин, давящих диваны перед телевизорами. Нужно выйти и посмотреть вокруг себя. Нужно работать и ночью. Сколько ещё работы предстоит сделать во вторую и третью смены. — Никита понял, что говорит пустое, а нужно крепко взять аудиторию за рога и дать простор агитации.
— Не дайте ему говорить! — кричала звонким молодым голосом Барматухина. — Он всех ваших мужчин сделает такими, как он сам. Они забудут детей, перестанут заботиться о вас, женщины. Так не должно быть…
— Как раз и наоборот, будем заботиться о тех, кому нужна забота…
— Заткните ему рот. Мы должны себя уважать и не поддаваться на провокации, что пишут в газетах. Другое дело, когда лишние финансы, тогда можно перечислять, а когда они бывают лишними?
Женщины одобрительно зашумели. Они знали толк в лишних финансах. Знали и то, что лишних денег не бывает в природе. Барматухина стояла на тумбочке из-под телевизора и громче прежнего говорила. Никита стоял на пороге, намереваясь смыться с единомышленниками.
— Он, бабоньки, как увидит номер счёта какого-нибудь фонда, который убедительно умоляет о помощи, тотчас бежит и делает перевод. На трёх работах вкалывает по ночам, но денег я не вижу. Все уходят фондам. Они растут, быстрее грибов. Остановите мужчин. Барматухин их испортит…
Суд Барматухиных не развёл. Причин веских Аделаида не смогла представить. Теперь ходит по кабинетам, оформляет не то опекунство, не то алименты. Говорит, что хоть крошки от благотворительства, но останутся для семьи.
Раиса собиралась долго. Щёки её судорожно пламенели первомайским флагом.
— На кого ты меня оставляешь? — выдохнул Герман Андреевич.
— На кошку, — заплакала неожиданно Рая, кладя ключи от квартиры на подзеркальник в прихожей. — Хоть бы пил, как приличные люди. Садист.
— Не плачь, Не ты первая, — пытался острить Герман Васинькин.
— Знаю. Вот номер телефона. Если что.… Прощай. …Я тебя не виню. Ищи свою дюймовочку.
Через две недели окончательно закрылся завод инструментов, выпускавший садовые вилы и гаечные ключи из хромованадиевого сплава. Герман Васинькин, как и весь коллектив штамповочного цеха, оказался на Панели. Так называли площадь перед заводоуправлением. Месяц Васинькин — худое существо без особых запросов, — существовал на остатках круп, которые закупала жена, когда выдавали талоны. Потом сдал запасы бутылок, скопившиеся в сарае. Пересмотрел вещи, которые могли бы иметь спрос на барахолке. Книги брали, но по очень низким ценам. Коллекция фарфоровых тарелок и фигурок животных дала возможность прожить ещё один месяц. Герман исправно оплатил услуги ЖКХ, последние рубли выложил за газ и телефон. Свет перестал включать. Телевизор не смотрел. Не хотел волновать свой, изношенный перестройкой, организм.
