Джером Джером - Трое в лодке (не считая собаки)

Ознакомительная версия.

© Джером К. Джером, 1889

© Север Г. М. (перев., послесл., прим.), 2004

© Васин А. А., илл., 1959.

За помощь в подготовке текста и предоставленные фотографии переводчик благодарит президента Английского джеромовского общества Джереми Николаса.

Главное достоинство нашей книги — не в литературном стиле и даже не в изобилии и пользе содержащейся в ней информации, а в простой правдивости. Страницы этой книги представляют собой отчет о событиях, которые имели место в действительности. Работа автора свелась лишь к тому, чтобы их оживить, и кроме как в этом, его обвинять больше не в чем. Джордж, Гаррис и Монморанси — отнюдь не поэтические идеалы, но существа из плоти и крови (особенно Джордж, который весит под 170 фунтов). Быть может, другие труды превзойдут наш глубиной мысли и знанием человеческого существа; другие книги будут соперничать с нашей оригинальностью и объемом; но в том, что касается безнадежной, неисцелимой правдивости, — в этом ничего из на сегодня известного не сможет ее превзойти. И именно это качество, более прочих, придаст, как представляется, данной работе вес в глазах серьезных читателей и повысит ценность тех поучений, которые в ней приводятся.

Лондон, август 1889 года

Три инвалида. — Страдания Джорджа и Гарриса. — Жертва ста и семи смертельных недугов. — Полезные предписания. — Средство против болезни печени у детей. — Мы согласны, что переутомились и нуждаемся в отдыхе. — Неделя над бушующей бездной? — Джордж предлагает реку. — Монморанси заявляет протест. — Первоначальное предложение принимается большинством трех против одного.

Нас было четверо: Джордж, Уильям Сэмюэл Гаррис, я сам и Монморанси. Мы сидели у меня в комнате, курили и беседовали о том, как были плохи (плохи с точки зрения медицины, я имею в виду, конечно).

Все мы чувствовали себя не особо и начинали по этому поводу нервничать. Гаррис сказал, что иногда на него находят такие необычайные припадки головокружения, когда он едва соображает, что делает. Тогда Джордж сказал, что у него тоже бывают припадки головокружения, когда он сам едва соображает, что делает. Что до меня — у меня барахлила печенка. Я знаю, что это барахлила печенка, потому что как раз прочитал рекламный листок патентованных печеночных пилюль. В нем досконально излагались разнообразные симптомы, по которым человек может понять, когда у него барахлит печенка. У меня они были все.

Самое странное дело, но каждый раз, когда я читаю рекламу патентованного лекарства, всегда прихожу к заключению, что страдаю от той самой конкретной болезни, о которой в рекламе написано, и страдаю в наиболее опасной форме. Симптомы в каждом случае соответствуют всем ощущениям, которые я вообще имею.

Помнится, однажды я пошел в Британский музей{*} — найти средство против слабого недомогания (кажется, сенной лихорадки). Взявшись за справочник, я нашел все, что искал. Потом, от нечего делать, я начал листать страницы, просматривая просто так статьи о заболеваниях. Я забыл, что за чума поглотила меня в первой статье (знаю, это был некий страшный бич человечества), но не успел я просмотреть список «продромальных симптомов» до середины{*}, как стало ясно — я этим болен.

Я сидел какое-то время, замороженный ужасом. Затем, в апатии отчаяния, снова перевернул страницу. Дошел до брюшного тифа, перечитал симптомы — обнаружил, что брюшной тиф у меня, должно быть, уже несколько месяцев, а мне об этом и неизвестно. Озадачился, чем болен еще, нашел пляску святого Витта — выяснил, как и подозревал, что болен пляской святого Витта. Мой случай заинтересовал меня; я решил прочесать все до конца, начал по алфавиту, прочитал про болотную лихорадку — понял, что вот-вот от нее свалюсь, а обострение наступит через полмесяца. Брайтова болезнь, как я с облегчением обнаружил, имелась у меня в модифицированной форме, и, с такой формой, я мог прожить еще годы. Дифтерия у меня, похоже, была врожденной. Холера у меня была с серьезными осложнениями.

Я добросовестно пропотел над всеми буквами и смог заключить, что не страдаю от единственного заболевания — у меня не было воспаления коленной чашечки{*}.

Сначала меня это даже задело — просто какое-то неуважение. Почему у меня нет воспаления коленной чашечки? За кого меня принимают? Чуть погодя, однако, во мне возобладали не столь ревнивые чувства. Я подумал: ведь у меня были все остальные болезни, известные в медицине! Мой эгоизм убавился, и я принял решение обойтись без воспаления коленной чашечки.

Подагра, в самой злокачественной форме, хватила меня, похоже, без моего ведома. А ятрогенным зимосом я страдал явно с детства{*}. После ятрогенного зимоса там больше ничего не значилось, и я заключил, что в остальном со мной все в порядке.

Я сидел и предавался размышлениям. Насколько, должно быть, интересен мой случай с точки зрения медицины! Какое приобретение для учебы! Студентам теперь не придется проходить «больничную практику», если у них буду я. Я сам по себе — больница. Все, что им будет нужно, — обойти вокруг меня и идти забирать свой диплом.

Тогда мне подумалось: сколько еще протяну?

Я попытался себя осмотреть. Пощупал пульс. Сначала никакого пульса не было вообще. Потом он вдруг как бы забился. Я вытащил часы и засек время. Получилось сто сорок семь ударов в минуту. Я попытался послушать сердце. Я его не услышал. Оно не билось. Приходилось делать вывод, что все это время оно там было и билось, — просто я об этом не подозревал. Я простукал себя спереди от того участка, который называю талией, до головы и немного с боков. Но ничего не почувствовал и не услышал. Я попробовал осмотреть язык. Высунул его до предела, насколько он вообще высовывался, закрыл один глаз и постарался осмотреть другим. Мне удалось увидеть только кончик и преуспеть только в одном — я понял: скарлатина у меня была точно.

Я вступил в этот читальный зал счастливым, здоровым человеком. И выполз оттуда дряхлой развалиной.

Я пошел к своему врачу. Он мой старый приятель; когда мне чудится, будто я нездоров, он щупает у меня пульс, смотрит язык, разговаривает о погоде, — и все бесплатно. Я и подумал, что как следует ему отплачу, если пойду к нему. «Что нужно доктору, — решил я, — это практика. У него буду я. В моем лице он получит такую практику, какой ему не получить от тысячи семисот каких-нибудь банальных, заурядных больных с одной-двумя болячками на экземпляр». Итак, я пошел прямо к нему. Он спросил:

— Ну? Что у тебя?

Я сказал:

— Не буду занимать твое время, дружище, разговором о том, что у меня. Жизнь коротка, и ты можешь отойти в мир иной прежде, чем я закончу. Я расскажу тебе, чего у меня нет. У меня нет воспаления коленной чашечки. Почему у меня нет воспаления коленной чашечки, сказать тебе не могу. Но факт остается фактом — у меня его нет. Зато у меня есть все остальное.

И я рассказал ему, каким образом все обнаружил.

Тогда он раздел меня, осмотрел и схватил за запястье. Затем двинул в грудь, без всякого предупреждения (какова подлость, да?), и тут же боднул головой. Потом сел, выписал мне рецепт, сложил и вручил, а я положил рецепт в карман и ушел.

Я не смотрел в него. Я отнес его в ближайшую аптеку. Аптекарь прочитал рецепт и вернул.

Он сказал, что такого не держит.

Я спросил:

— У вас аптека?

Он сказал:

— У меня аптека. Была бы у меня кооперативная лавка и семейный пансионат, два в одном, я уж, так и быть, сделал бы вам одолжение. Но у меня всего лишь аптека, и я бессилен.

Я прочитал рецепт. В нем значилось:

Бифштекс — 1 фунт, принимать каждые 6 часов с 1 пинтой пива.

Прогулка десятимильная — 1 порц., принимать каждое утро.

Постель — 1 порц., принимать каждый вечер, ровно в 11.

И не забивать голову вещами, в которых не понимаешь.

Я последовал указаниям, со счастливым (для меня) результатом: моя жизнь была спасена и продолжается до сих пор.

В данном же случае, возвращаясь к рекламе пилюль, не может быть никакой ошибки: у меня присутствовали все симптомы, основным из которых являлось «общее нерасположение ко всякого рода труду».

Как я страдаю от этого — не в состоянии описать никто. Я был мучеником с младенчества. В мои мальчишеские годы заболевание не ослабевало ни на день. В те времена, конечно, просто не знали, что дело было в печенке. Медицина в те времена находилась в гораздо менее развитом состоянии, чем сейчас, и все списывалось на лень.

— Ах ты, ленивый чертенок! — говорили мне. — А ну-ка вставай да займись делом!

Ознакомительная версия.