Григорий Горин - Иронические мемуары

В преклонном возрасте Фаина Георгиевна Раневская сказала: «Ах, я становлюсь такой старой, что уже забываю собственные мемуары».

Так вот, пока память мне не изменяет, я решил делать мемуарные записи об артистах, режиссерах, писателях, с которыми мне повезло работать и дружить…

При этом мне хотелось избежать излишней серьезности. Потому что про живых надо рассказывать только весело… Во всяком случае, чтоб посторонние люди, услышав, тоже улыбнулись…

Поэтому мемуары у меня иронические. Друзья, о которых я пишу, на меня не обижаются, поскольку сами люди остроумные и всегда готовы дать мемуаристу сдачи в виде эпиграммы, анекдота или забавной байки по его адресу…

Поэтому у нас довольно весело проходят юбилеи друзей. Ибо поздравлять человека с серьезным лицом в нашей компании считается дурным тоном. Сказал же один остроумный француз (или не француз?): «Мрачное лицо у живого человека также противоестественно, как веселое у покойника!».

«Иронические мемуары» – название простое и, собственно, и не требовало бы предуведомления. Почему «мемуары»? – Потому что автору уже за 50… Почему «иронические»? – Потому что еще не за 80, и нет оснований для слишком серьезного отношения к собственным воспоминаниям… Кроме того – вспоминаю только об артистах талантливых и остроумных, с которыми и прошла моя жизнь в кино.

Аркадия Михайловича Арканова я знаю очень давно. Можно сказать, всю свою нынешнюю жизнь, и отчасти предыдущую. Поскольку в предыдущей я, согласно гороскопам, был московской дворовой собакой, то до сих пор иногда смутно вспоминаю черноволосого мальчика Аркашу, тайком кормившего меня остатками своей еды в маленьком дворике в Мневниках. Еда была вкусной, мальчик добрым и музыкальным. Протягивая кусочек, он всегда при этом говорил мне «Голос!», но прежде чем я успевал завыть, начинал отчаянно выть сам…

Так продолжалось это наше первое совместное творчество до 12 марта 1940 года. В тот день, по свидетельству очевидцев, пес, не выдержав ежедневных спевок с Аркашей, бросился под проезжавшую машину, а его душа, вылетев на свободу, тут же переселилась в мальчика Гришу, родившегося в московском роддоме.

С самого своего рождения я стремился еще раз встретиться с Аркашей, но ввиду разницы в возрасте, мне трудно было его догнать. Едва я начал делать первые шаги, Аркаша уже пошел в школу. Я пошел в школу, он перешел в восьмой класс. Я поступил в медицинский инститиут, он его в этот год закончил…

Что было бы дальше, если б наша гонка не прервалась?.. Аркаша мог бы стать доцентом, я – ординатором, он – профессором, я – доцентом… он – академиком, я – министром здравоохранения и т. д. Страшно даже подумать, какой урон мы вдвоем могли нанести отечественной медицине! Но помня первую заповедь клятвы Гиппократа «No nocere – Не навреди!», Аркаша решительно бросил этот бессмысленный карьерный бег, а заодно и медицину. Он зашел в баню рядом с 1-м медицинским институтом, сел в парной на полку и поклялся там сидеть, пока я не закончу институт и не сяду рядом… Так оно и случилось через семь лет. Он принес пива, я достал воблу… Мы сравнялись и в возрасте, и в пристрастиях, ибо в бане, как известно, все равны…

Как возникает потребность в соавторе? По-разному. Бывает, одна и та же интересная мысль приходит в две головы одновременно и возникает совместное произведение искусства. Как это случилось с Бобчинским и Добчинским и их незабвенным «Э!..» Иногда одному человеку в голову приходит только начало мысли, а конец ей способен придать только другой. Так, между прочим, был написан «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса. По воспоминаниям родных, Карл Маркс придумал лишь слово «коммунистический», но совершенно не знал, к чему его можно применить?.. Он просто изводил родных и знакомых, повторяя бессмысленное «коммунистический что?.. коммунистический… чего?», пока его друг Фридрих не подсказал: «Да… „Манифест коммунистический“… Вот чего!.. Ей-богу, Карл, какой ты недогадливый!» Так возникло их главное совместное произведение. (Между прочим, Маркс с той поры очень полюбил слово «мани-фест», которое с английского можно перевести, как «денежный праздник», и Энгельса, у которого он всегда брал в долг и который, собственно, и был для него этим «мани-фестом»…

Интересно отметить и то, что более важное для себя произведение «Капитал» Маркс писал самостоятельно, тайком, без Энгельса, при этом с усмешкой повторяя по-немецки «Фройндшафт-фройндшафт, абер гельд зинд нихт цузамен!», что, как вы догадались, по-русски переводится как «дружба дружбой, а Капитал – врозь!» Истоки нашего соавторства с Аркановым строились совсем на другой основе. Нам ничего не приходило в головы одновременно, и уж точно никто за другого не начинал или заканчивал. Каждый из нас был в творчестве уникален, придумывал только свое гениальное произведение, но, в силу рано начавшегося склероза, тут же его начисто забывал. И тогда он бежал к соавтору, чтобы тот помог ему хоть что-то вспомнить… Начало творческого процесса выглядело примерно так:

Горин (возбужденно). Аркан… помнишь я тебе чего-то вчера интересное рассказывал?..

Арканов. Ты?.. Интересное? (Молча смотрит на соавтора. Задумчиво курит.)

Горин. Да! Чего-то про то… как один чиновник приехал в маленький город… а его все приняли за ревизора?..

Арканов. И что дальше?

Горин. Дальше не помню…

Арканов. 3ря. (Задумчиво.) По-моему, я все где-то читал… Или писал?..

Пауза. Соавторы задумчиво смотрят друг на друга.

Так, мучительно борясь со склерозом, мы все-таки вспомнили три пьесы и две книжки юмористических рассказов.

Остальные наши совместные произведения вспомнились, к сожалению, уже другими писателями. (См. «Чонкин» Войновича», «Дядя Сандро» Ф. Искандера и другие шедевры, не записанные нами только в силу собственного маразма.) В конце концов, мы поняли, что надо расставаться, поскольку индивидуально забываться могло бы вдвое меньше, чем совместно.

Тогда я и написал первую свою самостоятельно-склеротическую пьесу, которую назвал соответственно: «Забыть Герострата!» Позже Арканов, естественно, утверждал, что придумал пьесу он, и правильно она называлась «Забыть, Где Растрата!», но я уже этого не помню…

Незабвенный Зиновий Гердт как-то заметил одному из своих соавторов: «Видеть вас, мой друг, – одно удовольствие!…Не видеть – другое…» Мы расстались с Аркадием и жили в свое удовольствие отдельно друг от друга почти двадцать пять лет. Впрочем, это не совсем так. Ведь в сознании верных поклонников-«аргонавтов» наши фамилии соединились навсегда, и с этим было очень трудно бороться.

Сколько раз на своих премьерах я слышал от зрителей: «А чего Арканов-то не вышел кланяться?» – «Да он это не писал…» – бормотал я. – «Ну, это вы сами разбирайтесь, кто чего у вас писал… А кланяться-то могли бы и вдвоем… Билеты все-таки дорогие!..» Особенно много путаницы стало в связи с частыми появлениями наших физиономий по телевизору.

Я знал, что Арканов похож на Марчело Мастрояни, и, когда меня девушки называли Аркановым, испытывал определенные секунды мужского тщеславия. Но когда один из почитателей, взяв меня за пуговицу пиджака, стал утверждать, что я похож на Александра Лившица, я занервничал… «Это Арканов похож на Лившица!» – злился я. – Я уж скорей похож на Гусмана… Или на Шуфутинского…» – «На Шуфутинского похожи, – соглашался почитатель, отрывая мою пуговицу, – но на Лившица – тоже…» И, подумав, добавил: «И на Уринсона! Чуть-чуть…» Точку нашему расставанию поставил телевизионный клуб «Белый попугай». Мало кто знает, что нашего попугая сначала было решено назвать «Гришей». Но эта своенравная птица стала откликаться только на кличку «Аркаша!»…

Я понял, что нам пора соединиться хотя бы здесь, на телевизионных экранах.

Арканову – 65 лет! Надо придумывать подарок. Как правило, близким дарят нечто самое дорогое и приятное. Самое дорогое в творчестве – здоровье соавтора. Поэтому в честь аркановского юбилея я набрался мужества и бросил курить. Свои любимые трубки и табаки передарил соавтору с обещанием, что и он бросит курение к моему 65-летию…

Последнюю свою самокрутку я сделал из бумажки, на которой были написаны такие стихи: