Но наши стояли храбро. Личное мужество князя Ивана Петровича Шуйского и игумена Тихона, который с крестом и мощами какого-то святого обходил позиции, позволило продержаться с сентября до зимы.
Вроде бы полякам на зиму нужно было отступить. Но не тут-то было.
У Батория были неплохие командиры. Воевода Замойский, выпускник Падуанского университета, удержал воинскую дисциплину. Он порол перед строем разболтанных шляхтичей, держал в оковах пьяных королевских дворян, сек проституток, пробиравшихся зачем-то в армейские палатки. Польские войска против обыкновения не ушли на зиму с захваченных территорий.
Пришлось Грозному вступить в длинные переговоры, согласиться на десятилетнее перемирие с уступкой Баторию всех завоеванных им земель. Еще тянулся недостойный торг вокруг царского титула — очень уж не хотели поляки признавать Иоанна Императором, — но кураж был уже не тот.
Первая попытка имперского строительства заканчивалась неопределенным результатом. Основные постулаты имперской Теории были выдержаны не до конца: опять приходилось опираться на наследственное боярство да дворянство, Партия утомилась в пьянстве и разгуле, пирамида государственная качалась. Оно и понятно: все-таки шизофрения — плохой помощник в кропотливом созидании.
Однако бредовые метания оставили немалый опыт, мощную территориальную базу и, самое главное, неизгладимый эмоциональный фон. Народ созрел для полного беспредела. Нужно было только не давать ему расслабляться...
Заходите ко мне, девочки, на вечерний огонек!С моей стороны было бы большим свинством ограничить историю Грозного только его боевыми делами, царскими претензиями, кровавыми репортажами с Лобного места, то есть сделать акцент на чисто мужские читательские интересы. Наши дорогие любительницы «дамского романа» тоже заслуживают удовлетворения своих невинных слабостей.
Всем известно, что личная жизнь царя была многоплановой и многосерийной. Генрих Восьмой Тюдор с его шестью женами выглядит по сравнению с нашим Ваней просто котенком. Поэтому сегодня, в преддверии пролетарского женского праздника 8 марта 1999 года, я посвящаю эту главу всем нашим прекрасным россиянкам всех мастей и расценок... excusez! — расцветок. Все-таки, они нет-нет, да и отрываются от мыльных телевизионных сериалов «про любовь», чтобы выжать каплю настоящей любви на мужчин государства Российского и, — в том числе, — на скромного автора этих нескромных строк.
В 43 года Иоанн Васильевич говорил, что уже стар. Таковым он ощущал себя от бурной жизни. А бури «домового обихода», как известно, изматывают не менее военных драм и отваги на пожаре.
Первый раз, как мы помним, Иоанн женился по любви и очень удачно. Анастасия Романова заменила ему мать. Но дети Анастасии умирали один за другим, остались только Иван да Федор. После смерти Анастасии Грозный долго был безутешен. Но как быть? — и он был грешен.
Сначала царь попытался снова жениться честно. В 1561 году, через год после смерти Анастасии, Иоанн венчался с дочерью пятигорского князя Темрюка. Чеченку крестили и нарекли Марией. Говорят, хороша была! Мария умерла в 1569 году. С этого момента у царя стала развиваться идиосинкразия на имя Мария. Идиосинкразия — это такая невинная болезнь, когда определенное имя девицы или молодца вызывает прилив чувств и крови, независимо от внешних и прочих данных объекта.
В 1571 году, выждав приличный срок, царь женился в третий раз, «для нужды телесной». Царицей стала дочь новгородского купца Марфа Собакина. Но то ли Новгород не мог простить царю погрома, то ли невеста больна была, а скончалась Марфа «до разрешения девства». Нужда телесная осталась при царе.
Тут оказалось, что жениться на Руси можно только по три раза на брата. Таков церковный обычай. Но нам такие жестокие уставы не указ! Грозный женился в четвертый раз без благословения церкви в начале 1572 года на Анне Колтовской. Жить без благословения было страшновато, и Грозный взмолился к попам. В пространном послании он жаловался на врагов, которые последовательно отравили трех его жен, причем Собакину даже не дали попробовать, то есть, — она как бы не в счет. Церковь смилостивилась: вообще-то нельзя, но если очень хочется, то можно. На царя наложили сложную епитимью: до Пасхи 1572 года в церковь не входить, потом молиться вместе с припадочной чернью, потом год стоять с какими-то «верными». С Пасхи 1573 года можно в церкви быть на полном праве. Если случится война, то церковь епитимью берет на себя: нельзя же в бою без ее благословения. А всем прочим россиянам православным в четвертый раз жениться строго запрещалось под страхом проклятия. Анна Колтовская проспала с царем не более трех лет и оказалась в монастыре.
Церковная исключительность развязала руки царю, и, пообщавшись с идиотами на паперти, он сотворил еще более греховное чудачество. Понравилась ему боярская дочка Мария Ивановна Долгорукая. Она обращала на себя внимание редкой красотой, «вельми бысть добра и красоты юныя колпицы». Имя у нее тоже было приснопамятное. Царь плюнул на все условности и 11 ноября 1572 года, помолившись напрямую Богу и предупредив его о непреодолимой идиосинкразии и неизбежности святотатства, венчался с Марией Ивановной, не разводясь с Анной Колтовской...
Предлагаю милым читательницам вообразить жаркие объятья 42-летнего лысого царя и юной «колпицы».
Итак, видеокамера летает на дистанционном манипуляторе под сводчатым потолком палаты, возбужденный оператор то и дело берет крупный план, картинка «наезжает» на безразмерную деревянную кровать с точеными ножками. Звучит лирическая мелодия из запасника Союза композиторов. В постели все идет в строгом соответствии со сценарием и жанром. Но вот в мелодию вплетается тревожная нота, как-то нервно ударяют литавры, смычок то и дело прерывает свое возвратно-поступательное движение, вокальный дуэт задыхается, но кое-как доводит партию до конца. Оператор стирает пот с объектива и неуверенно произносит: «Снято!» Но, оказывается, за всем этим действом наблюдает и некий Режиссер. Он угрюмо щурится с большой золоченой иконы через дрожащий лампадный огонек. «Грех!» — гулко отдается под сводами.
Тут еще раз встает. На этот раз — солнце. Женская часть сюжета сменяется мужским триллером. Хором взревают басы подьячих:
«Иже вскручинися царь-государь
и великий князь Иоанн Васильевич, занеже в ней не обрете девства!» «В ком не обрете?» — повизгивают за кулисами любопытные хористки — ключницы и приживалки.
«В ком, в ком, — обрывает колокольным баритоном постельничий опричник, — в Машке распутной!».
Царь бьется в параноидальной истерике. Его можно понять: и так грешен, как пес, и вот еще раз смертно согрешил ради блудницы! Это идиосинкразия виновата: мерещилось царю, что если — Мария, так обязательно и Приснодева, то есть стерильная, нецелованная и даже непорочно не обласканная. По-научному — Virgo Intacta.
С нашей, женской, точки зрения, мы, конечно, Машу оправдаем. Нужно ведь было ей потратить первую любовь на кого-нибудь хорошенького, а не дожидаться старого облезлого козла.
Но любовь зла. Ревут геликоны, бьют бубны, резкими аккордами тявкают какие-то неведомые электронные инструменты. Режиссер досадливо отворачивается от лампадки. Безумный многоженец хватает красавицу Машу, тащит ее босу и голу по крутым деревянным лестницам, бросает в дежурную колымагу, хватает вожжи, кнут и гонит, гонит ярых коней прочь от дворца. Повозка влетает на плотину, перегородившую речку с преисподним названием Сера. Царь резко берет вбок, экипаж падает с плотины в воду. Царь в последний раз обнимает не-деву Марию и, «стисну ю крепце», держит под водой, пока несчастная не перестает биться. Редкие свидетели злодейства спешно расходятся восвояси, и только удрученный длинноносый Писец еще долго стоит на плотине, запоминая бешеный бег тройки, погоняемой безумным правителем.
«Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится за тобой дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади: Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа...» Тело несчастной Маши Долгорукой осталось в пруду. Этот пруд в Александровской слободе был на самом деле кладбищем. В нем топили врагов престола, хоронили казненных, сами тонули по-пьянке. Иностранные послы сообщали своим королям, что в Александровском пруду развелись крупнейшие и жирнейшие карпы да караси. На пирах и дипломатических приемах эти подводные стервятники были самым лакомым, центральным блюдом.
Грозный очень тосковал и горевал по Маше Долгорукой. В столичной слободе стояла церковь «с златополосной главой». В память о любимой утопленнице Грозный велел покрасить эти полосы через одну черным цветом...
Когда Анна Колтовская, четвертая законная жена, упокоилась в монастыре, Грозный еще пару раз женился безо всякого благословения. А чтобы не слишком грешить, брака не регистрировал. Эти две его подколодные жены были Анна Васильчикова и Василиса Мелентьева.
