Ну, тут уже как называется, так и отзывается. Времена у нас, конечно, те еще, былинные, но у любого окаянства должен быть предел. Не выдержала я, высадила эту оголтелую дочурку из машины. И грешна, еще пинка отвесила. По жирной заднице. Весомого пинка.
Ударчик–то ногой у меня поставлен основательно.
Больную мы благополучно довезли, определила я ее в реанимацию. Пока формальности, пока там то да се — выхожу, а меня в приемном покое уже линейно–контрольная служба дожидается. Это что–то вроде службы собственной безопасности в правоохранительных, простите, органах, только еще хуже.
Это доченька успела всех на ноги поднять: я же, по ее словам, такая–рассякая, бедную больную ПЕШКОМ ИДТИ заставила, а ее, такую любящую дочь, из машины вышиб–ла, чтобы свое черное человекоубийственное дело без свидетелей творить.
Мне повезло, что матушка ее в сознании была. Разрешили реаниматологи с ней переговорить. Она элкаэсникам как всё было, так и рассказала. Прямым текстом.
Куда ж прямее, даже наших «особистов» проняло:
— Да за что же меня дочь родная со свету сживает, Господи?!!
За недешевую квартиру, ясень пень. И не одна она на этом поприще старается. Как и всякий врач, с изнанкой жизни я знакома не по книжкам. Не раз замечала, как любящие детки своих родителей в гроб сводят, планомерно и ненаказуемо.
Правда, у меня на глазах такое проделывать как–то до сих пор никто не отваживался. Да еще старательно обставляться так, чтобы списать всё на врача. Надо полагать, чтобы и на нем по суду посильно навариться.
Человек у нас теперь такой пошел. Российский. Пореформенный.
А ведь это по большому счету тоже только присказка…
А сказка получилась на следующий день. Когда эта дочурка заявилась к заведующей нашим отделением. По мою душу, разумеется, пришла. Но пришла не просто так, а сразу с заявлением. И не просто там с каким–то заявлением, а с целым благодарственным письмом.
Я не оговорилась. С благодарственным.
Аж на трех страницах доченька живописала, как я матушку ее от смерти героически спасла. И как по лестнице болезную на себе тащила, и как в машине жизни не щадя о ней заботилась. И теперь меня за это всё медалью нужно срочно наградить, а лучше — сразу орденом.
Понятно, что дочурка так себе соломки подстилала. От греха: а вдруг скандал какой, вдруг кто–нибудь эту историю всерьез раскапывать начнет? А маму–то она еще не доморила!
Но вот что интересно. Примерно в то же время получила я подряд еще четыре благодарности. Не поленились пациенты лично до начальства моего дойти и едва не в пояс мне заочно поклониться. До того мои достоинства душевные и прочие красиво расписали, что начальство на меня коситься начало.
И, между прочим, правильно.
Потому что, честно говоря, в трех случаях из четырех была я с пациентами — ну очень мягко говоря — строга. То есть не лечила, а воспитывала. Матерно.
Как видите — отлично помогло.
Не иначе как тоска по твердой руке наших граждан массово замучила.
Меня им в президентах не хватает.
Квартирный вопрос, как справедливо было сказано, людей только испортил, но милосердие всё еще стучится в их сердца…
Это хорошо, конечно, что стучится, но всё–таки не стоит забывать, что добрые дела по нашим временам редко остаются безнаказанными.
Но ведь у нас же как: ежели кому чего втемяшится…
В общем, если кто–то вдруг у нас добро затеет учинять — никому, поверьте, мало не покажется.
Позвонила нам на «неотложную» старушка. Ладно на свою бы жизнь болезную поплакаться, как все, так ведь нет: — ее чужая озаботила. И даже не одна, а сразу две: спасайте–приезжайте, говорит, у нас на лестнице у мусоропровода два бомжа, мол, помирать устроились.
Помирать так помирать, не впервой, случается. Понятно, что бомжи каким–то суррогатом траванулись. Ситуация житейская насквозь, но мы–то здесь, что утешает, ни
С ними–то уж бабушка совсем остатки разумения утратит, надо полагать…
Мораль? А вот: бегите добрых дел, раз не в той стране родиться угораздило.
Русские каникулы
Россия — терпеливая страна. Даже чрезмерно терпеливая.
Что она только не переживала! Татаро–монгольское иго, хроническую смуту, революцию, две мировых войны, антиалкогольную кампанию… чубайсиаду — ведь и ту пережила!
Наверное, и новогодние каникулы страна переживет. Хотя я лично в этом сомневаюсь.
Очередная смена у меня как раз в разгар каникул выпала. В апофеоз их и в апофигей. Не знаю даже, как мне лучше рассказать, по порядку или посмешнее. Или так, как в сказ–ах полагается: долго ли, коротко ли…
Долго я рассказывать не буду. Трех типичных эпизодов с этой смены будет в самый раз. И не врите мне, что это эпизоды — нетипичные.
Дежурство началось с реанимации шарпея. Шарпей — нет, это не болезнь. Это порода такая. Собачья. Собаку мы реанимировали.
А получилось так. Позвонила нам на отделение супруга нашего коллеги–доктора. Супруга вся в слезах: попросила как–нибудь собаку их спасти, поскольку доктор наш, и так–то крепко пьющий, ужравшись в честь каникул вовсе до звероподобия, на десерт подрался с бедным псом. И одержал победу. Убедительно.
То, что человек разумный победил, мы поняли уже на лестничной площадке. Лестница в крови, квартира вся в крови, на кухонном полу лежит шарпей с разорванным — без всяких шуток — горлом. А вот доктора, что характерно, нет. Взбесился и сбежал. Есть подозрение, что на четвереньках.
Ладно, рану псине мы затампонировали, капельницу наладили, отправили хозяйку с ней в ближайшую ветеринарку, швы накладывать. А сами поехали дальше, человеков лечить, как нам по инструкции положено.
(Пес в итоге, к сожалению, умер, слишком большая кровопотеря была. А коллега наш покусанный благополучно выжил и потом все сутки нам названивал. Душевного тепла и психологической поддержки от родного коллектива требовал. Мы не поехали. А вдруг кусаться будет?!)
Человеки, коих нам лечить положено, поголовно пребывали — очень мягко говоря — в неадеквате. Причем чем дальше пребывали, тем в неадеквате больше.
Еще одна картинка с новогодней выставки. В квартире — дед–ветеран, уже под девяносто, инвалид Отечественной, при нем дочь, при дочке муж. Деду–ветерану, соответственно, он зять.
Наладились с утра пораньше эти господа давно как наступивший Новый год в очередной раз праздновать. Ну и дружно так доотмечались до того, что дед зятьку нож в горло засадил. Не так чтобы за что — за Родину, за Сталина. Фронтовая молодость в мозжечок ударила.
Дочка вызывает «неотложку», то бишь нас. Мы в темпе перекидываем вызов на «03»: ножевые — это по их части. «Скоростники» порезанного зятя на последнем издыхании в больницу увезли, у дочки где–то через час — реакция на ситуацию. А это уже наша головная боль, пришлось нам тоже выехать.
Приехали мы с фельдшером. Картинка та еще. Вся комната в крови, как с утра в истории с шарпеем, дочь тупо не в себе, а инвалид безногим оказался. Дед — в полном разуме — в своей каталочке сидит и пребывает в тихой благодати.
— Всё равно мне ничего не будет, — говорит — я же инвалид, я ветеран! Мне юбилей Победы скоро праздновать!
(Что характерно, оказался прав: милиция развоевавшегося ветерана забирать не стала — всё равно придется отпускать.)
А вот итог: зять при смерти в реанимации лежит, дочь в другой больнице с микроинсультом скучает. А дедок лишь об одном жалел: нож, паскуда, туповатым был, зятя насмерть завалить не удалось. Утратил фронтовую хватку к старости.
— Ну так, дед, сейчас не сорок первый…
— Будет вам еще и сорок первый!
А потом и нам за Родину, за Сталина по сто грамм предложил.
А по мне уже хоть даже и за Берию.
И в таком угарном духе — день и ночь. Работали почти что без заезда: животы, сердца, инсульты, черт–те что. Пей–гуляй, рванина, называется.
А к утру народ как будто успокоился. Даже придремнуть немного удалось. Аж целых полчаса. Но тут же новый вызов поступил, очередные «боли в животе». Мы матерно вздохнули и поехали.
Поднять–то меня, разумеется, подняли, а разбудить забыли. Я на ногах стою, глазами мыргаю, вроде даже что–то говорю, но на самом деле сплю наполовину. Уработали меня за сутки, что уж тут поделаешь.
Иду себе такой сомнамбулой на вызов. Благодать.
Праздничный снежок кружит, искрится в фонарях, морозец радужный такой…
Ей–же–ей, когда бы не мой фельдшер, точно б был очередной типичный эпизод. С трупами, кровищей на полу и другими живописными деталями. Например, мозгами на стене. А лично мне мои, признаться, пока дороги.
Фельдшер мой как джентльмен в квартиру первым сунулся. А там — в квартире, в темном коридорчике — детинушка с воздетым топором. Над головой, в режиме бей–руби.
