Ознакомительная версия.
У входа на рынок Еремин вступил в лужу, и это внезапно принесло ему какое-то злобное облегчение: уж пить чашу страданий, так до дна!
Сливы стоили уже девять рублей.
Сверкающий улыбкой сливовый князь нежно приподнял волосатыми пальцами иссиня-черный плод: красавцы, продавал за десять, но Еремину – только ему – уступит за восемь. Кило, два?
– Подождите… – пробормотал Еремин, ретируясь. Он прошел вдоль ряда – в одном месте сливы стоили семь, но вид был не тот.
– Дайте попробовать, – попросил все же Еремин.
Сливы оказались кисловатыми, да и хозяйка их смотрела несладко: хочешь – бери, не хочешь – не мозоль глаза.
– Спасибо, – выдавил Еремин и нарочито прогулочным шагом направился к тому, первому. Стыдно экономить на дочке, уговаривал он себя. Но восемь рублей!..
– Дайте-ка попробовать.
Сливовый князь смотрел со спокойной жалостью.
– А, проходи, да?
– Почему? – опешил Еремин.
– Ты не покупатель, – лаконично разъяснил князь и улыбнулся.
– Как хотите, – по-детски обиделся Еремин – и страшно вдруг разозлился: на себя, на князя, на отдел труда и заработной платы, на весь свет!
– Шестьсот граммов взвесьте! – сурово потребовал он, повернувшись к пареньку, торговавшему возле.
Паренек лучезарно улыбнулся, сноровисто положил на весы огромный лист бумаги и бросил сверху две сизые пригоршни. Стрелка нервно и неуловимо замоталась по шкале.
– Ай, давай на пять! – весело крикнул паренек, словно приглашая Еремина покутить с ним на пару, кинул на тарелочку еще одну сливину и подхватил бумагу с весов. Вся процедура заняла у юного иллюзиониста несколько секунд. Еще через несколько секунд Еремин запихивал в кошелек сдачу, понимая, что его опять надули.
Кто-то тронул за локоть.
– Сынок…
Старушка стояла у плеча – платок, пальтишко, рейтузы, красные стоптанные тапочки на птичьих ногах. Похожая на детскую ладошка ее была сложена горсточкой.
– Дай сколько-нибудь, сынок.
Еремин не сразу понял, что у него просят подаяния. А когда понял, похолодел еще больше, чем тогда, в троллейбусе.
– Что же вы так-то, а? – с тоской выдохнул он, пряча глаза, а пальцы уже перебирали в тесном отделении мелочь; выскользнула и, звеня, покатилась к прилавку монетка. Сколько дать, мучительно соображал Еремин, сколько, полтинник? И тут же вползло в мозг готовое на случай: вот, побираются, потом в рестораны ходят…
Еремин оставил в пальцах двугривенный, и вздохнул, и укоризненно качнул головой, и прицокнул даже – вечно страдаешь из-за собственной доверчивости! Короткий всхлип пронзил его.
Еремин, повернувшись, увидел затравленные глаза, увеличенные крутыми стеклами очков, сморщенные ребеночьи ручки.
– Не кори ты меня, сынок. Не давай ничего, только не кори-и-и…
Старушка зарыдала, уткнувшись в ладони-горсточки, завыла тихо и безнадежно.
– Вы что… Ну не надо. Не надо плакать, – испугался Еремин, и умоляюще коснулся маленького плеча, и огляделся.
В глазах паренька за прилавком светился интерес юнната, изучающего жизнь низших. Сливовый князь, возвышаясь над товаром, смотрел мимо. Он ждал покупателя. Не-покупатели его не интересовали.
– Не плачьте, – тихо и упрямо попросил Еремин. – Ну не плачьте, пожалуйста.
1987
МЕРОПРИЯТИЕ ПО ЛИНИИ ШЕФСКОГО СЕКТОРА
– Ну почему я?
Дима Алямов заглянул в гладкое лицо Савельева, уже понимая: попался. И надо же было ему остановиться у этой стенгазеты! Шел бы сейчас домой по мягкому предновогоднему снегу и горя не знал… Но ничего изменить было уже нельзя, и оставался только этот беспомощный вопрос:
– Почему я?
– Ты у нас человек свободный, вот и будет тебе комсомольское поручение, – вальяжный Савельев развел руками: дескать, извини, дружба дружбой… – Сбор здесь, в десять утра. На собрании отчитаешься. – И ушел.
Только в метро Алямов сообразил, что мог придумать какие-нибудь семейные обстоятельства и преспокойно отбояриться. «А, черт! – Он снял шапку и зло стряхнул снег на эскалатор. – Целый день коту под хвост».
И конечно, вернутся они из этого детдома, или как он там называется, бог знает когда, и доставать колбасу придется в последний момент, и заехать к теще не успеют, и Настя будет дуться, и во всем будет виноват он, Дима Алямов, с его умением напороться на общественную работу тридцатого декабря и ехать хлебать детдомовского киселя, да не за семь верст, а подальше, часа два по Можайскому шоссе, будьте покойны…
«Шефский сектор, черт тебя дери, – раздраженно думал Дима, вспоминая освобожденного секретаря. – Вот сам бы и ехал, шефский сектор…»
В десять утра автобуса у институтских дверей не было, а возле коробок с игрушками стояла на снегу молодая женщина, совершенно Диме не знакомая.
– Вы Алямов? – улыбнувшись, спросила она, даже не спросила, а констатировала, словно это было и так яснее ясного.
– Алямов, – ответил Дима и подумал, что, может быть, все не так плохо.
– Мне вас описали очень похоже, – объяснила незнакомка. – Сергей Петрович пошел в местком. Бензина не дают, вечная история. Подождем?
– Подождем, – согласился Алямов. – А вы, простите…
– Я – Лена, из восемнадцатой школы. Мы тоже шефы.
– Дима, – представился Дима и подумал: «Интересно, как ей меня описали?»
В Алямове было сто восемьдесят пять сантиметров, но в нагрузку к этому дефициту природа выдала Диме легкую сутулость и невнятный подбородок. Алямов много бы дал, чтобы махнуться подбородками с Грегори Пеком, но тогда Грегори Пека перестали бы снимать в кино.
– Вы первый раз туда едете? – спросил Дима, исподволь рассматривая девушку. Лицо симпатичное, а с фигурой, пока в шубе, полная неясность.
– Во второй, – ответила Лена.
– А-а, – непонятно к чему значительно протянул аспирант.
– А вы в первый? – спросила, в свою очередь, Лена.
– Я в первый, – ответил Алямов, подумав ядовито: содержательный разговор.
Тут к ним подкатил старенький институтский автобус, двери со скрежетом отрылись, и плотный лысоватый мужчина, не выходя, сказал вместо «здравствуйте»:
– Давайте скорей, только игрушки не забудьте.
В автобусе было тепло.
Переднее сиденье занимали Сергей Петрович, его портфель и какая-то еще мадам. Петровича Алямов знал давно, портфель его был известен всему институту, а мадам имени-отчества не имела, Дима знал только, что она из месткома.
Проход был забит коробками. Алямов сел, придерживая рукой связку конструкторов. Перед ним у заиндевелого окна расположилась Лена. Под шапкой у нее обнаружилась мальчишечья стрижка, а под шубой – пара аккуратных холмиков. От накатившего волнения в Алямове разбежались нарзанные игольчатые пузырьки.
– Так, – сказал он, стараясь не смотреть на грудь новой знакомой, – и куда же нас повезут?
– А вы куда бы хотели? – живо откликнулась Лена.
– Я? – принимая игру, Алямов дурашливо свел брови. – Сначала, пожалуй, в Альпы… покататься… Потом пару недель в Париже… Ну и хватит на первый раз.
Месткомовская обернулась и внимательно посмотрела на Алямова. Лена вздохнула:
– Не выйдет.
– Почему?
– До Альп еще дотянем, а там автобус точно развалится.
– Неплохо, – оценил шутку Алямов.
– Правда? – Лена подняла брови. Глаза у нее были карие.
– Честное слово. – Алямов уже не жалел о поездке. – А вот разрешите вопросик. Что это за школа такая, где вы работаете? Что-нибудь спец?
– Угадали.
– А преподаете вы, Лена, что-нибудь романтическое… Литература?
– Слушайте, – заявила романтическая учительница, – раз мы с вами все равно разговариваем, может, пересядете сюда? А то у меня шея болит.
– Айн момент, – с готовностью сказал Алямов и начал перебираться через коробки, но автобус резко затормозил, и Алямов караморой растянулся на игрушках.
Тут Лена, Стрешнев и месткомовская работница среагировали по-разному. Стрешнев бросился на помощь Диме, месткомовская охнула и кинулась к конструкторам, и только Лена поступила как всякий нормальный человек, рядом с которым вступают в лужу или поскальзываются, маша руками: жизнерадостно рассмеялась.
– Ой, Дима, – сквозь смех повторяла Лена, – это я… это я…
– Хорошенький Париж, – хмуро заметил Алямов, отделившись наконец от игрушек и поправляя очки, дымчатые с наклейкой, предмет гордости. – Тут до Ховрино не доедешь… – И сел рядышком с учительницей.
– Ушиблись? – участливо поинтересовалась та.
– Пустяки, – ответил Алямов голосом Грегори Пека, только что уцелевшего в схватке с команчами…
Они заговорили: сначала о дорогах и шоферах, потом о зарплатах и нагрузках, потом еще о чем-то, и ниточка случайного разговора начала незаметно связывать их, досужих пассажиров старенького, пронизанного солнцем автобуса, летящего куда-то по утреннему Подмосковью…
«Фантастика, – думал Алямов. – Еду с красивой женщиной, лапшу ей на уши вешаю… Свобода!» Алямов скосил глаза и обнаружил, что кольца у Лены нет.
Ознакомительная версия.
