Валерий Смирнов - Крошка Цахес Бабель

Зато нынешнем столетии кое-кто утверждает, что «Бабель погиб, потому что не вписывался в Великий Советский Миф. Именно представление Сталина о развитии литературы в СССР в корне противоречило эстетическим взглядам Бабеля».

Сейчас стало очень модно говорить о Катаеве как о «певце коммунистического режима». Это точно, особенно, если вспомнить, как он отказался возглавить Союз писателей или его чересчур по тем временам антисоветскую повесть об Одессе «Уже написан Вертер», впервые опубликованную в 1980 году. В произведении Катаева чекисты работали совсем не так, как рекламировали остальные советские писатели. После выхода этой повести некоторые товарищи стали именовать ее «черносотенной», ибо среди кровожадных чекистов оказалось немало деятелей с пятой графой.

Да, Катаев был сыном своего времени и совершал не всегда благовидные с позиции сегодняшнего дня поступки. Например, подписал письмо, требующее высылки Солженицына. Тоже мне событие. Ныне, к примеру, живет, здравствует и процветает великий украинский поэт Дмытро Павлычко, которого в свое время высоко ценил соратник Сталина товарищ Берия. Павлычко писал очень хорошие стихи типа (в меру скромных способностей перевожу на русский язык): «Не удалось мерзопакостным изгоям вас отравить желто-синим гноем». Таким поэтическим образом народный депутат СССР, пламенный коммунист-ленинец и неукротимый борец с украинским национализмом Павлычко некогда именовал цвета ныне государственного флага Украины. Только вместо обструкции в наши дни он получил звание Героя Украины. Оказывается, Павлычку с юношеских ногтей ценил не только главный чекист СССР Лаврентий Берия, но и бандеровцы, которым шморкач Дмытро таскал хавку в схрон под смерекой. И проповедовал на открытии памятника Франко в изначально европейском городе Одессе этот родившийся в глухом селе Стропчатив Герой нашего малохольного времени с желто-синей ленточкой: «Я считаю, что с приходом Франко в Одессу здесь обязательно повеет европейским ветром». И хоть бы кто из присутствовавших там с понтом одесситов за такую борзость элементарно врезал по сурле вечно геройского гнойного коммунистическо-бандеровского оборотня, чтоб он рассыпался раз и навсегда. Будьте уверены, Катаев бы не спустил такому жлобу, пусть даже с понтами учитель Валентина Петровича Исаак Эммануилович в подобной ситуации хлопал бы вовсе не ушами по собственным щекам.

Да и никто не убедит меня в том, что как писатель нобелевский лауреат Генрик Сенкевич выше своего современника и соотечественника Льва Толстого, трижды вхолостую номинированного на Нобелевскую премию. Так что Катаев заслуживает монумента в родном городе никак не меньше Бабеля. Бейте меня, но если бы Бабелю не перепоручили исполнение функции Шолом-Алейхема в современном мире, то в Городе вполне бы мог появиться даже памятник Анне Ахматовой.

Не так давно «Киевский телеграф» в статье «Мир — это луг», отдав дань литературному таланту мастера истинно одесского слова, подчеркнул высокую гражданскую позицию Бабеля: «В своем последнем слове Бабель отверг все предъявленные ему обвинения и просил только об одном — чтобы ему дали возможность закончить роман. Наивный, добрый человек… Разве до романов было заплечных дел мастерам из советской охранки».

Правда, за пару лет до тех событий Бабель признавался, что он скорее бы умер от скуки, чем написал бы роман. Что касается «заплечных дел мастеров», которых Бабель именовал «святыми людьми», им действительно было не до романов. Как и самому наивному и доброму Бабелю, в отличие от Катаева, работавшего в ЧК чуть ли не с момента ее основания, комиссарствовавшего среди буденовцев, участвовавшего в карательных экспедициях, продразверстках и прославлявшего сталинский террор, пока он не коснулся лично этого святого мастера художественного свиста. А задолго до наступления креповой полосы в собственной жизни, наглядевшись на одного из клиентов заплечных дел мастеров, чекист Бабель написал своим неповторимым языком: «Такова идея, ее нужно провести до конца. Надо же как-нибудь делать революцию».

Ни в чем подобном Катаев замечен не был, он даже ни разу в жизни элементарно не вышивал с палеными ксивами. Но, как положено законами сказочного жанра, кое-какие поступки Крошки Цахеса Бабеля стали приписывать именно Катаеву. Не пора ли уже прекратить тиражировать легенды о невинной жертве сталинского режима, служившего ему верой и неправдой? Ведь ни одесситов, ни чекистов бывших не бывает. Единственное, что таки да гениально удавалось аферисту Бабелю, так это варить башмалу втихую, устраивать себе царский шармак в длительных, с понтом творческих, командировках и разводить на жирные бабки вовсе не лохов, сидевших при кино-литературных кассах.

Те честные фраера велись на его рассказы, хотя хорошо знали истинную цену слова Бабеля, потому что им самим ну очень хотелось пойти навстречу писателю, запросто открывающего ногой многие двери, в том числе — спальни в доме самого наркома Ежова. И даже если Бабель заявлялся в какую-либо редакцию для получения очередного аванса за очередной еще ненаписанный рассказ, редактор понимал: куда дешевле для здоровья снова дать денег известному своей близостью к народу писателю, нежели поступить с ним, как положено в таких случаях. А уж как варилась башмала на сценарных заявках, в наши дни о таком можно только мечтать.

«Наивный и добрый» Бабель, верно служивший сталинскому режиму, прекрасно знал чего хорошего можно ждать от жизни и подельников с кубарями в петлицах, потому заблаговременно переправил мать и сестру в Швейцарию, а первую жену с ребенком во Францию. Сам же Бабель не захотел стать невозвращенцем сразу по нескольким причинам. Далеко не главная: кем бы был Бабель со своим Беней и «Конармией» на фоне обильно эмигрировавших буниных-мережковских? Кто бы дал ему там очередной шикарный аванс за очередной еще ненаписанный рассказ? Ведь не зря Исаак Вавилонский сочинил локша за то, как он чуть ли не по сто раз переписывает один и тот же рассказ, и никакая нездешняя сила не заставит его отдать этот рассказ редакции, пока он не будет завершен окончательно и бесповоротно. «…писал ли он сначала начерно или, может, сразу шпарил набело, в чем, черт возьми, загадка Бабеля?» — эти строки одессита С. Кирсанова разрушают один из множества мифов, из которых впоследствии была соткана мантия Крошки Цахеса Бабеля.

«Бабель вовсе не писал вариантов», — вспоминала Тамара Иванова, у которой хранилась рукопись «Заката», «которая была и черновиком, и беловиком и пошла в набор в таком виде». Даже если допустить, что мадам Иванова явно по заданию колумбийской разведки чернит светлый облик агента Бабеля, то его подлинная загадка лежит вовсе не в культурологической плоскости. Бабелю, этому типичному человеку воздуха, совсем не улыбалась жизнь эмигранта и ежедневная работа клерком или таксистом, тем более под постоянным дамокловым мечом внешней разведки собственного ведомства, а потому он вернулся в СССР, где на фоне основной массы пролетарских писателей, всех этих бедных-голодных-веселых, выглядел весьма импозантно.

Лихие были времена, не то, что девяностые. Те, кто слегка знаком с не афишируемыми по сию пору методами труда скромных служащих совдеповского Молоха, понимают: после того, как Ежов вылетел из кресла главного чекиста страны, Бабель, постоянно околачивавшийся в его доме, уже не сильно долго мог оставаться в списках живых. Это ведь не анонимный боец невидимого фронта, а вдова писателя А. Пирожкова вспоминала, что у Бабеля «был какой-то профессиональный интерес к этому дому». Бабеля и Ежова расстреляли с разницей в неделю. Кстати, о птичках: ни один из руководителей самого силового ведомства СССР, с середины тридцатых вплоть до 1954 года не завершил свой жизненный без пули в затылке, выпущенной смежниками или сотрудниками его же ведомства. А некоторые функции известных писателей их отечества передали журналистам-международникам лишь во второй половине прошлого века.

Задайтесь элементарным вопросом: отчего при наличии несметного количества сладкоголосых литературоведов-бабелелюбов, у писателя с мировым именем Бабеля, в отличие от иных писателей куда меньшего ранга, по сию пору не находится ни одного биографа совсем не масштаба Иена Флеминга?

Сидней Рейли утверждал, что не раз любимая им мадам Войнич списывала образ главного героя суперпопулярного в СССР «Овода» именно с него. У Исаака Бабеля, относившегося к, скажем, мадам Ежовой с совершенно нескрываемой симпатией, были иные литературные планы, в том числе — завершить роман, навсегда исчезнувший вместе с прочим легендарным творчеством в застенках собственного заведения, пропитанных кровью невинных жертв.

Интересно, в годы сталинского беспредела чекисты поймали хоть одного настоящего шпиона? Лично я ни за какие деньги не поверю, что Бабель был двойным агентом, пусть даже давно пребывающий в пекле Прокурор мне, в частности, рассказывал: «Сначала по команде всех репрессировали, потом по команде всех реабилитировали». «Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садистская страсть к страданиям ограничила его материал. Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы…он не мог работать на обычном материале, ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный», — писал В. Полонский по поводу этого доброго наивного человека, который сам стал отработанным материалом ним же строившейся и восхваляемой системы.