— Уф, — произнес он, бросаясь на стул, — какая ужасная дорога. Я совершенно разбит. Я с утра сделал больше пяти миль. Скорее разуйте меня и приготовьте мне постель.
— Господин Менкси, — обратился к нему крестьянин, протягивая пузырек. — Посмотрите, пожалуйста.
— Иди ты к черту с твоим пузырьком! — закричал господин Менкси. — Разве ты не видишь, что я совершенно обессилен. Вот вы все таковы, являетесь за советом как раз тогда, когда я только что вернулся из какой-нибудь поездки.
— Но он тоже устал, — сказал флейтист, — не заставляйте же его завтра приходить снова.
— Ну, ладно, давай свой пузырек, — с недовольным видом сказал господин Менкси.
И, приблизившись к окну, произнес:
— Это моча твоей жены? Так?
— Да, — ответил крестьянин.
— Твоя жена, повидимому, упала, — продолжал господин Менкси, разглядывая пузырек.
— Совершенно правильно, вы угадали.
— Споткнулась о порог, верно?
— Да вы колдун, сударь!
— И покатилась с четырех ступенек вниз?
— На этот раз вы ошиблись, не с четырех, а с пяти.
— Не может быть! пойди и пересчитай ступеньки, и ты убедишься, что их четыре.
— Уверяю вас, сударь, что пять, и она ни одной не пропустила.
— Странно, — снова принимаясь изучать пузырек, сказал господин Менкси, — а между тем здесь ясно видно четыре. Постой, да ты донес все, что тебе дала жена?
— Я чуть-чуть выплеснул на землю, пузырек был слишком полон.
— Ну, теперь я не удивляюсь тому, что мой счет был неправильным, вот и причина ошибки, пятую-то ступень ты, пентюх этакий, выплеснул на землю. Итак, мы будем лечить твою жену, как упавшую с пяти ступенек крыльца.
И он дал крестьянину пять или шесть маленьких пакетиков и столько же пузырьков — все с латинскими надписями.
— Я думал, — сказал дядя, — что вы примените кровопускание.
— Да, если бы это было падением с лошади, или с дерева, или, наконец, просто на дороге, но подобный случай лечат только лекарством.
После крестьянина вошла молодая девушка.
— Ну, как чувствует себя твоя мать? — спросил лекарь.
— Гораздо лучше, господин Менкси, но она никак не может окончательно поправиться, и я пришла, вас спросить, что делать дальше?
— Ты спрашиваешь, что делать, а я уверен, что у нас нет ни гроша на покупку лекарства.
— Увы, вы правы, добрый господин Менкси, вот уже восемь дней как мой отец без работы.
— Тогда чего ради, черт возьми, твоя мать вздумала хворать?
— Не беспокойтесь, господин Менкси, как только мой отец получит работу, мы оплатим ваши счета, он как раз просил меня сказать нам об этом.
— Вот это хорошо! Еще одна глупость. Да что твой отец спятил, что ли; сам сидит без куска хлеба, а хочет оплачивать мои посещения. Да за кого он меня принимает, твой дурень-отец? Сегодня же вечером бери мешок и поезжай на своем осле ко мне на мельницу за мукой, а сейчас тебе дадут с собой корзину со старым вином и четверть барана. Вот что необходимо твоей матушке. Если через два-три дня ее силы не восстановятся, то ты приходи опять ко мне. Иди, дитя мое.
— Ну как? — обратился он к Бенжамену, — как вы находите такой способ лечения больных?
— Вас оправдывает то, господин Менкси, что вы порядочный и добрый человек, но, черт возьми, не заставляйте меня лечить от падения чем-нибудь, кроме кровопускания.
— Значит, ты еще новичок в медицине. Разве ты не знаешь, что если крестьянам не прописывать всех этих снадобий, то они считают, что ты недостаточно внимателен к ним. Итак, ты отказываешься лечить моих больных? А жаль, ты мог бы составить себе хорошее состояние.
VII. Что говорилось за столом у господина Менкси
Настал час обеда; хотя господин Менкси пригласил помимо уже знакомых нам лиц только кюре, сельского нотариуса и одного из соседних приятелей, стол в изобилии был уставлен всяческой снедью: утками, курами, одни величественно в полной неприкосновенности покоились политые соусом, другие, разрезанные на части, были симметрично разложены по краям овального блюда. Вино из виноградника Трюсси, несмотря на коснувшуюся его, как и все наше общество, нивеллировку, все же сохранило неприкосновенным свой аристократизм и пользовалось заслуженной славой.
— Да тут целый птичий двор! — воскликнул дядя при виде такого изобилия. — Этим можно накормить после больших маневров целый эскадрон драгун. Не ждете ли вы в гости нашего друга Аргуса?
— Тогда, — смеясь, ответил господин Менкси, — я поставил бы еще один вертел. Но если мы не съедим всего сами, то всегда найдутся люди, которые закончат нашу работу. А мои музыканты? А мои завтрашние клиенты? Разве я не обязан думать также и о них? Мой принцип: кто готовит обед только для себя, сам не заслуживает этого обеда.
— Правильно, — ответил дядя.
И после этого философского заключения он с таким остервенением набросился на цыплят, точно питал к ним личную вражду.
Собутыльники чрезвычайно подходили друг к другу. Мой дядя нравился всем, и всё нравилось ему. Они непринужденно и шумно пользовались щедрым радушием господина Менкси.
— Распорядись-ка принести бургундского, — обратился хозяин к слуге, — и прикажи музыкантам явиться сюда во всеоружии, пусть приходят все, даже пьяные.
Вскоре появились музыканты и уселись вдоль стен залы. Господин Менкси раскупорил несколько бутылок бургундского и встал, подняв полный бокал.
— Господа, — сказал он. — За здоровье господина Ратери, лучшего врача в округе и моего будущего зятя, прошу любить и жаловать. Музыка! Туш!
При этом поднялся такой адский грохот барабана, цимбалов, треугольника и кларнета, что дяде пришлось просить пощады для гостей.
Этот слишком официальный и преждевременный тост заставил надуть губы и сильно поморщиться барышню Менкси. Бенжамен, поглощенный окружающими, не обратил на это никакого внимания, но этот признак отвращения не ускользнул от внимательных глаз бабушки, и ее самолюбие было сильно задето, ибо если для других Бенжамен не был самым красивым парнем в округе, то сестре он во всяком случае казался лучше всех. Поблагодарив господина Менкси за честь, оказанную ее брату, и глядя на бедную Арабеллу взглядом, который точно хотел испепелить ее, она добавила, отчеканивая каждое слово, что единственной и главной причиной, заставившей Бенжамена искать союза с господином Менкси, — это то глубокое уважение, которым господин Менкси пользуется в округе.
Бенжамен, решив, что сестра сделала какую-то неловкость, решил исправить ее, добавив:
— А также очарование и прелесть барышни Менкси, которые сделают ее супруга счастливейшим из смертных.
И, точно желая заглушить угрызения совести, вызванные банальным комплиментом, который вызван поведением сестры, он с яростью набросился на крылышко цыпленка и залпом опустошил большой стакан бургундского.
За пиршеством присутствовало трое врачей, и речь, естественно, зашла о медицине.
— Вы только что утверждали, господин Менкси, — сказал Фата, — что ваш будущий зять — лучший врач в округе. О себе и не говорю… хотя мне приходится выслушивать немало похвал… но какого вы мнения о докторе Арну из Кламеси?
— Спросите Бенжамена, он знает его лучше, чем я.
— О, господин Менкси, — запротестовал Бенжамен, — не могу же я говорить о своем конкуренте.
— Что ж тут такого? Разве ты должен бранить твоих конкурентов? Ты! Сделай Фата одолжение, выскажи свое мнение.
— Если вы на этом настаиваете, то извольте. Я нахожу, что у доктора Арну прекрасный парик.
— А чем он хуже врача, носящего косу? — спросил Фата.
— Ваш вопрос тем более щекотлив, что вы сами носите парик; но постараюсь объяснить вам свою мысль, не задев чьего-либо самолюбия.
Представьте себе врача, голова которого набита знаниями, врача, перерывшего все, что написано о медицине, знающего, от каких греческих слов происходит пятьсот-шестьсот болезней, поражающих несчастный род человеческий. Если это человек ограниченного ума, то я даже своего мизинца не доверю ему лечить; я предпочту ему смышленого неуча, ибо для того наука — незажженный фонарь. Есть пословица: «Наука учит только умного», и это особенно справедливо, когда вопрос касается медицины, науки, основанной на догадках. Здесь о причинах приходится догадываться по неопределенным и сбивчивым признакам. Пульс ничего не говорит человеку тупому; для человека же проницательного — это целое откровение. Две вещи необходимы для успеха врачевания, их не купишь и за деньги — это ум и проницательность.
— Ты забываешь, — со смехом сказал господин Менкси, — барабаны и цимбалы.
— Да, кстати, сказал Бенжамен, — по поводу вашего барабана, меня осенила блестящая мысль: у вас нет свободного места в оркестре?
— А для кого? — спросил господин Менкси.
