Интересно, существует ли во всем обширном мире место более любезное сердцу влюбленного, чем типичная английская деревня? Скалистые Горы, традиционное пристанище разбитых сердец, имеют свои преимущества, но влюбленный должен быть человеком крепкого склада, чтобы сохранять сосредоточенность, когда он в любой момент может наткнуться на рассерженного гризли. В английской деревне таких препятствий нет. Удобства цивилизации она соединяет с умиротворенностью отшельничества, как никакое другое место, кроме, разве, Нью-Йоркской Публичной библиотеки. Здесь наш влюбленный беспрепятственно бродит туда и сюда, ни с кем не заговаривая и ни от кого не слыша приветствий, а в конце дня может съесть весьма недурной ужин, сдобренный золотистым элем.
Впридачу ко всем преимуществам деревни, Бэлфер обладает еще и особым шармом благодаря тому, что он знавал лучшие времена. Собственно говоря, он — в упадке, а упадок — своего рода утешение для израненных душ. Десять лет назад Бэлфер славился на всю Южную Англию своими устрицами. Он расположен на побережье, где остров Хэйлинг, лежащий наискосок от входа в залив, образует нечто вроде лагуны с морской водой, наподобие того, как Огненный остров отгораживает Большой Южный залив Лонг-Айленда от атлантических волн. Бэлферская бухта остается мелководной даже и во время прилива; отлив же оставляет за собой блестящие островки ила, которым устрицы почему-то отдают предпочтение перед всеми другими лежбищами. Бэлферские устрицы долго оставались коронным блюдом на веселых ужинах в «Савое», «Карлтоне» и «Романо». Герцоги дурели от них, хористки рыдали, если их не было в меню. Но в один недобрый час некто открыл, что своей сочностью и пышностью бэлферская устрица обязана тому, что завтраком, обедом и ужином ее снабжает почти исключительно местная канализация. Грань между всенародным признанием и всеобщим забвением очень тонка. Мы наблюдаем это на политиках, генералах и спортсменах; устрицы — не исключение. Поднялась паника, боялись тифа — страх необоснованный и преходящий, но он сделал свое гибельное дело; чуть ли не в один день из процветающего промышленного центра Бэлфер превратился в сонную, миром забытую дыру, какою его и застал Джордж Бивен. Мелководная бухта и поныне там; ил и поныне там; даже устричные островки поныне там; но ни ловцов, ни копошащегося вокруг них делового мирка нет как не было. Слава Бэлфера закатилась, на вратах его надпись «Оставь надежду». Он потерял в значимости, но приобрел в очаровании; и если кто-нибудь жалел об этом, то не Джордж. Для него в его нынешнем душевном разброде Бэлфер был идеальным местом.
Далеко не сразу поднялся Джордж до того уровня, чтобы спросить себя, почему он здесь и что, коли он здесь, он собирается делать. Первые два дня он расслабленно бездельничал, погруженный в свои мысли. Он выкуривал долгие, мирные трубки, наблюдая, как конюхи чистят лошадей на конном дворе; он играл с гостиничным щенком; он удостаивал почтительной ласки гостиничного кота. По уютной мостовой он шел к заливу, бродил по берегу, лежал навзничь на маленьком пляже по ту сторону лагуны, откуда ему открывался вид на красные деревенские крыши, а игрушечные волны плескали на камни, симулируя энергичную суету, которой они пытались прикрыть тот факт, что даже и в двухстах футах от берега глубина не превосходит двух футов. Бэлферская бухта питает неувядающую надежду на то, что ей удастся ввести случайного посетителя в заблуждение и он поверит, что это — открытое море.
Наконец начался отлив. Пустыня моря уступала место морю ила, по большей части покрытому веселой зеленью водорослей. Вечернее солнце играло на мягкой влаге всеми цветами радуги. Птицы запевали в зарослях, а Джордж, поднявшись, брел домой, в дружелюбный уют «Маршмортонского Арсенала». И самое замечательное, что все это казалось ему совершенно естественным, исполненным смысла; не было у него никаких таких ощущений, что, влюбившись в леди Мод и последовав за ней в Бэлфер, он поставил перед собой невыполнимую задачу. Он ходил по воздуху, словно удостоился во сне поцелуя богини; а тот, кто ходит по воздуху, может легко проглядеть валяющийся под ногами булыжник.
Представьте себе его положение, вы, юноши с хилым сердцем и глубокой жалостью к себе, вы, воображающие, что все рухнуло, если, нанося вечерний визит с фунтиком карамелек под мышкой, вы обнаруживаете рядом с ней йельского второкурсника, наигрывающего на банджо. Если для вас мир перевернулся и луна скрылась за тучей, подумайте о Джордже Бивене и о том, что ему противостояло. Вы-то, по крайней мере, там, на месте. Вы можете, если что, затеять драку. На свете есть банджо, но есть и гитары, и завтра, быть может, не он, а вы будете сидеть на залитом лунным светом крылечке; не вы, а он придет слишком поздно. Да, именно он не появится до тех пор, пока вы не пропоете «Любовную песнь бедуина» и, к неудовольствию местных птиц, не приметесь за «Бедняжку Баттерфляй».
Словом, вы — в игре. У вас есть шанс. А Джордж… Ну-ка, попробуйте, съездите в Англию, поухаживайте за дочерью графа, которую вы и видели-то всего раз, и не были формально представлены, и брату ее безвозвратно загубили шляпу. Попробуйте, если семейство хочет выдать ее за другого, и она сама хочет выйти за другого — не за того же самого, а совсем за другого другого; и вообще замурована в средневековом замке… В общем, поезжайте и попробуйте. И возвращайтесь к своему крыльцу со смиренным духом, утешаясь тем, что могло быть и много хуже.
Джордж, как я уже сказал, не осознавал особой трудности своего положения. Не осознавал — и все, до вечера второго дня, который он прожил в «Маршмортонском Арсенале». До тех пор, как я уже указывал, он бродил в золотистом мареве раздумий по умиротворяющим закоулкам деревни. Но в тот, второй день, после обеда, до него дошло, что это очень приятно, но непрактично. Требовались действия. Дела.
Самое первое, очевидное — найти замок. Расспросы в «Маршмортонском Арсенале» выявили, что он буквально рядом — по дороге, проходившей мимо входных дверей. Но это был не тот день недели, когда публику допускают в замок. Любитель достопримечательностей мог вторгнуться в Бэлфер только по четвергам, от двух до четырех пополудни. В остальное время ему оставалось глядеть издали, как Моисею на горе Нево. Поскольку выбора не было, Джордж пустился в путь.
Очень скоро ему стало очевидно, что «буквально рядом» — эвфемизм. Добрых пять миль прошагал он прежде, чем, преодолев подъем по извилистой тропе, вышел на продуваемую всеми ветрами вершину и увидел внизу, в зелени дерев, то, что было для него теперь центром мироздания. Он присел на каменную стенку и закурил трубку. Замок Бэлфер. Ее дом. Вот он. И что же?
Первая мысль была практическая, даже прозаическая — он не может, даже если захочет, проделывать пять миль туда и пять миль обратно каждый раз, как его потянет в это место. Значит, надо перенести плацдарм куда-нибудь поближе к району боевых действий. Внизу, в долине, стояли аккуратные, крытые соломой домики; один из них был как раз тем, что нужно. Они стояли, окружая замок, по одиночке и группами, как собачки вокруг хозяина, и выглядели так, будто стоят там столетиями. Да и стояли, наверное, ибо выстроены были из такого же толстого камняя, что и сам замок. Когда-то, подумал Джордж, замок служил местом сбора для всех жителей, а потом пошел слух о разбойниках, и они поразбежались, попрятались за толстыми стенами.
Впервые после того, как он пустился в свою экспедицию, Джорджа, уставившегося на хмурую серую крепость, которую он собрался брать, охватил какой-то озноб, как-то неприятно засосало под ложечкой. Так чувствовали себя старинные разбойники, взобравшиеся на самый холм, чтобы осмотреть окрестность. Но Джорджу было хуже, чем им. Они, по крайней мере, могли надеяться, что крепкая рука и твердый дух помогут им взять неприступные стены; они не задумывались об этикете. А сейчас недружелюбный дворецкий мог порушить все его планы, отказавшись пустить в замок.
День склонялся к вечеру. За то короткое время, что он провел на вершине холма, небо из голубого превратилось в шафрановое, из шафранового — в серое. Жалобные голоса мычащих коров донеслись из долины. Летучая мышь покинула свое убежище и носилась вокруг зловещим пятном на фоне неба. Месяц сиял над кронами деревьев. Становилось холодно. Джордж повернулся. Ночные тени окутали его, какие-то мелкие существа издевательски чирикали в зарослях и стрекотали ему вслед, когда он ковылял вниз по тропинке.
Вопрос его, не найдется ли в окрестностях замка меблированного домика, не показался агенту по недвижимости истинным бредом. Любого хорошо одетого незнакомца, прибывающего в Бэлфер, местные жители автоматически зачисляют в художники, ибо, в силу своей живописности, он буквально кишит представителями этого братства. Спросив о коттедже, Джордж сделал как раз то, чего от него ожидало бэлферское общество, и агент потянулся за списком, когда слова еще не слетели с его уст. Через полчаса он был сезонным владельцем того, что агент назвал «жемчужиной», и хозяином фермерской жены, которая жила неподалеку и могла, как принято у художников, «ходить за ним». Вся беседа заняла бы несколько минут, не растянись она из-за разговорчивости агента, пустившегося в рассуждения о жителях замка, к которым Джордж внимательно прислушался. То, что он услышал о лорде Маршмортоне, не слишком его обнадежило. Граф стал в последнее время непопулярен среди местных жителей, благодаря твердой (агент сказал «твердолобой») позиции в некотором споре, касавшемся проезда по его земле. На самом деле, виновной была скорее леди Каролина, чем простодушный пэр, но согласно описанию, данному агентом, у Джорджа сложилось впечатление, что граф — эдакий Нерон, напоминающий к тому же снежного человека из Аризоны. Слушая все это о ее отце, зная ее брата, Джордж чувствовал, что сердце его обливается кровью. Ему представлялось, что жизнь в замке среди таких людей мало чем отличается от пыток.
