Когда бравого солдата Швейка послали на комиссию, ему завидовала вся рота.
Надзиратель, принесший ему в камеру обед, сказал:
— Твое счастье, паршивец. Домой вернешься. Тебя уволят в чистую как пить дать.
Но бравый солдат Швейк ответил ему то же, что достопочтенному отцу Клейншродту:
— Осмелюсь доложить, не выйдет это. Я здоров, как бык, и желаю служить государю императору до последнего вздоха.
И с блаженной улыбкой лег на топчан. Надзиратель доложил об ответе Швейка дежурному офицеру Мюллеру.
Тот заскрипел зубами.
— Мы отобьем у мерзавца охоту к военной службе! Надо устроить ему сыпняк, пусть хоть спятит.
А в это время бравый солдат Швейк говорил другому заключенному из той же роты:
— Буду служить государю императору до последнего вздоха. Я солдат, значит, должен служить государю императору, и никто не имеет права выгнать меня из армии. Пускай хоть генерал придет, даст мне под зад и выставит из казармы, — я и тогда вернусь и скажу: «Так что, господин генерал, желаю служить государю императору до последнего вздоха и потому возвращаюсь в роту». А если меня не примут — пойду во флот, служить государю императору хоть на море. А во флот не примут, и там господин адмирал тоже даст мне под зад — буду служить государю императору в воздухе.
Но вся казарма была твердо уверена, что бравого солдата Швейка все-таки демобилизуют. Третьего июня к нему в камеру явились санитары с носилками, после ожесточенной борьбы привязали его к ним ремнями и отнесли в гарнизонный лазарет. По дороге с носилок все время раздавались патриотические возгласы:
— Солдаты, помогите! Я желаю служить государю императору!
Его поместили в отделение для тяжелобольных, и штабной врач Янса произвел поверхностный осмотр.
— У тебя увеличение печени и ожирение сердца, Швейк. Ты свое отслужил. Придется тебя уволить.
— Осмелюсь доложить, я здоров, как бык! — возразил Швейк. — Прошу прощения, как же армия будет без меня? Так что желаю вернуться в часть и служить государю императору верой и правдой, как полагается солдату.
Ему был назначен клистир. И когда санитар Бочковский, русин по национальности, приступил к лечению, бравый солдат Швейк, находясь в столь щекотливом положении, с достоинством произнес:
— Не церемонься, братец. Я не побоялся итальянцев — не боюсь и твоего клистира. Запомни: солдат не должен ничего бояться и обязан служить.
Потом его отвели в уборную и приставили к нему часового с заряженной винтовкой.
После этого его опять уложили в постель, а санитар Бочковский ходил вокруг него и вздыхал:
— Родные-то есть, пся крев?
— Есть.
— Отсюда не выйдешь, симулянт!
Бравый солдат Швейк дал ему по морде.
— Я симулянт? Да я здоровей здорового и желаю служить государю императору до последнего вздоха.
Его обложили льдом. Трое суток пролежал он в ледяных компрессах, а когда пришел штабной врач и сказал: «Ну, Швейк, придется тебя все-таки демобилизовать!» — возразил:
— Осмелюсь доложить, господин доктор, я совсем здоров и желаю служить.
Его опять обложили льдом на двое суток, после чего медицинская комиссия должна была собраться и навсегда освободить его от воинской повинности.
Накануне заседания, когда на него был уже составлен увольнительный документ, бравый солдат Швейк дезертировал.
Ему пришлось бежать, чтобы иметь возможность служить государю императору. Две недели о нем ничего не было слышно.
Но, ко всеобщему изумлению, через две недели бравый солдат Швейк появился ночью у ворот казармы и с обычной своей честной улыбкой на довольной круглой физиономии отрапортовал начальнику караула:
— Честь имею доложить, явился для отбытия наказания как дезертировавший с целью служить государю императору до последнего вздоха.
Его желание было удовлетворено: он получил полгода, а так как и после этого пожелал остаться в рядах армии, был послан в арсенал — начинять торпеды пироксилином.
4. БРАВЫЙ СОЛДАТ ШВЕЙК УЧИТСЯ ОБРАЩАТЬСЯ С ПИРОКСИЛИНОМ
Вышло, как сказал его преподобие:
— Швейк, мошенник ты этакий… Уж коли хочешь служить, так поработай с пироксилином. Это тебе полезно.
Стал бравый солдат Швейк работать в арсенале: учиться обращению с пироксилином, начинять им торпеды. На этой службе шутки плохи: того и гляди взлетишь на воздух — и крышка!
Но бравый солдат Швейк не робел. Вполне довольный, проводил он дни свои в отдельном бараке, между динамитом, экразитом и пироксилином, начиняя торпеды этими страшными веществами и оглашая окрестность пением:
Ах, Пьемонт, Пьемонт,
Видно, край ты панский;
Ведь с тобою пал
Весь оплот миланский!
Гоп, гоп, гоп!
И оплот миланский
И четыре моста.
Выставляй, Пьемонт,
Посильней форпосты!
Гоп, гоп, гоп!
Я ведь вам прислал
Целый полк уланский,
Вы ж его сгубили
У ворот миланских!
Гоп, гоп, гоп!
За этой прекрасной песней, делавшей бравого солдата Швейка львом, следовала другая волнующая песня — о кнедликах величиной с человеческую голову, которые бравый солдат Швейк проглатывал с неописуемым наслаждением.
Так и жил он — довольный своей судьбой, — один на один с пироксилином, в отдельном арсенальном бараке. И вот однажды туда пришла инспекция, проверяющая, все ли в порядке в бараках.
Подойдя к бараку, где бравый солдат Швейк учился обращаться с пироксилином, инспектора увидели по облакам табачного дыма, распространяемым Швейковой трубкой, что бравый солдат Швейк — бесстрашный воин.
При виде начальства Швейк встал, вынул, согласно уставу, трубку изо рта и отложил ее в сторонку, но недалеко, только руку протянуть, — как раз у открытого стального чана с пироксилином.
И, встав во фронт, отрапортовал:
— Честь имею доложить: происшествий не было, все в порядке.
В жизни человека бывают мгновения, когда все зависит от присутствия духа.
Быстрей всех нашелся полковник. Над пироксилином уже вились колечки табачного дыма, и он сказал:
— Продолжайте курить, Швейк!
Это было очень умно с его стороны, так как гораздо лучше, чтобы трубка находилась во рту, чем в пироксилине.
— Слушаю, господин полковник. Есть курить! — ответил Швейк, снова встав навытяжку.
Он был очень дисциплинированный.
— А теперь — шагом марш на гауптвахту!
— Осмелюсь доложить, никак не могу. Потому, согласно предписанию, обязан быть здесь до шести, дожидаться смены. При пироксилине всегда должен кто-нибудь быть, а то долго ли до беды!
Инспекция поспешно удалилась рысцой в караульное помещение и там приказала послать за Швейком патруль.
Патруль отправился без особого энтузиазма.
Подойдя к бараку, где сидел среди пироксилина, покуривая трубку, бравый солдат Швейк, младший унтер-офицер крикнул:
— Швейк, мерзавец, кидай трубку в окно и выходи наружу!
— Никак невозможно: господин полковник приказал мне курить. Так что буду курить, хоть режь на части.
— Выходи, скотина!
— Никак нет, не выйду. Сейчас только четыре, а смена в шесть. До шести я должен быть при пироксилине, чтобы не случилось какой беды. Я насчет этого строго…
Он не договорил. Вы, может быть, читали о страшной катастрофе в арсенале. В какие-нибудь три четверти секунды весь арсенал взлетел на воздух.
Началось с того барака, где бравый солдат Швейк учился обращаться с пироксилином: над тем местом, где стоял этот барак, воздвигся целый курган из бревен, досок, железного лома, слетевшихся отовсюду, чтобы воздать последний долг бесстрашному Швейку, не боявшемуся пироксилина.
Трое суток на развалинах работали саперы, сортируя головы, туловища, руки и ноги, чтобы господу богу на страшном суде легче было разобраться в чинах погибших и соответствующим образом распределить награды. Это была настоящая головоломка.
Трое суток разбирали они и курган, возвышавшийся над Швейком, а на третью ночь, проникнув в самую глубь этой горы из бревен и железа, вдруг услыхали приятное пение:
И оплот миланский
И четыре моста.
Выставляй, Пьемонт,
Посильней форпосты!
Гоп, гоп, гоп!
При свете факелов они принялись разбирать обломки в том направлении, откуда слышалось пение:
Я ведь вам прислал
Целый полк уланский,
Вы ж его сгубили
У ворот миланских!
Гоп, гоп, гоп!
Вскоре при свете факелов перед ними открылась образованная железным ломом и нагроможденными бревнами небольшая пещера, и в уголочке сидел бравый солдат Швейк. Он вынул трубку изо рта, встал во фронт и отрапортовал:
