— Ты что, командир, затеял с ним этот разговор? Отшутился бы сразу. Успокоил бы шуткой. Шутка — вещь великая. На худой конец, пошли бы вместе пообедали. За едой люди добреют. Договорились бы. Руководитель производства должен быть гибким, находить компромиссы. Видишь же, просыпается человек.
— Согласен, Геннадий, но он-то начал с другого. Просит перевести на другой объект. Во-первых, некого мне туда вместо него. Во-вторых, не могу — и так затянули до смешного, до слез. В-третьих, как выглядеть мы будем: их человек дал нашему по морде, и мы тут же его убрали. Значит, ихний прав? Просыпается! А престиж треста, достоинство треста?
— Так он и говорит о своих достоинствах.
— Он — один, а тут целая организация. Общественное должно быть выше личного. Пусть еще поспит.
— Что, так и оставишь его там работать?
— Забудется постепенно.
— Нет, что-то делать надо.
— Ждать.
— Его поддерживает кто-то? Кто-то подкручивает его.
— Сам, что ли, не может до этого додуматься?
— Надо поддержать его. Я все ж позвоню к ним. Ведь на самом деле безобразие. Пусть обсудят. Кто ему, в конце концов, дал право поднять руку на достоинство рабочего класса?!
— Ты не распаляйся. Большого преступления все же ему не клей. Действительно, просто бытовое безобразие. Какое там достоинство! Ты — как он. «Достоинство»! Смешно. Оплеуха.
— Вопрос о товарищеском суде все же надо обсудить. Пусть успокоится.
— Пока перепустим. Пока на тормозах надо. Что-нибудь придумаем. Ладно, рабочий день кончился. Пошли домой.
***
Рабочий день кончился, и Петр Ильич решил пойти пообедать в кафе. Волею судеб (а судьбы часто направляются женщинами от имени бога) он оказался в том же кафе и в той же компании, что и Евгений Максимович сколько-то времени назад.
В том же кафе, но звали Тоню сегодня Антоном. Не оказалось на этот раз никакой больной с глупыми вопросами и еще более глупыми жизненными декларациями. А если б оказалась? Зачем Тоня привела сюда? А если б та сказала лишнее? Неисповедимы женские выдумки. Они спокойно сидели вдвоем. Петр Ильич хотел к обеду какого-нибудь спиртного. Но водки и пива в кафе нет. Коньяк дороговат. И Петр Ильич, как и Евгений Максимович, попросил сухого вина. Антон, как и Тоня, протестовала и настаивала, как и в тот раз, на минеральной и фруктовой воде. Оба мужчины ее орбиты не имели большой тяги к вину, но почему-то в кафе им обязательно хотелось запивать свой стандартный обед сухим вином. Может, нарпит побуждает к суперменству? К лимонадному суперменству. Нарпит ли? Антон ли с Тоней?..
— Ну что, Антон, у тебя на работе?
— Да все по-прежнему. Начальник наш очумел совсем. Смурной и странный. Часто хамить стал. Раньше не был таким. Он добрый был, а последнее время ругается. Он и на тебя ругается. Злится.
— Начальнику вашему давно пора намылить холку. Да не собственными руками, а так, чтоб знал, чтоб за людей и других считал. А то живет как хочет, и люди для него не люди. Вот.
— Ну и займись. Только, Петечка, начальник наш все понимает. К нему и обратиться можно, и объяснит все как надо. Не все такие у нас. С ним тоже можно сходить в кафе, например пообедать. Не все такие. Просто нервный стал. А на тебя правильно злится. Хотя он и не прав с тобой. Конечно, наказать надо. Нервничает он. А может, боится?
— На работе надо работать, а не нервничать. Да. Так. Экая институтка. С женой пусть нервничает, с ней пусть и руки распускает.
— Как-то на него одна мадам наскочила, чего-то расспрашивала, приставала, объясняла… Он ее раньше оперировал. Я удивлялась все, чего он терпит ее столько…
— А ты все видишь. Все ходишь за ним, как…
— Я же работаю с ним, рядом… Так вот, я спросила, почему терпит. А он: «На мне маска доброго. Так надо». Понял?
— «Маска доброго»! Вот я и говорю, нечего таскаться за ним. Так. Надо от него добиться…
— Чего добиться?
— Чтоб понимал. И маску эту добрую сорвать. Ишь жмых какой! Маску доброго нацепил! Вроде бы оперирует всех, помогает каждому. Работа у него такая. Вот. Маску добренького нацепил. Так? Все они такие. Бес меня попутал с ним связаться, сколько есть прочих, хороших ребят. Да, хоть ваш же Иван Макарыч. Простой, нормальный человек. Чего не выпила? Это же квас. От него ничего не будет. Кислота только. Выпей, выпей. У них тут даже нормального красного нет. И мясо как подошва, не запивать, так и не съешь. Судить их надо тоже.
— Всех не засудишь. Возьми квас. Или гранатовый сок.
Петя фыркнул, обозначив свое отношение к женскому предложению. Хотя и не исключено, что квас мог быть ему ближе.
— Здесь только ведь «Ессентуки» да «Буратино».
— Ну, запивай чем хочешь. И я — чем хочу.
— А если я на него в ваш товарищеский суд подам? Я ж не тряпка на полу. Пусть они у вас его потрясут, дадут своему начальнику по мозгам за рабочий класс. Своему начальнику вклеить — всегда приятно.
Антон засмеялась:
— Много ты видал, как начальников на собрании ругают? Да он и не начальник. Это я так называю. Его у нас любят. Он хороший, он помогает. Мы его любим.
— И ты, что ли?
— Ну и что? Он всем всегда поможет. Последнее время что-то хамить начал. Суд. Ему сейчас повезет. Его ж все жалеют. Как пьяных жалеют: он кого-то стукнул, его ждут неприятности. Так и его. Много ли надо? Все защищать начнут.
— А как защищать можно? Ударил по морде человека при исполнении служебных обязанностей. Человек ему не ответил. Я ему ничего не сделал. А у меня мать умерла — не соперировал.
— Соперировал.
— Ну, понимаешь, что имею в виду.
— Ну, осудят его. Но все равно, мол, страдает из-за ремонта, и пойдут поливать ваш ремонт. Не будут же говорить, что не виноват. На тебя посыплется все. А вообще подай. Вот потеха будет! Может, образумится немного? Может, на других оглянется? И мы ему понадобимся?
— Назло ему хочу сделать. Наказать. И самому освободиться. Как ярмо с себя сброшу. Он же не сделал моей матери как надо.
— Ты что, Петь? У нее же неоперабельно. Что он мог? Что ты говоришь? Даже если мог — риск-то какой. И ты у нас работаешь. Нет — неоперабельно было.
— Другим-то делал. Прямо почти на следующий день. Сама говорила.
— Там мог, а тут не смог. Это дело такое. Нельзя было. И он говорил, и те, кто с ним оперировал. Он же не убийца. Вот только нервным стал каким-то. Может, из-за тебя? Может, если б с матерью твоей удалось, и нервным бы не был таким.
— Бутылочку, Антон, красного возьмем? Вон, на полочке стоит. К мороженому.
— Нет, Петь, не надо. Она не красная. Цвет только такой. Это же кислое.
— Мороженое запить. Душа горит, Антон.
— Вот и хватит мороженого от пожара.
Были у них еще гастрономические дискуссии, но обед завершился, и они, расслабленные и подобревшие, ушли из кафе.
Им бы пообедать вместе, Петру Ильичу да Евгению Максимовичу. Расслабились бы, потолковали, вместе б обдумали, как им достоинство свое соблюсти и как за ним дальше ухаживать. Нашли бы что-то общее, объединились бы… Может, вино б их объединило?
Даже если они и выпьют… У него душа горит. Он не знает, как быть, как жить. Он не знает, сохранил ли он достоинство свое, было ли оно у него, будет ли? И думал ли он раньше об этом, да и сейчас не подсказал ли ему кто? Кто первый мысль о достоинстве, так сказать, овеществил в слове? Что послужило толчком?.. Неужели пощечина?!
Когда мать жила, у него был дом — теперь только крыша и стены. Рядом женщина, но он не знает, как с ней поступить.
Были только рефлексы, а сейчас включился разум. Выпить надо, чтоб не думать и не решать никаких проблем. Выпить надо, чтобы решиться на что-то. Выпить можно одному — залить горящую душу. Можно вдвоем, втроем, в большей компании. Выпить просто так или для чего-то.
Может, он выпьет с Антоном сейчас.
Может, с Евгением Максимовичем когда-нибудь. Обретут свое достоинство или поймут, что оно и не нужно им.
Пьянство порой объединяет, стирает грани, смывает границы, разрушает ограничения. Пьют, забывая, не замечая, отрицая социальную разницу и национальную рознь, религиозную несовместимость и интеллектуальную разобщенность, образовательный уровень и алкоголическое падение. Пьянство объединяет, роднит, пьяная спайка — спаивает. Вначале… Но потом… уже напившись… когда начнутся обобщения: «все вы…», «все они…», когда алкоголь расставит их в разные «они» и «вы», — не исключена война: кулаки, поножовщина, простое грубое словесное толковище.
Пьянство если и объединяет, то для того, чтобы в конце концов столкнуть.
Пьянство не поможет ни найти потерянное достоинство, ни падающего поддержать. Не разрешит ни один конфликт да и чести не украсит. Бог с ним, пусть выпивают Петр Ильич с Евгением Максимовичем, если сложатся так обстоятельства, если сведет их судьба вместе.
Но не думаю, что Петр Ильич и Евгений Максимович смогут разрешить и исчерпать свой конфликт. Им бы хорошо, скажем, чтобы стена повалилась, которую делал один, а другой бы вынужден поддерживать. Или кто-нибудь разбился у них на глазах и были бы вынуждены вдвоем, на равных, выручать… Вот, наверное!.. Им бы вместе спасать кого-то!
