УБИЙЦА (злорадно). Я налью ему водички. Он быстро у меня напьется. (И так хитро показывает бутылку водки, которая у него в кармане).
Фикус наконец видит, чем его хотят отравить. Он счастлив.
УБИЙЦА (
прячет свою бутылку и увозит Фикус, повторяя). Я напою его водичкой, в случае чего…
Матрена Ивановна шаркает следом.
ПАЛ ПАЛЫЧ . Опять один. ( Ерзает в кресле). Как раньше, у себя в кабинете.
Тихо и незаметно входит Семен Михалыч. Раскладывает складной стульчик и присаживается. Пал Палыч его пока не видит.
ПАЛ ПАЛЫЧ . А что, здесь совсем и неплохо. Вот бы вечно здесь находиться.
СЕМЕН МИХАЛЫЧ . Вечного ничего нет, Паша.
ПАЛ ПАЛЫЧ ( вздрагивает и только теперь замечает Семен Михалыча). Семен Михалыч! Как ты незаметно вошел. Я даже напугался.
СЕМЕН МИХАЛЫЧ . А чего тебе пугаться, Паша? Ты при деле, хоть и сняли тебя все-таки.
ПАЛ ПАЛЫЧ (при этих словах начинает всхипывать). Да, сняли.
СЕМЕН МИХАЛЫЧ . Не помогло тебе даже врастание.
ПАЛ ПАЛЫЧ . Не помогло. Надо было у судьбы просить чего-то другого, глядишь, до сих пор сидел бы в своем кабинете.
СЕМЕН МИХАЛЫЧ . Да нет, Паша, не сидел бы. Чего уж просил Суворов у царицы, пустяк, казалось бы, и то выгнали. Прошло, видимо, наше с тобой время. У меня вон орден отобрали, говорят, это символ старой бюрократии. Можно подумать, это не мы им страну построили. И сами они не от нас родились, а с неба свалились. Вот помрем – хватятся.
ПАЛ ПАЛЫЧ . А помирать-то старики стали?
СЕМЕН МИХАЛЫЧ . Стали. А куда денешься? Слышал, наверное: налог ввели на жизнь, тут поневоле помрешь. Все делают, чтобы быстрее мы этот мир оставили – пенсий не дают, а после нового налога говорят, что мы же в этом и виноваты, долго, мол, живем. Ввели похороны бесплатные. Знай себе умирай с песнями.
ПАЛ ПАЛЫЧ . Что ты все о грустном, да о грустном?
СЕМЕН МИХАЛЫЧ . А как не грустить, Паша. Ты вот в музее. При довольствии, а меня кормить бесплатно никто не хочет.
ПАЛ ПАЛЫЧ . Ну, и как же ты дальше жить будешь, Семен Михалыч?
СЕМЕН МИХАЛЫЧ . Пойду в один бар швейцаром наниматься. Форму выдадут, и поесть всегда будет. От клиентов, говорят, объедков полно остается. Там до меня какой-то малый работал со справкой из дурдома, выказал рвение в боях с клиентами, так его за это каким-то крупным деятелем избрали, даже, говорят, законопроекты предлагать начал. А если кто «за» не голосует, так он тому сразу в зубы. И ему ничего: раньше справка была, теперь – неприкосновенность.
Хотя зря он, по-моему, из швейцаров ушел. Швейцар – это все же профессия верная, а там, где он сейчас, все временное и не постоянное. Сегодня ты съел, завтра тебя съели.
(Кряхтя Семен Михалыч поднимается со своего стульчика, складывает его, подходит к Пал Палычу, читает
таблички, качает головой .) Ну, вот и повидались. Пойду я, Паша. Бывай.
Забирает стульчик и уходит.
ПАЛ ПАЛЫЧ . Бывай-бывай, Семен Михалыч… ( Задумчиво .) И чего он приходил? А ведь он и в тот день, когда меня с должности сняли, приходил. (Испуганно.) И сегодня вот так же – все сидел и вещал. (Крутится на месте.) Как бы чего не вышло. Впрочем, что еще может быть хуже, чем есть.
Звучит тихая музыка. Посетителей нет. Пал Палыч начинает дремать.
И вдруг – грохот, бравая рэп-музыка, и в зал вваливается целая орда маленьких людей в форменных темно-синих френчах. Лица ярко-желтые, глаза узкие, волосы черные с проборами, выкрикивают слова, похоже, на каком-то азиатском языке. Некоторые из них начинают раскачивать стеклянный куб с Пал Палычем, таблички с грохотом падают. Пал Палыч в ужасе закрывает голову руками.
С другого конца сцены вкатывают похожий куб, но побольше, и еще один такой же, какой был у Пал Палыча. Люди с желтыми лицами подбирают упавшие таблички и вешают на новые экспонаты.
В кубе побольше – знакомые нам молодые люди с банками «колы» в руках. Они все так же выкрикивают иностранные слова: «фикшен», «банкротство», «обвал», «депрессия» и тому подобное. На их кубе вешают табличку «Бывшие Новые Русские». В другом кубе – наш Сумасшедший, на него вешают табличку «Бывший русский Демократ».
Среди всей этой суеты неспешно ходит Матрена Ивановна со шваброй, прибирает зал.НАЛ ПАЛЫЧ . Матрена, что здесь происходит?
МАТРЕНА ИВАНОВНА . Экспонаты меняют.
МАЛ ПАЛЫЧ . А кто это такие? Которые Новых Русских приволокли?
МАТРЕНА ИВАНОВНА . Какие-то новее Новых.
ПАЛ ПАЛЫЧ . А меня куда? В запасник?
МАТРЕНА ИВАНОВНА . Нет. Эти запасников не признают, велели все ликвидировать.
ПАЛ ПАЛЫЧ . Так что же, значит, на свалку?
МАТРЕНА ИВАНОВНА . А у них и свалок нет. Скорее всего на переделку.
ПАЛ ПАЛЫЧ . И что из меня сделать можно?
МАТРЕНА ИВАНОВНА . А кто их знает? Колбасу, наверное. Ее сейчас из любого дерьма делают.
(И шаркая уходит ворча.) Одних привозят, других увозят! И когда это кончится?
К этому времени новые кубы уже установлены, В них новые экспонаты толкаются, о чем-то спорят, показывают пальцами на Пал Палыча, смеются. Слышны обрывки иностранных слов, а еще: «увозят этого», «туда ему и дорога», «а мы при деле», «с нами все в порядке», «будем в тепле и сытости». И, успокаивая друг друга: «с нами-то так не поступят », «мы же им дорогу расчистили», «не с неба же они свалились», «не такие же они дураки, как мы?».
СУМАСШЕДШИЙ (чешется). Ладно, побыл демократом, хватит. Буду теперь Тузиком – гав… гав… (и, свернувшись клубком, ложится спать.)
Пал Палыч, видя, что его увозят, вдруг вскакивает, его зеленые путы рвутся.
ПАЛ ПАЛЫЧ (кричит что есть мочи). Люди! Помогите! (Все замирают.) Спасите! Караул! Что я вам сделал!! (В ответ тишина.)
Тогда желтые люди начинают опять осторожно двигать Пал Палыча.
ПАЛ ПАЛЫЧ . Не хочу быть колбасой! Я хочу остаться человеком (и уже жалобно-просяще). Спасите…
Желтые люди смотрят на зал. И видя, что все молчат, с криками и плясками увозят Пал Палыча.
Пал Палыч, поняв, что его никто не собирается спасать, падает в кресло и рыдает громко, навзрыд.
Молодые люди в кубе успокаиваются. Сумасшедший спит, подвывая во сне.
Свет гаснет.
Звучит модная на этот день западная песня на иностранном языке.
Занавес закрывается.
Сверху опускается точно такой же плакат, как и в начале спектакля, только с рекламным текстом: ...
«Чилдраны» ешьте колбасу —
самый калорийный продукт
нашего времени!»
КОНЕЦ
Всем давно известно, что мода – это отражение существующей эпохи времени через сущность человека внешнюю и внутреннюю.
Сегодняшняя мода имеет особую тенденцию независимо о какой моде мы говорим: о моде в одежде, стиле, кино, литературе, драматургии и даже политике. Сегодняшней моде предшествовала мода на разрушение, жестокость, нетерпимость, грубость, силу, подавления, моду конфликтов и ужасов.
Кажется это заканчивается.
Когда я познакомился с великим актером Ричардом Гиром, он как раз был на самом пике своей популярности после фильма «Красотка», и был, наверное, самым модным актером того времени.
Знакомство наше было весьма оригинальным, так как я встречал его на пороге нашего Нижегородского театра юного зрителя, где должна была пройти встреча с ним нижегородских поклонников таланта и, конечно – образа. И пока он шел от лимузина до входа в театр, наши безумные поклонницы разорвали на куски его, кстати, тоже очень модный костюм, и даже украли один ботинок.
Мне пришлось перед выходом на сцену, перепуганного, но верного своей профессии, актера переодевать, благо мы тогда были в одной весовой категории. И вот, пока мы переодевались и пили чай разговор пошел, как раз о моде, о том, что он очень модный актер, что и подтвердили обрывки его костюма. На что он мне сказал, что вряд ли я прав, считая его самым модным актером в мире, есть еще моднее и рассказал, как он в рамках премьеры фильма «Офицер и джентельмен» был в Австралии и Новой Зеландии и там организаторы привезли его на огромной яхте на один из островов, так вот там – на этом острове, где проживало около двух тысяч аборигенов, он тоже думал, что он самый модный актер, а оказалось, что самый модный у них – местный исполнитель народного фольклера, с огромной в целый локоть берцовой костью в носу, и его поклонницы в отличии от наших не выдирали эту берцовую кость у него из носа, а нежно гладили, целовали, вот только теперь, оглядывая свой порванный костюм, он позавидовал этому модному актеру, а все потому что у них уже тогда закончилась эпоха моды на разрушение, а началась эпоха моды любви. И вот, вспоминая этот разговор с Ричардом Гиром, я могу сейчас утверждать, что наконец и к нам в цивилизованный мир пришла эпоха моды любви и уверен, что теперь в моде будут те вещи, которые прямо или интимно говорят о своих чувствах, о их страсти, что теперь будут доминировать фильмы не о терминаторах, а о двух, движущихся Богом друг к другу, и поэтому, наверняка, если говорить языком шопинга, сейчас будут доминировать и в одежде и в украшениях и литературе и кино, театре – мода любви.
