После того, как две разных компании коллекционеров какое-то время вместе подышали живительным озоном на цветущем бульваре, они закрылись в помещениях своих основных фондов и тщательно готовились к обороне от всяких посетителей. За атаку уже никто не помышлял, потому что горсовет вместе с нашей родной партией стал доставать ментов по-черному. Чтобы наконец-то навести порядок в городе, менты провели ряд крупномасштабных операций. Они прикрыли притон на Советской Армии, где с утра до вечера можно было купить цветы, разогнали опасных рецидивисток, торгующих семечками у собственных ворот, и произвели аресты крупных спекулянтов, промышляющих оптовыми партиями карманных календариков. И пока по Одессе катилась такая волна крутых репрессий против всякой нечисти, дармоедов и отрыжек капитализма, мешающих строить коммунизм в полную силу, разная мелкая шушера вроде фарцовщиков анашой, скупщиков аппаратуры и машин, это не говоря за славную советскую торговлю и прочих налетчиков, на время взяли себе отгулы. Давайте дружно помолчим, как повели себя коллекционеры, из-за которых провели очередное заседание в обкоме с жизнеутверждающей повесткой «О дальнейших мерах пресечения отдельных антиобщественных явлений перед битвой за урожай в свете решений исторического XXV съезда партии».
Валяющийся на больничной койке 206 кило бананов, в отличие от разных инженеров и бездельников из КБ, всей душой рвался собирать народнохозяйственные грузы. Потому что к нему пришла жена и с радостью сообщила за то, что бандита Передрыгу задержали, а их бригаду послали на ананасы и апельсиновый сок. После этих слов 206 кило бананов, изображавший до сих пор Гомера, попавшего под танк, стал проявлять активность. У него даже появился аппетит вслед за больничным завтраком. И, по инерции кряхтя, он со скромностью крокодила расправился с той диетой, что притащила ему эта самая вторая половина цитрусовых. 206 кило бананов смачно закусил пончик с чесноком вторым стаканом водки и до того устал, что его сморило от обильных травм и слабого состояния организма.
А в это время на соседней койке стал беспокойно ворочаться перемотанный, как Павка Корчагин, доходяга. Его залечили до такой степени, что из всех органов он мог без стонов шевелить только носом. И он так активно дергал своими ноздрями, что сразу унюхал запахи домашней кухни на больничной койке. Этому больному на всю голову, три ребра и два яйца Лабудову ни одна зараза ничего не тащила. Потому как женой он твердо решил не обзаводиться, справедливо рассудив, что на нее будут уходить деньги. И вот теперь, первый раз в жизни Лабудов пожалел о том, что он холостяк. После больничного завтрака, способствовавшего быстрому излечению от травм и переводу в отделение желудочно-кишечных заболеваний, ему сильно хотелось сожрать любое, что напоминает пищу. Лабудов нагло стал пользоваться, что 206 кило бананов сладко храпел, распуская слюни по подушке. Он с трудом выкарабкался рукой до тумбочки и стал осторожно тащить под одеяло все, что не влезло в соседа по несчастью. Но такой уж Лабудов был фартовый: в это время 206 кило бананов пернул так красиво, что аж сам с перепугу проснулся. И что он видит своими избитыми донельзя бельмами? Что какая-то тварь, перебинтованная, как в видеомагнитофоне, который он недавно украл на двадцатом причале, нагло тянет свои мослы до его лично не сожранной собственности. 206 кило бананов такой низости от собрата по больнице не ожидал. Он вообще был свято уверен, что кроме него никто не имеет морального права воровать.
И 206 кило бананов со своим разумом, кипящим от возмущения, сотрясения и водяры, набросился на лежачего Лабудова, доказывая, как непримирим ударник из комсомольско-молодежной бригады ко всякого рода недостаткам. Видя, что сильно незрячий коллега прекрасно справлялся на ощупь, попадая кулаками по самым нужным местам, остальные больные и симулянты подняли такой вой, будто их уже выписывают на работу. 206 кило бананов перепугался еще больше, чем самого себя, когда разбудился, и прыгнул у свою койку, натянув одеяло до мохнатых бровей. На вопли палаты прискакал целый кагал в белых халатах, чтобы выяснить: можно уже перетягивать кого-то из коридора на освободившуюся койку?
Лабудов, живучий, как гибрид кошки с собакой, тут же заложил 206 кило бананов:
— Доктор, он видит!
— А ну, а ну, — оживился не хуже пациента один из врачей, — а ну посмотрим…
И стал стягивать одеяло с перепуганной морды донельзя сотрясшего мозги 206 кило бананов. Тот сперва вцепился рукой в край одеяла с такой силой, как в борт порожнего автомобиля, а потом вдруг ослаб и позволил доктору посмотреть в свои ясные очи.
— Точно, видит, — сделал заключение врач, водя пальцем перед носом пациента.
— Симулянт, дерется… как… здоровый, — задыхался от ярости несгибаемый борец за социальную справедливость Лабудов, — и все видит!
— Что ж вы хотели, молодой… гм… человек, — не повернулся к Лабудову врач, — мы ж его лечим. Как же иначе?
И ласково поправил одеяло на груди выздоравливающего благодаря медицинским усилиям и конверту без марки 206 кило бананов.
— Будете драться — выпишу, — пригрозила Лабудову медсестра, когда доктор выплыл за дверь. Она, доказывая, что медицина ко всем больным относится в равной степени заботливо, поправила на Лабудове одеяло, попутно вытащив из-под него несколько груш с пончиками и заметила:
— Что вы делаете, вы же погубите…
И оборвав себя на самом интересном, пошла вслед за доктором вместе с пищевой гадостью, что, по ее мнению, должна была довести Лабудова до того места, которое в больнице ежедневно пользовалось повышенным спросом.
Но если вы думаете, что бедный Лабудов был обречен на хроническое невезение, то сильно ошибаетесь. Потому что кто-то умный сказал: жизнь полосатая, как тень от тюремной решетки. И на следующий день, когда 206 кило бананов вылеченными зрачками ласково смотрел на несчастливого Лабудова, нежно обещая, что он теперь выйдет из этой койки только накрытый простыней с головой, музыканту крупно подфартило. Потому что в вестибюль больницы робко влез балабол Акула с расцарапанной о бульварные кусты мордой, зато вполне из себя живой.
Акула попытался проникнуть вверх по мраморной лестнице, но уперся в запертую гораздо лучше, чем его хата, дверь.
— Куды пресся, харя, — проворковала из-за закрытой двери нянечка, — посещения больных завтра, с семи. Пшел вон отседова, адиота кусок.
В ответ на такое традиционное для здешних мест обращение, Акула нервно сузил глаза и кинул руку за пазуху. Он медленно достал оттуда целых три рубля. Обычно нянечке давали рубль, поэтому стоило ей только увидеть край купюры, как дверь распахнулась, словно в ней сработало приспособление пиротехников братьев Николайченко.
— Заходи, сыночек, — ласково улыбалась нянечка, — сейчас я халатик тебе дам, золотой ты мой…
Акула набросил на свои плечи белый халат с желтыми пятнами и попрыгал через ступеньки на второй этаж.
— К вам пришли, — нежным голосом оторвала 206 кило бананов от воспитательной беседы с соседом медсестра. 206 кило бананов с неудовольствием вытянулся на койке и сделал вид, будто у него вмиг открылись все раны. Он смотрел на Акулу, еле сдерживая стоны и закатывая глаза.
— Тебе привет от Макинтоша, — сказал Акула вместо традиционного для больницы вопроса «Как ты сам себе имеешь?».
После такого приветствия у 206 кило бананов тут же все стопроцентно зажило. Он переводил ласковый взгляд с исцарапанной морды балабола на бутылку водки, которую тот вертел в руках, а потом решительно поставил на тумбочку. 206 кило бананов молниеносным движением спрятал бутылку под подушкой, потому что боялся нарушения режима и особенно поползновений Лабудова. И вовремя. Дверь в палату открылась и все больные резко задышали. Медсестра, не обращая внимание на такое ухудшение в организмах, затормозила между лабудовской койкой и ногами Акулы.
— Лабудов! — рявкнула она голосом старшины штрафного батальона, — процедура!
И с гримасой отворачивая нос в сторону от пахнущего карболкой и еще чем-то пациента стала помогать этому страдальцу лечь кверху единственно неизбитым местом.
— Так что там? — слабым голосом теребил Акулу 206 кило бананов.
— Подожди, — отмахнулся от него балабол, с явным интересом рассматривая согнувшуюся перед его носом тазобедренную частицу фигурки в белом халате.
— Скажите, доктор, — кончиками пальцев коснулся бедра медсестры Акула, — это наш знаменитый музыкант Лабудов?
— Все они музыканты, — не без удовольствия ответила на движение души и пальцев Акулы сестра, — пердят, как долгоиграющие пластинки.
И выдернула из Лабудова иголку.
— Вам передавали привет из театра, — нежным голосом соврал Акула этому социализму с человеческим лицом.
— Как там они? — слабым голосом спросил флейтист, с надеждой смотря в руки Акулы.
