На губах Псмита заиграла ласковая печальная улыбка.
— Оставь меня, товарищ, — прожурчал он.
— А?
— Проходи, проходи, старый друг.
Оживление на лице его собеседника сменилось покорностью судьбе.
— Не вышло? — Нет.
— Ну, так ведь попробовать никому не возбраняется, — заметил владелец белой шляпы.
— Отнюдь, отнюдь.
— Видите ли, — доверительно сказал душа уже не нараспашку, — с этим моноклем вы таким ослом выглядите, что удержаться никак невозможно.
— Да-да, я понимаю, что никак.
— Извините за беспокойство.
— Ничего, пожалуйста.
Белая шляпа исчезла за вращающейся дверью, а Псмит вернулся к своим поискам и воззвал к пожилому мужчине в табачного цвета костюме, который как раз оказался в радиусе слышимости.
— Завтра в Нортумберленде будет дождь!
Тот вопросительно прищурился на него.
— Э? — сказал он.
Псмит повторил свое сообщение.
— А? — сказал тот.
Псмит начинал утрачивать невозмутимое спокойствие, которое придавало ему такую внушительность в глазах общества. Он не учел возможности, что объект его розысков окажется туг на ухо. Еще один камень преткновения. Он отошел, но тут ему на локоть легла рука.
Псмит оглянулся. Рука, все еще цепляющаяся за его локоть, принадлежала элегантно одетому молодому человеку, в котором проглядывало что-то нервное и даже лихорадочное. Неся свой дозор, Псмит успел заметить этого молодого человека, стоявшего довольно близко, и даже подумывал, не включить ли и его в ряды новых друзей, приобретенных за это утро.
— Послушайте! — сказал молодой человек напряженным шепотом. — Я не ослышался, вы правда сказали, что в Нортумберленде завтра будет дождь?
— Если, — ответил Псмит, — вы находились в пределах десятка ярдов от того места, где я беседовал с мелькнувшим здесь глухим тетеревом, то, возможно, вы и не ослышались.
— Полезно для урожая, — сказал молодой человек. — Пойдемте куда-нибудь, где можно поговорить спокойно.
— Так вы Р.Псмит? — сказал молодой человек, когда они обосновались в дальнем углу вестибюля вдали от суетной толпы.
— Он самый.
— Так, черт возьми, вы же жутко опоздали, знаете ли. Я указал, чтобы вы были тут в двенадцать, а сейчас уже двенадцать минут первого.
— Вы ко мне несправедливы, — возразил Псмит. — Я вошел сюда ровно в двенадцать. И с той минуты стоял, как статуя Терпения…
— Как что?
— Не важно, — сказал Псмит.
— Я же попросил вас вдеть в петлицу розовую хризантему, чтобы я мог вас узнать, понимаете?
— Я вдел. Мне кажется, что это обстоятельство бросается в глаза даже самому рассеянному наблюдателю.
— Вот эта штука? — Молодой человек брезгливо посмотрел на цветочное убранство Псмита. — А я думал, это какая-то капуста. Я же имел в виду одну из этих… из таких маленьких, которые носят в петлицах.
— Может быть, гвоздику?
— Гвоздику? Во-во!
Псмит извлек хризантему из петлицы и уронил ее за кресло, с упреком глядя на своего собеседника.
— Если бы, товарищ, вы в школе прилежно изучали ботанику, — сказал он, — сколько мук было бы предотвращено! У меня нет слов описать агонию духа, которую я испытывал, расхаживая по столице позади этой живой изгороди.
Его собеседник не успел испытать приличествующие случаю сочувствие и раскаяние, ибо взглянул на часы и перенес тяжелый шок. Ни на миг в течение своего короткого пребывания в Лондоне Фредди Трипвуд не забывал категорического приказа отца вернуться в Маркет-Бландингс поездом двенадцать пятьдесят. Опоздание сулило множество неприятностей, а их под родительским кровом Фредди старался избегать любой ценой, ибо, подобно благоразумному арестанту, он уповал примерным поведением добиться сокращения срока своего заключения за решетками замка Бландингс.
— Господи! У меня осталось не больше пяти минут. Говорить придется быстро… Ну, про это. Про это дело. Это объявление.
— А, да. Мое объявление. Оно вас заинтересовало?
— Оно без подвоха?
— Разумеется. Мы, Псмиты, не обманываем. Фредди посмотрел на него с сомнением.
— А знаете, вы совсем не такой, как я думал.
— В каком же отношении, — осведомился Псмит, — я не дотягиваю до идеала?
— Не то что не дотягиваете. А… ну, не знаю… Ну, да! Если хотите знать, так я думал, вы окажетесь прожженным типом. Судя по вашему объявлению, вы должны быть совсем на мели и готовы на все, а у вас такой вид, будто вы едете на прием в Букингемский дворец.
— А! — сказал Псмит, узрев свет в конце тоннеля. — В сомнения вас вверг мой костюм. Уже второе такое недоразумение за нынешнее утро. Отгоните дурные предчувствия. Да, эти брюки сидят безупречно, но потому лишь, что карманы их пусты.
— Это правда?
— Слышите, как в них свистит ветер?
— Просто поверить не могу.
— Ну, а если я на минуту приглажу мой цилиндр против ворса? — предупредительно предложил Псмит. — Тогда вам будет легче?
Его собеседник несколько секунд хранил молчание. Хотя он и был в такой спешке, а каждый проходящий миг приближал минуту, когда ему придется прервать их беседу и умчаться на Паддингтонский вокзал, Фредди никак не мог перейти к делу, ради которого находился тут.
— Послушайте! — сказал он наконец. — Мне придется вам довериться, черт побери.
— Вы не могли бы выбрать лучшего пути.
— Значит, так. Мне нужна тысяча фунтов…
— К большому моему сожалению, сам я одолжить ее вам не могу. Я уже был вынужден отказать джентльмену, по его словам — моему старинному другу, в такой пустячной сумме, как пятерка. Но есть милейший обязательнейший благодетель по имени Алистер Макдугалл, который…
— Господи! Вы же не думаете, что я хочу вас подоить?
— Признаюсь, такая мысль мелькнула у меня.
— А, черт, да нет же! Нет, но… Как я уже сказал, мне просто необходимо раздобыть тысячу фунтов.
— Мне тоже, — сказал Псмит. — Два ума, но с единой мыслью. Так что вы намерены по этому поводу предпринять? Сам я, признаюсь добровольно, понятия не имею как. Я ошарашен. Крик несется по банкам и министерствам: «Псмит в тупике!»
— Старик, — сказал Фредди жалобно, — вы не могли бы говорить поменьше, а? У меня только две минуты осталось.
— Прошу прощения. Так продолжайте.
— Чертовски трудно сообразить, как начать. То есть все это получается очень запутанно, пока не объяснишь, что к чему… Послушайте, вы в своем объявлении сказали, что преступление не помеха.
Псмит взвесил эту идею.
— В пределах разумного и при условии, что оно раскрыто не будет, малая толика преступления особых возражений у меня не вызывает.
— Так послушайте… послушайте… так послушайте, — сказал Фредди, — вы не украдете брильянтовое колье моей тети?
Псмит вставил в глаза монокль и наклонился к своему собеседнику.
— Украсть колье вашей тети? — переспросил он снисходительно.
— Да.
— А вы не думаете, что она сочтет это недопустимой вольностью со стороны того, кто даже не был ей представлен?
Что мог бы Фредди ответить на этот критический вопрос, так и останется навеки покрыто мраком неизвестности, ибо в это мгновение, взглянув на часы в двадцатый раз, он обнаружил, что минутная стрелка миновала шестерку и уже приближалась к семерке. Он вскочил с воплем:
— Мне пора! Я опоздаю на этот чертов поезд!
— А тем временем?… — осведомился Псмит.
Знакомая фраза (титр «А тем временем» вспыхивал на экране минимум один раз во всех фильмах, которые довелось увидеть Фредди) на миг вернула его к обсуждаемому делу. Фредди большой ясностью мысли не обладал, но даже он был способен понять, что прерывает переговоры на не вполне удовлетворительной стадии. Тем не менее он должен был успеть на поезд двенадцать пятьдесят.
— Напишите мне, что вы об этом думаете, — пыхтел Фредди, проносясь через вестибюль, как ласточка.
— К несчастью, вы не оставили ни фамилии, ни адреса, — указал Псмит, держась с ним наравне легкой рысцой.
Вопреки спешке, осторожность, вскормленная множеством кинолент, не позволила Фредди сообщить искомые сведения. Выдай свою фамилию, выдай свой адрес — и только Богу известно, чем это кончится.
— Я напишу вам! — крикнул он, делая рывок к такси.
— Буду считать минуты, — отозвался Псмит учтиво.
— Гони! — скомандовал Фредди шоферу.
— Куда? — спросил тот с некоторым на то основанием.
— А? Паддингтонский вокзал.
Такси умчалось, и Псмит с приятным сознанием, что утро прошло не напрасно, несколько секунд задумчиво смотрел ему вслед. Затем, придя к выводу, что администрация того или иного приюта для умалишенных проявила непростительную халатность, он позволил своим мыслям обратиться к благодушному предвкушению второго завтрака. Ибо, хотя он отпраздновал свое освобождение от Биллингсгейтского рынка тем, что встал поздно, а позавтракал еще позднее, он начинал ощущать то призывное сосание под ложечкой, которое есть беззвучный гонг души, призывающий к второму завтраку.
