Посыльный все же пришел. Для своего визита он выбрал именно те три минуты, в течение которых я бегал за эскимо. Из почтового ящика я извлек записку: «Ввиду того, что вас дома не оказалось, приходите за билетами на вокзал к кассе номер 12».
Нина застала меня в состоянии тихого бешенства. Как человек тактичный, она не уточняла подробностей и удалилась в соседнюю комнату.
Пока я вспоминал эту грустную историю, машина остановилась. Николай высунул голову и тупо прочитал вслух объявление:
– «ДОРОГА РЕМОНТИРУЕТСЯ. ОБЪЕЗД»…
Километров пять мы тряслись обратно, подпрыгивая на ухабах и заполняя проклятьями каждую встречную яму. Выскочив на старую дорогу, Николай начал наверстывать упущенное и погнал машину с такой скоростью, что она, казалось, вот-вот оторвется от земли. Однако нужно отдать моему другу должное. Хотя он попал в жестокий цейтнот, но все равно – по неписаному дорожному закону – остановился около маленького автобуса, у которого копошилось несколько людей. На автобусе белела надпись: «Киностудия». Место было благодатное, и киношники охотно снимали здесь и тайгу, и степь. Мы вышли, поздоровались и предложили свою помощь. Нас поблагодарили и от помощи отказались.
– Что снимаете? – поинтересовался Николай.
– Натурные съемки, – отрывисто ответил сухощавый человек с усиками и в берете. – Фильм «Я здесь живу».
– Экранизация повести или оригинальный сценарий? – поинтересовался Николай. – Сколько метров отсняли?
Человек в берете показал нам свою невыразительную спину. Мы залезли в машину и двинулись дальше.
– Я иногда жалею, что в свое время не пошел по киноделу, – разглагольствовал Николай. – Кино всегда привлекало меня.
– Ты имеешь в виду кинозвезд? – спросил я.
– Подумаешь, звезды! – фыркнул Николай. – Я сам кинозвезда первой величины!
Буду объективен: Николай действительно снимался в кино, в картине «Адмирал Нахимов». Вместе со мной. Роли у нас были довольно ответственные: мы играли убитых турецких солдат.
Николай резко затормозил машину перед двумя молоденькими колхозницами в платочках.
– Подвезете, дяденьки? Нам до Лесной Глуши, если можно…
Николай, который на моих глазах превращался в волокиту, выскочил и элегантно распахнул дверцу. Девушки впорхнули в машину и о чем-то зашептались. Николай, косясь в зеркало, разглаживал волосы, поправлял воротничок рубашки и распрямлял плечи. Девушки были хороши собой, и по лицу Николая я видел, что он сейчас начнет знакомиться.
– Кто вы будете, красавицы? – спросил он. – Доярки, да?
– А как вы угадали? – хором спросили девушки. Николай самодовольно улыбнулся:
– Я, красавицы, все насквозь вижу. Профессия такая!
– А кто вы, дяденька? – с уважением спросила девушка в красном платочке, которую я про себя назвал Красной Шапочкой.
Николай прокашлялся и покосился на меня. Я кивнул, как бы говоря: «Ври, черт с тобой!»
– Режиссер я, красавицы, – сообщил Николай. – Фильм снимаю. Кино, понимаете?
– О-о! – почтительно воскликнули девушки.
– В конце года посмотрите, – продолжал лгун. – «Я здесь живу» называется, из жизни колхозного села.
– Это о нас с тобой, – громко шепнула одна девушка другой. – А вы, наверное, всех артистов знаете? Даже Любовь Орлову, да?
– Любовь Петровну? – Николай усмехнулся. – На прошлой неделе вместе чай пили. Она была, Изольда Извицкая, Алеша был еще…
– Какой Алеша? – восхищенно прошептали сзади.
– Баталов. Быстрицкая была и другие. Тоже заслуженные.
На заднем сиденье послышались вздохи.
– А Джину Лоллобриджиду вы видели?
– Джину? – Николай рассмеялся. – Сто раз! Я ее после фестиваля по Москве водил, мороженым кормил. Шесть эскимо подряд съела!
Машина въехала в село. С дороги разлетались куры, лениво лаяли собаки.
– Товарищ режиссер, – застенчиво сказала Красная Шапочка, – а как будет ваша фамилия?
Николай торжествующе взглянул на меня: «Вот оно, сладкое бремя славы!»
– Мою фамилию, милые, – величаво сказал он, – вы прочтете в титрах, когда будете смотреть картину «Я здесь живу». А как вас зовут?
– Остановите, пожалуйста, нам здесь, – попросила Красная Шапочка. – А наши имена вы должны знать, дорогой маэстро, ведь мы играем в этой картине главные роли! Привет Любови Петровне, Алеше и Джине Лоллобриджиде!
Девушки выскочили из машины и со смехом побежали к дому. У порога они остановились и помахали нам руками. Я с удовольствием ответил им одной рукой, а другой двинул Николая в челюсть, чтобы у него закрылся рот.
– Я прикусил язык! – вспылил он.
Я ответил, что только этого и добивался, и мы мирно поехали в сельпо. По дороге Николай на руле поклялся страшной клятвой никогда не лгать.
– Если я когда-нибудь солгу, – торжественно возвестил он, – можешь требовать с меня все, что угодно!
Я пытался конкретизировать наказание, сузить его рамки, но Николай упрямо повторял: «Все, что угодно!»
Должен забежать вперед: когда мы приехали домой, в Москву, Николай пять раз безропотно сходил на кинофильм «Осторожно, бабушка!» и выучил наизусть стихотворение на древнегреческом языке. Таково было наказание за ложь, и Николай был доволен, что легко отделался.
В сельпо мы пробыли недолго. «Прелюбопытная особа», которую мой друг так разрекламировал, и в самом деле оказалась довольно красивой девицей. Узнав, что Николай приехал только для того, чтобы ее повидать, девица была очень польщена. На правах дружбы она попросила помочь, и Николай вместе с заведующим сельпо полчаса перетаскивал мешки с сахаром и ящики с мылом. Потом за девицей приехал на мотоцикле какой-то парень, и она укатила, поблагодарив своего доброжелателя кивком головы.
В таком состоянии я видел Николая только тогда, когда ему в поликлинике по ошибке вырвали здоровый зуб. Придя в себя, он поклялся второй раз за день совершенно игнорировать девушек и не заводить с ними никаких отношений, кроме чисто служебных. Наказание – на тех же условиях.
Ночью шел дождь. Как-то Николай покуривал возле шалаша и, застигнутый врасплох Таней, еле успел спрятать за спину сигарету. Таня ничего не заметила, но сигарета прожгла в шалаше дырку величиной с двухкопеечную монету. Через эту дыру на меня всю ночь сползали крупные противные капли, и к утру я был сырой, холодный и злой.
– Откуда в шалаше оказалось это отверстие? – удивилась Таня.
Николай предположил, что это я специально провертел дырку, чтобы считать галок – занятие, по его словам, свойственное философскому складу моего ума. Я чихнул, взбесился и готов был немедленно разоблачить этого типа, но Нина откинула шалашную дверцу, и нам предстала волшебная картина.
По небу, синему и чистому, как взор младенца, величаво проплывало солнце. Блистали алмазными каплями листья деревьев, откуда-то вылезли птицы и заполнили полянку бессмысленным щебетанием. Юркие лучи мгновенно проникли в сырое убежище, ниспослав умиротворение на наши озябшие души.
Мы выползли из шалаша и начали впитывать в себя животворные калории. Было тепло, уютно и так хорошо, что хотелось только лежать вот так на подстилке, ни о чем не думая и не обращая внимания на жалобные стенания вечно голодного Васи.
Солнце… Это свет, тепло, жизнь, это самая нежная, материнская ласка природы, единственно сущее в мире, про которое никто не скажет ничего плохого, даже люди, нашедшие на нем пятна. Недаром планеты привязываются к нему на всю жизнь, как собаки. Постоянство, которому может только завидовать любая красавица, с ее, увы, преходящей красотой…
Всю эту поэзию отравили наши жены, которые шумно начали обсуждать распорядок дня. Мне всегда дико слышать, когда хотят планировать отдых. Так и видишь перед собой узколобого педанта, отщелкивающего на арифмометре волейболо-часы, кегле-минуты и заплыво-единицы. Таня работает в нашем заводском БРИЗе и первая поднимает крик, когда ей устанавливают сам по себе нелепый план по изобретениям. Нина руководит нашим ОТК и слышать не желает упреки цехов, что из-за нее перевыполняется план по браку. Там, на заводе, эти правдоискательницы планов не признают, но отдых, единственное в жизни занятие, которое так хочется пустить на самотек, они весь наш отпуск втискивали в прокрустовы графы распорядка дня. Особенно плохо приходилось Николаю, который все время пытался покрыть недовыполнение плана по физкультуре перевыполнением по сну. Таня за ним следила строго, и я должен сказать, что цвет лица у моего друга от этого не стал хуже.
– Сначала мы позавтракаем и будем загорать, – решили жены. – А потом грибы, обед и тихий час.
Николай предложил контрплан: завтрак, рыбалка, тихий час и к черту грибы, но остался в меньшинстве.
Загорать я люблю преимущественно в тени, но Нина все время тащила меня за собой в самое пекло. Во-первых, говорила она, загар – это полезно (солнце, воздух и вода), а во-вторых, ей стыдно будет показаться после отпуска с бледным, как разбавленное молоко, мужем. Предрассудок, понять который я не в состоянии. Наверное, корни его тянутся из далекой древности, когда грешники сызмальства подготавливали себя к поджариванию на адской сковородке. Напрасно человек, приехавший из отпуска без загара, будет доказывать, что он хорошо отдохнул. Ему все равно не поверят, все будут думать, что он провел золотые отпускные дни в сплошных кутежах, а на следующий год ему дадут отпуск глубокой осенью, потому что кутить можно в любое время года. Зато когда человек приезжает загоревший, ему прощают все: и то, что он неделю болел ангиной – простудился, бедняжка, на ялтинском пляже, – и то, что он другую неделю никак не может втянуться в работу. Считается, что он оправдал доверие коллектива, хорошо и плодотворно отдохнул.
