«Ничего не понимаю, — озабоченно шепчет мне невидимый ангел Рафаил. — Где они все? Куда подевались? Не слышу!» Вопреки традициям, ангел Мисаил не отпускает в ответ своих привычных шуточек: чувствуется, он сейчас тоже встревожен.
Я сам прикладываю ухо к двери и не ощущаю за стеной никакого шевеления. Похоже, людей там нет — ни первых лиц, ни обслуги.
Это очень странно. На часах уже 12.55. Согласно протоколу, официальная церемония приема в Овальном зале должна была завершиться еще десять минут назад. И уже восемь минут, как высокие встречающиеся стороны должны были перейти в Круглый зал для приватных разговоров и совместного распития шампанского.
Я жду еще несколько минут. В 13.02 за стеной по-прежнему царит тишина. Звукоизоляция тут неплохая — несущие стены возводили еще не при советской власти, — но если бы в Круглый зал кто-то вошел, я бы непременно об этом узнал. Проверено опытным путем.
Вчера здесь же российский министр сельского хозяйства принимал министра монгольского. Даже не обязательно было впечатываться ухом в стену. Все было слышно и без того: звуки передвигаемых стульев, перезвон бокалов и то затихающий, то нарастающий морской шум беседы, когда можно поймать не слова, но интонацию.
Сейчас нет ничего подобного. Все тихо, как ночью на кладбище.
13.05 — тишина. 13.08 — тишина. Ангел Рафаил нервничает и уже подозревает самое худшее, вплоть до моего полного провала и скорого ареста. «Вот уж не думаю, — возражает Рафаилу ангел Мисаил. — Охрана бы уже сюда вломилась. Ты их разве слышишь? И я не слышу. Бесшумных засад не бывает. Скорее всего, опасности нет. Явно произошла накладка, мы просто еще не знаем какая». А мне Мисаил советует: «Спускайся вниз и поищи прессу — она-то всегда в курсе всего. Здесь тебе пока уж точно нечего ловить».
Идея насчет репортеров мне нравится. В кремлевский пул входят профи с большими связями. Если что-то случилось, эти люди будут знать раньше других. Им не требуется для этого больших усилий; они, как магниты, инстинктивно притягивают любую рассеянную в воздухе информацию, официальную и не очень. Мне подойдет любая.
Правда, делиться сведениями с посторонним — тем более с простым ремонтником — никто из них не станет. Но я и здесь подсуетился.
Еще три дня назад мне удалось задружиться с одним из журналистов, аккредитованных в Кремле, — Василием Мунтяну, оператором государственного молдавского телеканала «Молдова-1».
Василий получает за свою работу очень недурное, по кишиневским меркам, жалованье. Он стильно одет, курит дорогие сигареты и ходит по ночным клубам. Но в глубине души он считает себя таким же, как и я, гастарбайтером. Если еженедельная программа «Месаджер» раздумает оплачивать корреспондента с оператором, Мунтяну пробкой вылетит из Москвы и дома вернется к тому, с чего начинал: к криминальной хронике по двадцать баксов за репортаж.
Я вновь оборачиваю свой талисман мягкой ветошью, возвращаю его обратно в сумку, а затем беру с собой «Элан» и спускаюсь вниз по лестнице. Мисаил прав — засады тут нет, никому я не нужен.
Кремлевский пул озабоченно кучкуется метрах в десяти от черного входа в здание Сената. Нервное ожидание буквально разлито в воздухе. Вскоре я замечаю в толпе Мунтяну: как и большинство здешних операторов, он пританцовывает на месте, держа камеру наготове, но не знает, куда ее нацелить. Выходит, действительно произошла какая-то накладка. Сейчас попробую выяснить.
— Здорово, Василе, — говорю я.
Стоя друг напротив друга, мы, два простых молдавских работяги, поправляем на плечах свои тяжелые ноши — он телекамеру, я дисковую шлифовальную машину — и пожимаем друг другу руки.
— Привет, Ионе, — отвечает Мунтяну.
Одним глазом он смотрит на меня, другой по-прежнему упрятан за окуляром видоискателя камеры. Василий немножко похож на киборга из фантастического фильма «Универсальный солдат».
— Что у вас тут за базар? — интересуюсь я. — Вас, четвертую власть, сегодня опять куда-то не пускают?
— Служба протокола сошла с ума, — жалуется мне Мунтяну. — То поднимайтесь на третий и ждите, то спускайтесь на первый и ждите, то ждите во дворе. Сами не понимают, чего хотят. Сейчас по расписанию давно должна идти встреча президента Кораблева с президентом Хлебореску, но когда она реально начнется? Может, через пять минут, а, может, через пять часов…
— И никто пока ничего не знает? — сочувствую я Василию.
— Нет, почему же, вон те двое, наверное, уже знают. — Мунтяну поворачивается всем корпусом и указывает рыльцем телекамеры на пару мощных бугаев, которые расположились невдалеке от парадного входа в здание и переговариваются с кем-то по уоки-токи. — Только они хрен чего скажут. Государственная, видишь ли, тайна.
Лица бугаев затенены одинаковыми темными очками-хамелеонами, торсы затянуты в одинаковые костюмы цвета «металлик». В области сердца костюмы каждого из них заметно оттопыриваются.
— Служба секьюрити? — догадываюсь я.
— Типа того, — подтверждает Василий. — Из личной охраны господина Хлебореску. Никакого понятия о свободе информации. У Димки Баранова из «Огонька» фотоаппарат раздавили и самому чуть в торец не дали, а он с ними только поздороваться хотел…
Теперь я знаю, что делать. Некоторое время мы еще лениво перебрасываемся словами с Мунтяну, а потом я прощаюсь с телеоператором и иду своим путем. Вернее, делаю круг по двору и останавливаюсь метрах в пяти от президентской гвардии.
Я ставлю на асфальт машину «Элан», поворачиваюсь спиной к секьюрити, неторопливо присаживаюсь на корточки, по очереди освобождаю все четыре основных крепления главного шлифовального диска, а затем принимаюсь деловито его откручивать — словно бы я только что обнаружил в своем агрегате опасную поломку.
Моя оранжевая роба, как обычно, защищает меня лучше любой брони. Ремонтник — не человек, он пустое место. Оба бугая продолжают вести свои разговоры по рации, словно меня вообще нет.
Две минуты спустя я уже знаю, что эти русские совсем обнаглели, что шеф ведет себя молодцом и что в ближайшие два с половиной часа встречи президентов точно не будет, потому что будет она в четыре и пройдет в том же Овальном зале, где и планировалась.
Какое легкомыслие! — весело думаю я. — Какая беспечность! Охране господина Хлебореску хотя бы для приличия следовало выяснить накануне визита в Москву, что в Кремле работают молдаване, в присутствии которых едва ли стоит громко трепаться по-румынски.
Правда, житель Кишинева или Рыбницы может и не разобрать на слух нюансы разговора президентских секьюрити. Все-таки они пользуются сейчас не литературным румынским, а арделенским — то есть трансильванским — диалектом. На северо-западе страны, между Восточными и Западными Карпатами, в разговорной речи венгерских слов намешано примерно столько же, сколько румынских.
Думаю, окажись сейчас рядом со мной профессор Йорга, он бы легко разложил по полочкам все составляющие этого диалекта и прочел мне об этом целую лекцию. Однако я прекрасно справляюсь и без ученой теории: Трансильвания как-никак — мои родные места.
13.30–14.00
Церемония вручения государственных наград России
Моя вспыльчивость дорого обошлась нашему паркету. На ликвидацию последствий красного грузинского вина старательный уборщик Вова извел столько моющих средств, что их хватило бы для всей Красной площади, включая Минина с Пожарским, вечную мишень кремлевских голубей… И что в результате? Большое багровое пятно на полу, побледнев под напором химии, не захотело сгинуть без следа: похоже, оно вознамерилось навеки поселиться у меня в кабинете — между столом и гобеленом с портретом напрочь забытого мною князя (Римский? Грецкий? Слуцкий? Троцкий? Тьфу ты, напасть какая!).
Теперь, правда, пятно напоминало по цвету не свежий кровоподтек, а нежный румянец на щеках третьеклассницы, которая по ошибке открыла вместо «Незнайки» том «Декамерона» — и зачиталась.
— Короче, так! — грозно обратился я к трем ближайшим Вовам: уборщику, референту и адъютанту. Как обычно, расплачиваться за промахи начальства надлежало подчиненным. — Мне без разницы, как вы решите проблему. Оттирайте вручную, скоблите ножами, грызите зубами, хоть перестилайте паркет заново… Но к 15.30, когда я явлюсь обратно в кабинет, эта гребаная Грузия у меня на полу должна быть зачищена до состояния абсолютной невидимости. Справитесь — всех троих поощрю ценным подарком, напортачите — выгоню из Москвы к черту. Вы поняли? Ну тогда я пошел…
