И долго сидели так, осиротевшие, каждый на своей постели, пока не окутали их синие сумерки…
В большой комнате, в которой жили раньше трое, а теперь, после женитьбы Подходцева, только двое, было тихо… Даже мышь не скреблась под полом — вероятно, издохла от бескормицы. В комнате находился один толстый Клинков.
Конечно, он лежал на кровати.
Его дела, как и дела Громова, пришли в упадок: доходов не было, а расходы требовались колоссальные: на одну еду уходило не меньше рубля в день. Да квартира, на оплату которой расходовалось вместо денег чрезвычайно много нервов (при объяснениях с хозяйкой), да папиросы, да то и се…
Беззвучные вздохи раздирали массивную грудь Клинкова.
«А тут еще Громов исчез, — думал Клинков. — Наверное, попал в компанию меценатов и забыл и думать обо мне».
Но в этот самый момент в виде наглядного, фактического опровержения в комнату влетел запыхавшийся Громов.
— Что это ты, брат?! — спросил Клинков, скосив на него глаза. — Будто бы только что из церкви вырвался?
— Почему… из церкви?
— Да ведь ты принадлежишь к тому незадачливому разряду людей, которых и в церкви бьют. Вот я и думал…
— Ты? Думал?! Может ли с тобой это случиться?
— Тебя это удивляет? Очень просто: я думаю бесшумно, поэтому снаружи ничего не заметно, а ты, когда над чем-нибудь задумаешься, то в твоей голове слышно легкое потрескивание. Будто чугунная печка постепенно накаливается.
— Хочешь, я тебя сейчас водой оболью?
— Если ты этим докажешь высокое состояние твоих умственных способностей — обливай.
— Просто оболью. Чтоб ты не приставал.
— Не надо. Я предпочитаю сухое обращение.
— Недурно сказано. Запишу. Может быть, в редакции «Скворца» за это нам заплатят рублишку. Кстати! Сейчас швейцар передал мне письмо с адресом, написанным женским почерком…
— Тебе письмо?
— Нет.
— Мне?!
— Нет.
— А кому же?!
— Нам обоим.
— Странный вы народ, ей-Богу. Сколько вас по всем церквам ни бьют, все вы не умнеете. От кого письмо?
— Недоумеваю. Наверное, какая-нибудь графиня, увидя меня на прогулке, пишет, что я поразил ее до глубины души.
— Возможно. Если она гуляла на огороде, а ты стоял в своей обычной позе — растопыря руки и скривившись на бок для наведения ужаса на пернатых…
Не слушая его, Громов разорвал письмо и вдруг вскричал в неописуемом удивлении:
— Не сон ли?! Знаешь, кто нам пишет? Madame Подходцева!
— Уже?
— Что уже?
— Собирается изменить Подходцеву?
— Кретин!
— Первый раз слышу. Что она там пишет? Не просит ли развести ее?
— «Многоуважаемые Клинков и Громов»…
— Видишь, меня первого написала, — съязвил Клинков. — А тебя приписала так уж… из жалости.
— «Я знаю, что, выйдя замуж за Боба [[1] ], я похитила у вас любимого друга, но, надеюсь, вы на меня не сердитесь. Чтобы доказать это, приходите нынче вечером пить чай. Познакомимся и, думаю, будем друзьями».
— Ишь ты, пролаза, — проворчал Клинков. — Сколько сахару! Больше там про меня ничего нет?
— Есть. Вот: если Клинков, благодаря своей толщине, не пролезет в квартиру, мы ему вышлем чаю на улицу, к воротам… Впрочем, может быть, он сидит в лечебнице для умалишенных, и потому…
— Брось, надоел. Как она подписалась?
— «Ненавистная вам Ната Подходцева».
— Правильно. Так что же мы… пойдем?
— Противно все это. А?
— Тошнехонько. Вышитые салфеточки, на чайнике вязаный гарусный петух…
— Верно. А Подходцев лежит в халате на диване, курит трубку и заказывает кухарке на завтра обед.
— А сбоку полотеры ерзают по полу, стекольщики вставляют стекла, а в углу мамка полощет пеленки.
— С ума ты сошел? Они всего два месяца как поженились!
— Ну да, — скептически покривился Клинков. — Будто ты не знаешь Подходцева. Так пойдем?
— Черт их знает. Правда, что там накормят. А я с утра ничего не ел.
— Красивая она, по крайней мере?
— Клинков!
— И о чем с ними говорить, спрашивается?
— Сейчас видно, что ты не бывал в хорошем обществе. Ну вот, предположим, приходим мы… «Здравствуйте, как поживаете?» — «Ничего себе, спасибо. Садитесь». Сели. Оглядываемся. «Хорошая у вас квартирка. Не дует?» — «Что вы, что вы!» — «С дровами?» — «Без дров. А за дрова теперь так дерут, что сил нет». — «Да, уж эти дрова». — «Можно вам чаю стаканчик?» — «Пожалуй». Понимаешь? Этакая нерешительность: «пожалуй». Могу, мол, и не пить. А то ведь я тебя знаю… Предложишь тебе чаю, а ты хлопнешь себя по животу, да еще подмигнешь, пожалуй: «Ежели с ветчиной да с семгой, то я и полдюжины пропущу».
— Гм… да. Может, там речи какие-нибудь за столом нужно говорить?
— Какие речи?
— Ну там по поводу брака; «ум, мол, хорошо, а два лучше».
— Там будет видно. Только ты уж не забудь, когда войдем, ручку у нее поцеловать.
— На этот счет я ходок.
— Еще бы. Сколько побоев принял — пора научиться. Кстати… могу тебе дать три совета: на ковер не плюй, в самовар окурки не бросай и, если будешь есть крылышко цыпленка, — руки потом об волосы не вытирай.
— О свои не буду. А об твои готов хоть сейчас.
Переругиваясь, эти странные друзья принялись за свой туалет.
Глава 12
В гостях у Подходцева
Подходцев, видимо, немного конфузился своего нового положения. В передней встретил Клинкова преувеличенно шумно.
— А-а!! Клинище-голенище… Здравствуй, старый развратник! Давно пора… А где же Громов?
— Он там… на площадке.
— Почему?
— Стесняется, что ли. Капризничает. Не хочет идти.
Подходцев выглянул из дверей и увидел Громова, с громадным интересом и вниманием читавшего дверную доску, на которой было ровным счетом написано три слова.
Затратив на чтение время, достаточное для просмотра газетной передовицы среднего размера, Громов обернулся и увидел Подходцева.
— Чего ж ты остановился тут, на площадке, чудак?!
— Я сейчас. Отдохну только тут немного… Почитаю.
— Иди, иди. Нечего там. Вот, господа, позвольте вас познакомить с моей женой: Наталья Ильинишна.
Клинков прищелкнул лихо каблуком и стремительно клюнул красным носом узкую душистую ручку. Громов томно поднес другую ручку к губам и с некоторой натугой проворчал:
— Хорошенькая у вас квартирка…
— Осел, — толкнул его тихонько в бок Клинков. — Мы же еще в передней.
Перешли в гостиную.
— А, действительно, прекрасная квартирка, — воскликнул Громов с преувеличенным восторгом. — И много, скажите, платите?
— Сто десять.
— С дровами?
Подходцев не удержался.
— До вашего прихода квартира была без дров; теперь — с дровами.
— А была, ты говоришь, без дров, — спросил Клинков. — Можно подумать, что ты никогда не бываешь дома…
— Пойдемте пить чай, — сказала хозяйка, выглядывая из столовой.
— Что ты говоришь! — ахнул Подходцев. — Неужели это правда? Откуда ты это взял? Неужели сам придумал? Наверное, кто-нибудь сообщил?
— Ну, покажи же нам свою квартиру, — подтолкнул Клинков Подходцева. — Я думаю, изнываешь от желания похвастаться благополучием…
— Да что ж вам показывать… Вот это столовая.
— И верно. Столовая. Все в аккурате. А где гарусный петух, который на чайник нахлобучивают?
— Петуха нет.
— Упущение. А гардиночки славные. Прямо сердце радуется. И салфеточки вышитые.
— Ты, кажется, грозил мне, что будешь в них сморкаться…
Клинков вспыхнул и отвернулся от Натальи Ильинишны.
— Не выдумывай, Подходцев.
— Да уж ладно. Это вот мой кабинет.
Громов похлопал ладонью по спинке кресла:
— Кожа?
— Она самая.
— Здорово пущено. А чернильница-то! Когда я помру — поставь ее над моей могилой. Совсем как памятник. А книг-то, книг-то! Каждая небось с переплетом рубля по три…
— И все десять заплатишь, — подхватил Клинков с непроницаемым выражением лица.
— А ковер-то! Фу-ты ну-ты…
От яркого ли света или от чего другого, но тени на скулах Громова сделались резче и обозначились двумя темными впадинами. И голос, несмотря на наружный восторг, изредка вздрагивал и срывался.
— Ты похудел, Громов, — мягко заметил Подходцев. — Как дела?
— Дела? Замечательны. Денег так много, что мы стали вести с Клинковым грешный образ жизни, что, как известно, ведет к похудению.
Перешли в гостиную.
— Это вот гостиная, — отрекомендовал Подходцев.
— Как ты не спутаешься, — удивился Клинков. — Каждую комнату узнаешь сразу.
Наталья Ильинишна окинула хозяйским взглядом преддиванный столик и удивленно спросила:
— А куда же задевался альбом?
