— Ребята, — произнес я, — обстановка сложная. Иванов, мы тебя прикроем, передашь вот этот конверт…
— Виктор Михайлович, — сказал Иванов, — в мои обязанности не входит конверты носить. Я не курьер.
— Неси! — побагровел я.
Ох, чуяло мое сердце неладное! Еще раньше я заметил на пригорке какое-то шевеление, а тут смотрю — молча цепью обходят нас. Берут в кольцо! Опоздал с конвертом…
— К бою! — закричал я. — Занять круговую оборону! Без команды не стрелять!
Мы замерли.
— Виктор Михайлович, — зашептал мне в ухо Сидоров, — можно я сегодня пораньше уйду, тетю надо встречать на вокзале? А потом я отработаю. Вы же знаете, стреляю я отлично…
— Ребятки, — взмолился я, — родные мои. Да что же вы?! Ведь противник наступает!..
Секунды тянулись как годы. Напряжение нарастало.
— Все! — радостно заявил Сидоров. — Рабочее время кончилось, а ишачить я не нанимался!
Повернулся и пополз в кусты.
— Иванов, Ваня, а ты-то? — голос у меня дрогнул.
— Виктор Михайлович, — сказал он, — вы знаете, как я вас уважаю, но войдите и вы в мое положение: я уже договорился, она меня будет ждать… Или я не мужчина?
Уполз и он.
Я достал гранату. Один. Только луна в небе и противник все ближе, ближе…
«Узнают ли, как я погиб?» — последнее, что подумал я, и кинул гранату.
…Очнулся я дома.
— Где я? — прошептал я.
— «Где», «где»? Дома! — ответила жена. — С работы тебя на неотложке привезли.
«Значит, жизнь продолжается», — понял я и закрыл глаза.
1987 г.
Роман
Один молодой человек написал роман и, как водится, принес его показать одному маститому…
Маститый, человек преклонного возраста, долго искал очки, не нашел и, виновато улыбаясь, попросил:
— Вы уж, голубчик, пожалуйста, почитайте вслух, а я послушаю.
Молодой автор взял рукопись, откашлялся и, робея, негромко начал:
— Серебристые звездочки снежинок, нежно-задумчиво исполняя грациозный танец, плавно кружа, тихо опускались на землю…
— Простите, голубчик, — остановил его маститый писатель. — Я, знаете ли, плохо слышу. Будьте добры, еще раз сначала и, если можно, погромче.
— Серебристые звездочки снежинок… — громче начал молодой автор.
— Что-что? — приставил к уху подрагивающую ладонь старый писатель.
— Се-реб-рис-тые звез-дочки снежинок, — еще громче и почти по слогам повторил молодой автор, — опускались на зем-лю.
— Извините, что-то я н-никак, — в смущении развел руками писатель.
Молодой автор набрал в легкие воздуха и прокричал:
— Шел снег!
— Шел снег, — на этот раз услышав, повторил старый писатель. — Что ж, неплохое начало. Ну, читайте, голубчик, дальше.
— Высвободив из тоннеля рукава бронзово-золотистый диск циферблата, напоминающий разрезанный, сочащийся соком апельсин, Константин коснулся напряженным взглядом острия пик стрелок, — прочитал молодой автор.
— Что-что? — снова приставил к уху ладонь писатель.
— Кон-стан-тин по-смот-рел на часы! — прокричал молодой автор, хотел читать дальше по тексту, но махнул рукой, отложил рукопись в сторону и принялся вновь кричать.
Когда молодой человек кончил, маститый писатель растроганно пожал ему руку и сказал:
— Молодец! Хороший рассказ написали. Главное — коротко, емко, динамично. Так, голубчик, и надо!
Хорошо, когда светит солнце
Когда Игорь Борисович покупал мясо, ему хотелось узнать не только сколько оно стоит, а и как звали корову, где она жила, была ли счастлива…
Я был свидетелем, когда он хотел дать пощечину одному негодяю, поднял руку и сокрушенно проговорил:
— Ведь вам же будет больно!
Опустил руку и долго с возмущением смотрел на свою ладонь.
На негодяя это произвело столь необычное впечатление, словно ему дали две пощечины. Он удивленно заморгал глазами, потрогал свою щеку и сказал, задумавшись:
— Возможно, я был не прав.
Он ушел ссутулившись, и с тех пор до меня доходили слухи, будто он перестал платить жене алименты, брал их себе, а все остальное отдавал в бывшую семью. Еще говорили, что он уехал куда-то с археологической экспедицией и пытался найти в раскопках что-то сокровенное и очень давно утраченное.
С Игорем Борисовичем я познакомился в нотариальной конторе в очереди. Я пришел туда заверить копию диплома. Она мне последнее время очень была нужна, потому что не только другие, но и я не верил уже, что когда-то кончил высшее учебное заведение.
А Игорь Борисович принес туда завещание. Он завещал своим детям и будущим внукам жить честно и хотел, чтобы это официально заверили.
Сидящая рядом с нами женщина взялась было объяснять Игорю Борисовичу, что он завещание составил неправильно, потому что слово «завещание» производное от двух слов «за вещами». А сосед справа стал доказывать, что это не так, что состоит оно из двух слов, только из других: «зав» и «еще».
Я на всякий случай помалкивал и по старой школьной привычке хмурился, изображая умный вид. Я вообще чувствовал себя тогда в жизни не твердо: то, что я умел, никому было не нужно, а то, что от меня было нужно, — это не опаздывать на работу и с работы — домой. И с каждым днем и годом во мне все больше и больше крепла детская тоска по старшему другу, который взял бы меня за руку и повел по дороге жизни вперед, а я заглядывал бы снизу вверх и преданно спрашивал: «А это что?», «А как называется?», «А мне можно?..» Меня тянуло к людям необычным и загадочным; так два года назад я подружился с Игорем Борисовичем.
Игорь Борисович среди всех моих знакомых отличался твердостью убеждений, четкостью позиций и решительностью действий. Он знал все! В столовой, когда я колебался, что брать — ком пот или кисель, — он говорил: «Бери оба!» — и всегда оказывался прав.
По субботам и воскресеньям он ездил на какую-нибудь тихую речку со спиннингом и динамитом — пугать браконьеров. Сам он пользовался крючками и блеснами, изготовленными на фабрике спортизделий, выпускающей всю продукцию с пометкой «Хранить в сухом прохладном месте».
Он и меня пригласил однажды, и мы поехали. Не помню, какой был день: пасмурный ли, ясный, отчетливо помню, что на душе у меня было солнечно!
Мы сначала ехали на электричке, а потом шли пешком. Шли мы очень медленно, потому что он обходил каждую травинку, чтобы не помять. А вот комаров он бил и объяснял это естественным отбором.
До реки мы дошли только к вечеру. Речка оказалась такой скромной и милой, словно вытекала не где-то из-под земли, а — из моего детства. Опять, как давным-давно, я крупно увидел росшую по берегу осоку, желтую кувшинку на тихой воде, стрекозу…
Браконьеров мы в тот раз не встретили, зато попали на пикник.
Надо сказать, что Игорь Борисович любое пьянство считал предательством, где человек предает себя и своих близких, и предусматривал за него самую высокую меру наказания — безрадостную одинокую старость.
Мы подошли к пикникующим, поздоровались. Их было шестеро, нас — двое, поэтому они поздоровались с нами весело. Они еще не догадывались, с кем имеют дело. Игорь Борисович сказал просто:
— Товарищи, прошу всех оставаться на местах. Здесь, — показал он на разбросанные пустые бутылки и банки, — ничего не трогать!
Повернулся и ушел в кусты.
Как только он ушел, главный скомандовал: «Быстро!» — и первым схватил крайнюю бумажку. Я забыл сказать, что Игорь Борисович считал, что природа — это храм, и всегда выезжал в лес в строгом костюме и галстуке.
Игоря Борисовича я нашел на поляне, он стоял у пенька, считал годовые кольца и сокрушенно говорил: «Ему бы еще жить да жить!»
— Откуда у вас такое знание человеческой психологии?! — изумился я.
Прежде чем ответить, Игорь Борисович протер носовым платком пенек и сел рядом на землю.
— Я люблю людей, — просто ответил он, — и поэтому интересуюсь ими. Человек — это часть природы, а природа — это наше богатство!
