— Поздновато для «Коронационной оды»[6], вы не находите? — сказал Берти.
— Разумеется, — сказал Кловис, — это будет «Последнее песнопение дурбара[7]», а вещи такого рода никогда не устаревают.
— Теперь я понимаю, почему вы оказались именно здесь, — сказал Берти ван Тан с таким видом, как будто внезапно разгадал неразрешимую до этой минуты головоломку. — Здешняя температура как нельзя лучше подходит для создания такого стихотворения.
— Я приехал сюда, чтобы не слышать дурацких реплик недоумков, — сказал Кловис, — но, кажется, я просил у судьбы слишком многого.
Берти ван Тан приготовился уже использовать свое полотенце в качестве оружия, но, поразмыслив, что у него самого довольно много ничем не защищенной береговой линии, и обнаружив, что Кловис вооружен авторучкой и таким же полотенцем, вновь опустился на свое место.
— Не могли бы вы прочесть что-нибудь из вашего бессмертного произведения? — спросил он. — Обещаю, это не помешает мне купить номер «Заядлого курильщика» с вашими виршами.
— Хотя это сильно напоминает метание бисера… в чью-то там кормушку, — смягчившись, заметил Кловис, — но я ничего не имею против того, чтобы вы услышали отрывок. Начало таково: участники дурбара расходятся…
Назад домой уходят в Гималаи,
Подобно галеонам, Куч-Бихара[8]
Бесцветные и бедные слоны…
— Думаю, что Куч-Бихар вряд ли имеет отношение к Гималаям. — Прервал его Берти. — У вас должен быть атлас под рукой, когда вы сочиняете такие вещи; и почему слоны «бесцветные и бедные»?
— После бессонных ночей и всего пережитого так и должно быть, — сказал Кловис, — и у меня сказано: «домой… в Гималаи». Гималайские слоны вполне могут быть в Куч-Бихаре, так же, как ирландские лошади — в Эскоте.
— Вы сказали, что они уходят назад в Гималаи, — возразил Берти.
— Ну, разумеется, их отправили домой, чтобы восстановить силы. В тех местах это обычная вещь: отправить слонов в Гималаи, мы же у себя отправляем лошадей погулять по травке.
Кловис льстил себя надеждой, что пышное великолепие Востока сгладит оплошности его стиха.
— Стих будет белым? — спросил критик.
— Разумеется, нет. Четвертая строчка обязательно завершится словом «…дурбара».
— Это безусловно смелое решение, но зато оно объясняет, почему вы остановились на Куч-Бихаре.
— Между географическими топонимами и поэтическим вдохновением существует гораздо большая связь, чем это принято считать; одна из главных причин, почему у нас так мало действительно великих стихов о России, заключается в том, что вы не можете найти рифму к таким названиям, как Смоленск, Тобольск или Минск.
Кловис говорил с убежденностью человека, который уже пытался это сделать.
— Конечно, вы могли бы рифмовать Омск с Томском, — продолжил он, — и хотя они там, кажется, именно для этого и существуют, публика вряд ли будет долго терпеть подобное.
— Публика многое стерпит, — сказал Берти язвительно, — а русский язык знает столь малая ее часть, что вы всегда можете указать в сноске, что последние три буквы в слове «Смоленск» не произносятся. Это будет выглядеть так же правдоподобно, как ваше заявление о пастьбе слонов на склонах Гималаев.
— У меня есть нечто совершенно замечательное, — продолжил Кловис с невозмутимым спокойствием, — вечерний пейзаж в окрестностях гималайской деревни:
Где в сумерках шипит злорадно кобра,
Пантеры коз преследуют недобро.
— В тропических странах не бывает сумерек, — заметил Берти снисходительно, — но мне нравится мастерски переданная недосказанность, скрывающая подлинные причины злорадного шипения кобры. Неведомое, как известно, пугает. Могу представить себе возбужденных читателей «Заядлого курильщика», всю ночь не выключающих свет в своих спальнях и пребывающих в кошмарной неопределенности, по какому же все-таки поводу злорадствовала кобра.
— Кобрам свойственно злорадствовать по самой своей природе, — сказал Кловис, — так же, как волки жадно рыщут по лесу просто по привычке, даже тогда, когда только что наелись до отвала. Чуть позже есть прекрасный живописный отрывок, — добавил он, — в нем я описываю рассвет на Брахмапутре:
Рассвет лучом янтарно-золотистым
Коснулся гор кровавым аметистом
И рощи манго высветил сапфиром.
Упал туман сиреневым эфиром,
А попугаи в сумраке бездонном
Сияют хризолитом, халцедоном.
— Я никогда не видел рассвета на Брахмапутре, — сказал Берти, — так что, не могу судить, хорошо ли у вас получилось, но мне это больше напоминает список похищенного из ювелирной лавки. В любом случае попугаи придают вашему пейзажу замечательный местный колорит. Надеюсь, вы добавите парочку тигров в вашу картину? Индийский пейзаж будет выглядеть голым и незавершенным без тигра или двух на заднем плане.
— Где-то есть у меня тигрица, — сказал Кловис, порывшись в своих заметках.
Вот желто-полосатая тигрица
Несет детенышам павлина или паву —
В предсмертном хрипе захлебнулась птица,
Здесь, в джунглях, колыбельная кровава.
Берти ван Тан подскочил и кинулся к стеклянной двери, ведущей в соседнее помещение.
— Я думаю, что ваше описание семейной жизни тигров повергнет читателей в ужас, — сказал он. — Кобра достаточно зловеща сама по себе, но внезапный хрип, раздавшийся у колыбели тигра, — это уж слишком. Если вы хотите, чтобы меня бросало то в жар, то в холод, я лучше отправлюсь в парилку прямо сейчас.
— Послушайте хотя бы еще одну строчку, — сказал Кловис, — она прославила бы даже начинающего поэта:
…колеблясь наверху,
Приносит пунка[9] бриз и с ним прохладу…
— Большинство ваших читателей решит, что пунка-бриз — освежающий коктейль, и будет требовать от издателя рецепт его приготовления, — сказал Берти и исчез в клубах пара.
«Заядлый курильщик» в скором времени напечатал «Последнее песнопение», которое стало его лебединой песней, поскольку следующий номер газеты так никогда и не вышел.
Лууна Бимбертон оставила свое намерение посостязаться в сочинении последнего песнопения и отправилась в частную лечебницу в Суссексе. Нервный срыв после особенно напряженного сезона — в таком объяснении ничего необычного не нашли, и оно было с пониманием принято всеми, но есть три или четыре человека, которые знают, что на самом деле Лууна не смогла оправиться от впечатления, произведенного на нее описанием рассвета на реке Брахмапутра.
Ивлин Во. Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911–1965 / Перевод А. Ливерганта. — М.: Текст, 2013. — С. 332.
Из уже упомянутого предисловия к «Непереносимому Бассингтону». Цит. по: The Essays, Articles and Reviews of Evelyn Waugh / Ed. By D. Gallagher. — L.: Methuen, 1983, p. 324.
Есть еще один рассказ Саки, в котором он пробует себя в стихосложении, но на этот раз вместе с другим своим персонажем — Реджинальдом. Рассказ так и называется «Реджинальд пишет стихотворение о мире».
Запись датирована 13 июля 1934 г. См. Ивлин Во. Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. — С. 175.
На Джермин-стрит в XIX веке располагались турецкие бани. (Здесь и далее — прим. перев.).
Скорее всего, имеется в виду коронация Георга V, состоявшаяся в 1910 г. Рассказ опубликован в 1911 г.
Дурбар, дарбар — в мусульманских странах совет или торжественный прием у правителя. В переводе сперсидского — аудиенция. Дурбар — это еще и площадь и дворец в Катманду. По распоряжению королевы Виктории в 80-е г. XIX в. к Осборн-хаусу, летней резиденции на острове Уайт, было пристроено новое крыло, в котором появился зал Дурбар. Король Георг V в 1911 г. посетил Индию, в Дели по случаю визита императора был устроен дурбар.
Куч-Бихар — небольшое княжество в Восточной Индии, существовавшее с 1586-го до 1949 г. До Гималаев действительно неблизко.
Пунка — род опахала, которое приводил в движение слуга.