— Что это девки насквозь просвечиваются? У нас подобная оголенность прошла, так вы хотите показать ее за рубежом? Подобная раскованность может завести в невозвратимые дали… Откуда не выйдешь. Сегодня голые ходим, завтра попросим политического убежища.
— В мнении товарища есть рациональное зерно, — поддержала выступившего Воля Мебельная, — действительно, почему девушки после бани все в газе? Вы самодеятельность артели «Сувенир», и об этом никогда нельзя забывать. Оденьте их в матрешки, это будет связь с производством.
— И обуйте в лапти! — поддакнула представительница другой общественности.
— Понимаете, — встал пришибленный Егор Евсеевич, — это же ночь перед Иваном Купалой. Вспомните Гоголя. Между прочим, в Индии танцуют босиком.
— У них танцуют, у нас пляшут, — поправили его. — Веники оставить — это находка, очень оживляет действие.
— Товарищи! — вскочил бывший трамвайный контролер Понодыгин. — Вы не учитываете нынешнего момента! Момент перестройки! Нельзя забывать о самоокупаемости! Ваши лапти на ногах наших девушек — отличная реклама. Товарищи, все вы знаете из телепередачи «Прожектор перестройки», что у нас не все на должной высоте. Чего скрывать, если сверху указали. Что может наш район поставить в противовес проклятому Западу? Ничего! Наша продукция со знаком качества не конкурентоспособна.
— Что правда, то правда, — поддержала выступающего представительница другой общественности, чей голос тем не менее имел решающее значение на худсовете. — Сама работаю, идем вперед и не знаем, что впереди.
— Слышите? — показал на нее Понодыгин. — Не все безнадежно! Товарищи, по лаптям нам нет равных в мире! Так вот, об этом плюсе нельзя забывать в общем минусе в свете ускорения. Приплясывая в лаптях, мы, с одной стороны, пропагандируем, с другой стороны, рекламируем. Я уверен, что когда король и ближайшее его окружение увидит зажигательную пляску наших красавиц, поверьте, я сам был молод… Как вспомню дом отдыха на целебных источниках! Ладно, поверьте, король не устоит, моментально закажет через «Внешпосылторг» партию лаптей для своего гарема. А это, товарищи, валюта! Она нам всегда была необходима. Никто не возражает? Если кто не согласен, может возразить, теперь демократия.
Никто не возразил, номер приняли с учетом поправок…
После собеседования прошло семь месяцев, и Маша-гармонистка неожиданно ушла в декрет. Бдительность коллектива была притуплена пышностью ее форм, никто ничего подумать не успел, и вдруг, раз — и в дамки! На упреки и критическую статью «Как тебе не стыдно?» в стенгазете «Дудка» Маша ответила без угрызения совести:
— Кто же знал, что так долго будут тянуть с выездом? Позвали в мае, а сегодня снег на дворе, вот я и созрела, как яблочко во зеленом саду, чай замужем, не как вы. Семья — основа государства!
Против лозунгов не попрешь. Маша вышла победительницей из неравной борьбы; и начался разброд и шатания, танцовщицы не пришли на репетицию, за что у них высчитали из зарплаты по 3 руб. 75 копеек, у домры лопнули струны, осветитель Жора с горя запил, так ему хотелось на людей посмотреть, себя показать. И показал. Уволили Жору по статье, через неделю вновь приняли, потому что никто другой за такую плату (по штатной сетке — сторож) работать не хотел, тем более прав у Жорки было мизер, обязанностей — под завязку: то принеси, то приколоти, дай свет сюда, костюмы отнеси туда, к тому же он прошел собеседование, так сказать, был проверен в труде и в бою. Егор Евсеевич впал, по-научному, в депрессию, начальство в растерянности, лишь неистребимый общественник Понодыгин не сдал позиций, потребовал созыва расширенного районного симпозиума по вопросу «Неформальные объединения», к которым отнес ансамбль «Ручеек», в противном случае грозился написать разгромное письмо в ЦК комсомола. Симпозиум созвали. Первым выступил Понодыгин.
— Товарищи, — сказал он звонко, — в тот момент, когда наш район мог выйти по плетению лаптей на первое место в мире и мы могли рапортовать о достигнутых результатах и выходе на международные рынки, из-за преступной халатности все полетело в тартарары! Неужели среди масс не найдется другая гармонистка?
— Маша была виртуозом, — дал справку в ответ Егор Евсеевич. — Она могла двумя пальцами на баяне играть Бетховена.
— Может быть, можно петь и плясать под фонограмму? Недавно приезжал «Модерн токинг» в единственном числе и пел четырьмя голосами, — попыталась найти компромиссное решение Воля Мебельная.
— Как бы не так! — подал голос, не вставая, Жора, отворачивая дыхание в сторону. — Сколько раз говорил, чтоб купили аппаратуру? Боялись, что я ее перелицую. Вот теперь и расхлебывайте!
— Может быть, можно вместо женщины взять мужчину?
— У нас женский коллектив. В джазе только девушки, — сказал режиссер.
— Так оденьте его бабой! — сказал Понодыгин.
— Во-первых, не бабой, а девушкой, — уточнила Мебельная.
— Тогда нарушится общий принцип, — замотал головой Егор Евсеевич.
— Подумаешь, впервой, что ли? Ух уж эти принципы! Не будем отказываться от данной идеи. Кого мы можем выдвинуть из мужчин в женщину? — не сдавался Понодыгин.
— Есть у меня кандидат, — сказал директор артели, окончивший художественное училище по прикладному искусству. — Душевный человек, Вася Лепехин. Он играет на гармошке не хуже Маши, сам на свадьбе слышал.
— Отлично! — обрадовались участники расширенного симпозиума. — Мы «за»!
Так был заложен первый камень в фундамент международных осложнений. Разумеется, никто об этом не догадывался, ведь сплошь и рядом из-за добрых намерений получается невесть что, как из безобидной приписки на копейку возникает уголовное дело о растрате миллионов.
Что характерно, Вася Лепехин наотрез отказался ходить в сарафане.
— Моя жена и так говорит, что я хуже бабы! Другие мужики сколько денег на шабашке заколачивают, на «Жигулях» катаются, а у меня, кроме велосипеда с моторчиком, ничего нет. После подобного переодевания она меня со света сживет, на развод подаст, внуки будут пальцами показывать, по улице не пройдешь.
У Васи хохолок стал похожим на петушиный гребень, и он весь так и заходил ходуном.
— Кто узнает? — увещевали его. — Ты в сторонке будешь стоять, на гармошке пиликать. Это же заграница. Там все можно.
— Знаете, где я вашу заграницу видел? — не унимался Вася.
— Знаем! Но ради родного коллектива!
— Вспомнили сразу о родных?
— Конечно. Кстати, как у тебя по этому вопросу?
— Сколько раз просил катальню модернизировать. Котлы для варки шерсти проржавели, а когда в детском саду на кухне котлы из нержавейки меняли, куда их списали?
— Вася, товарищ Лепехин, — продолжало увещевать каталя руководство. — При чем тут детский сад? Отремонтируем тебе цех, не первый раз обещаем.
— Если отремонтируете, тогда поеду, — сдался Вася.
— Годится, — обрадовалось руководство. — Даем слово!
— Нет! Словами не купите, вы мне трудовой договор подпишите — я туда, вы в мой отъезд — полный ремонт.
Васю оформили на выезд за сутки, списав его данные с личного дела отдела кадров, но подобная спешка имела глубокие последствия: Лепехин не слышал наставления бывшего трамвайного контролера о колбасе твердого копчения, иначе трудно объяснить последующее.
Аэропорты Шереметьево — один для нас, другой для них. Девушки вылетали через тот. Мебельная строго предупредила, чтоб артистки-мотальщицы держались вместе и ходили не меньше трех, во избежание провокаций. Девушки гуляли рядом друг с дружкой, держась за руки. Заминка вышла, когда они стали заполнять декларации — бланки почему-то оказались сплошь написанные не по-нашему, заморским языком со словарем и учительницей владела Воля Мебельная — она окончила вечерние курсы кройки и шитья с английским уклоном. Словаря, тем более учительницы под рукой не оказалось, естественно, ее знания вызвали сомнения.
— Что это? Так? — колебалась Воля. — Фамели… Фамилия, значит. Пишите сверху свою фамилию, имя и отчество.
Девушки окружили Мебельную плотным кольцом, они быстро застрочили самописками на бланках свои Ф.И.О.
— Дальше… «Вот»? Что-то знакомое? Ага, «вот» — это «что», а «что» что?
Спасибо помог темнокожий заезжий гость, он пошел с радостью навстречу, широко раскинув руки.
— Что, красавица, непонятно? Помочь? Наркотики есть?
— Ой! — всполохнулись девушки. — Нету, что же делать? Мы не знали.
— Нет, значит?
— Нет!
— Так и пишите. Огнестрельное оружие есть?
— Тоже нет. А зачем?
— Пишите. Валюта?
— Тем более…
— Валюта есть, — сказала с гордостью Мебельная. — В сумочке на шестнадцать дней каждому по доллару в день.
— Почему так мало? — удивился темнокожий друг.
