Ознакомительная версия.
Но всего удивительней, что остальные сестры, ревниво следящие, чтобы шеф не уделял кому-то из них больше внимания, – так уж издавна повелось в любом замкнутом медицинском коллективе, где большинство составляют молодые и незакомплексованные женщины, – не покусывали юную негаданную фаворитку. Изощренно и будто бы добра ей желая, как умеют это лучше всех лукавые медички. Сестры в его отделении были почти все вполне еще амурного возраста и не одна из них не прочь была бы полюбезничать с моложавым симпатичным завом. Что показательно – и суровая, взыскательная старшая сестра Никитична, спуску никому не дававшая, благоволила к Лиле, не отрывалась на ней. А Льву Михайловичу, и он не скрывал этого, Лиля Оболенская в самом деле пришлась по сердцу. И как человек, и как сотрудница. Опекал ее, похваливал, даже изредка, в радужном настроении, называл доченькой. И, если откровенно, с удовольствием заимел бы такую славную дочь, светлую и улыбчивую, не в пример его собственным, с характерами очень непростыми. Но уж никак не видел в ней женщину, объект для ухаживания, обольщения. И это он внушил Лиле, что надобно ей расти, учиться дальше, не пренебрегать своими способностями и возможностями. Это благодаря ему стала она заочно учиться на биологическом факультете, обретать высшее образование.
Личная жизнь Лили его мало интересовала, хотя были все основания полагать, что мужским вниманием она не обделена. В том числе у мужской части врачебного персонала больницы, особенно хирургов. Когда он в операционный день прибывал с Лилей в хирургическое отделение для дачи наркоза, молодцы сразу оживлялись, острили, заигрывали с обворожительной сестричкой. Не однажды случалось видеть Льву Михайловичу, как провожал кто-нибудь Лилю утром на дежурство или встречал после работы. И совсем молоденькие ребята, и постарше. Особенно настойчив был один, крупный, смуглый, скуластый парень, частенько карауливший Лилю у больничных врат. Никогда Дегтярев не позволял себе подначивать ее по этому поводу, вообще касаться этой темы. Впрочем, насколько он мог судить, ни один из них не преуспел. К слову сказать, все Лилины ухажеры, которых случайно выпало Дегтяреву увидеть, ему не понравились. Лиля, на его взгляд, заслуживала лучшего.
Он, наверное, был последним в отделении, кто заметил, что Лиля к нему, по выражению афористичной Никитичны, неровно дышит. Примечал, конечно, и жалобные взгляды ее, и то, как розовеет она, когда обращается он к ней, как радуется, если берет ее с собой на операцию, но фривольного, личностного значения этому не придавал. Потому, прежде всего, что давно привык уже к кокетливому обхождению своих сестричек, к тому же, повторяясь, как женщина она для него не существовала, не из той она была оперы. Вскоре, однако, не замечать преобразившегося Лилиного отношения к нему сделалось невозможным, слепым и глухим надо быть. Это, Дегтярев не сомневался, было уже не просто уважение и почитание – нечто большее. Был он вполне зрелым и опытным мужиком, чтобы оставаться в неведении. И сие «нечто» очень его встревожило. Прочувствовал он, что не блажь это и не прописное увлечение девочки зрелым мужчиной, что сплошь и рядом случается, тем паче если объект этот – ее начальник. Верней, не просто начальник, тогда все было бы проще и объяснимей, а учитель, наставник. Непостижимый и вечный комплекс. Так вызревающие школьницы всем классом влюбляются в своих преподавателей, зачастую типов совсем заурядных.
Встревожился он потому, что ни к чему это было и не к добру, лишь всему во вред, прежде всего работе. И жаль было безоглядно втюрившуюся девчонку, несовременно, он давно уже пригляделся к ней, искреннюю, чистую. Этого только не хватало. Ему и ей. Началось, точней продолжилось это воскресной ночью, в их совместное дежурство. В гинекологию привезли пожилую женщину с сильным кровотечением, было принято решение пойти на оперативное вмешательство, Дегтярева позвали давать наркоз. Операция непредвиденно затянулась, наркоз шел трудно, в довершение ко всему была женщина тучная, с сердечным пороком и обломным кровяным давлением, намучились они с Лилей изрядно. Когда, к счастью, все успешно завершилось, вернулись они в свое отделение, решили взбодрить себя чайком. Лиля вызвалась сама все приготовить, вскоре заявилась к нему в кабинет с чашками и бутербродами. Было это в порядке вещей, ему и раньше доводилось чаевничать по ночам и с Лилей, и с другими дежурными сестрами, ни о каком посягательстве на субординацию тут и речи не было. Уселись за журнальный столик в углу, специально для таких целей Дегтяревым приспособленный, он сделал первый желанный глоток, истомно потянулся, сказал ей:
– Что, доченька, досталось нам сегодня?
Лиля как-то странно взглянула на него, заполыхала – она всегда краснела легко и быстро – и еле слышно произнесла:
– У меня к вам просьба, Лев Михайлович. Пожалуйста, не называйте меня доченькой.
– Тебе это неприятно? – вскинул он брови.
– Я не хочу быть вашей доченькой, – выделила последнее слово.
Он мгновенно уразумел, что ответ этот с двойным или даже тройным дном, попытался отшутиться:
– Тебе было бы стыдно за такого отца?
– Вы ведь и так все про вас и про меня знаете, я же вижу, – опустила веки.
Он, чтобы его замешательство укрылось от нее, преувеличенно сосредоточился на поглощении чая, в лицо ей не глядел, в поле своего зрения оставив лишь ее стиснутые руки, маленькие и нежные как у ребенка, но по-женски красивые, ухоженные. Сейчас нужны были всего одна-две фразы, емкие и вразумительные, которые бы раз и навсегда все расставили по местам, не обидели ее, отрезвили. Чтобы могли после этого нормально общаться – он, в отцы ей годящийся, зав отделением, где она работает, и она, глупенькая девчонка, вообразившая себе невесть что. Сказал ей, недвижимо застывшей:
– Не надо портить наши отношения. Не выдумывай меня. – И, мгновенье назад не подозревая, что скажет ей это, добавил: – Иначе нам лучше расстаться.
Лиля молча поднялась и вышла из кабинета. А он долго еще сидел, вертя в пальцах опустевшую чашку, размышлял, верно ли себя повел, не перегнул ли палку. Все-таки должен был найти какие-то другие слова, добрые, отеческие, ведь совсем девчушка она, тут не топором бы, а тончайшим, осторожным скальпелем. Возможно, у Лили это первая любовь, пусть и такая несуразная, сомнительная, но именно поэтому требовавшая еще большего внимания и понимания, чтобы беды не натворить. Как если бы в самом деле была она его доченькой. Разве застрахованы его дочери, взбалмошные девчонки, от подобной истории? Легко ли им будет, если так же небрежно и холодно отнесется к ним обожаемый человек? Захотелось даже вернуть ее, успокоить. Но тут же погасил в себе это желание, доверившись старой врачебной истине, что рана скорей заживает, если не трогать ее руками и поменьше обращать внимание.
Вскоре он убедился, что решение принял верное. Оба они, как сговорившись, вели себя так, словно ничего между ними не произошло, не было того чаепития воскресной ночью. Дни шли за днями, в радостях и печалях, в заботах больших и малых, более удачные и менее, обычная и привычная жизнь, больничная и не больничная. Единственно, о чем позаботился Дегтярев, – составил график на будущий месяц так, чтобы их ночные дежурства не совпадали. На всякий случай. И по возможности старался не оставаться с Лилей наедине. Все же отчего-то чувствовал себя виноватым, хоть и не знал толком, в чем она, эта его вина, заключается.
Сдвинулось что-то на очередной утренней планерке, спокон веку звавшейся «пятиминуткой» и надолго затягивавшейся порой, когда не все ладно было в его отделенческой вотчине. Все было как всегда: отчет за минувшее ночное дежурство, состояние тяжелых больных, план работы на новый день. Лиля появилась в кабинете позже остальных, пришлось ей занять единственный свободный стул неподалеку от дегтяревского стола – обычно старалась она пристроиться где-нибудь подальше. Сидела, облаченная в голубую больничную униформу – курточку с короткими рукавами и брючки, – примерно сложив руки на коленях и глядя в пол. Слушая дежурившего врача, Дегтярев краем глаза поглядывал на ее слегка курносый профиль под высоким накрахмаленным колпаком, на оголенные руки. И обратил вдруг внимание, какие они у нее красивые, словно впервые увидел. Алебастрово белые, точно и не знойное лето на дворе, туго обтянутые молодой атласной кожей. Даже не коснувшись их, легко было догадаться, как нежны они и упруги. Поймал себя на коварном желании провести по ним ладонью, задержать в ней точеные Лилины пальчики. И настолько сильным, чувственным было это желание, что сам поразился. А она вдруг коротко посмотрела на него и порозовела, словно каким-то непостижимым образом проникла в его мысли. И тут же снова опустила глаза.
А ночью она приснилась ему. В безумном эротическом сне, которые много уже лет не являлись к нему, чуть ли не со дня женитьбы. Он пробудился, содрогаясь, изумился себе, потом долго лежал без сна, до подробностей вспоминая сгинувшее виденье. Утром он столкнулся с ней в дверях, и она снова, на миг опалив его синим взглядом, залилась горячей краской. Будто и сны его были ей доступны. Тем удивительней это было, что после того разлучного чаепития минуло уже почти две недели и раньше при встречах ничего подобного с ней не происходило. Больше того – выглядела в общении с ним зажатой, непроницаемой.
Ознакомительная версия.
