Вскоре до Васи дошло, что это не кислота, а, наверно, то самое оно, про которое обезьян рассказывал. Испугался Вася, сунул два пальца в горло и проблевался драгоценными камнями. И завис над ними, завтыкал, как они переливаются и фракталятся. Пришла собака и всё сожрала, стало темно и холодно. И Вася осознал, что стоит на четвереньках, а руки у него чёрные аж по самые локти.
"Ну, нет, нихуя! — подумал он. — Собака на меня не гавкает — значит, я ещё не обезьяна!" А тут она вдруг как загавкала! и как набежала целая толпа собак! и все они как загавкали!
Вася шустренько на балкон запрыгнул. А собаки внизу столпились и голосят на всю улицу. Вася полез ещё выше, забрался на самую крышу. Огляделся, поискал свою гостиницу — а она вот она, буквально через три–четыре крыши! И от этого накатила такая радость, что Васю прямо на месте плясать повело. И смеялся он как обкуренный, остановиться не мог.
Тут вышел местный мужик с палкой и на Васю уставился. Вася его увидел, смеяться мигом перестал и драпанул от него по крышам, не разбирая дороги. Свою крышу сразу потерял из виду, но не искал её, а просто с крыши на крышу перелазил или перепрыгивал. Кожа его вся почернела и потрескалась, из–под неё пробивалась шерсть, но Вася уже не высаживался по этому поводу. Он уже понял, в чём прикол обезьяной быть!
Дикий и свободный, скакал он над городом, перевёртывал всё, что не привинчено, хватал всё, что мог унести, бегал по карнизам, заглядывал в окна. И повсюду видел убогие убежища, в которых спали унылые люди, неспособные бегать по крышам в два часа ночи. Вася глядел на них, и его разрывало от счастья, что он теперь не такой и никогда больше таким не будет.
А потом он увидел обезьян. Тех самых, сегодняшних.
Внутри одного квартала оказался секретный дворик, заметный только с края ближайшей крыши. В середине там росло развесистое дерево, накрывавшее весь двор своими ветками — и вот, на ветках они и спали. Но не все. Какие–то вокруг костра во дворике сидели, курили драп и по–английски беседовали. И Вася, хоть и по–английски почти вообще не волокёт, сразу понял, что разговор идёт о нём.
— Этот наркоман всё–таки взял у Кумара кислоту, — один обезьян сказал. — И, скорее всего, уже её съел.
— Ничего страшного, — оответил русский обезьян. — Что–то в этом роде я предвидел, и Кумара строго предупредил. Он меня понял и обещал прокапать бумагу чем–нибудь безобидным. ДОБом, например.
И все обезьяны засмеялись, а Вася заплакал. ДОБ он уже один раз хавал и на всю жизнь зарёкся. Таращило его тогда двое суток напролёт, чуть умом не поехал от этого ДОБа. А теперь он двойную дозу сожрал, и что же это будет?
И по крышам бегать сразу расхотелось, даже страшно стало. Слез он кое–как на землю, а там тоже темно и страшно. Побрёл по наклонной, спустился к реке и до рассвета над ней шарился. А там по ночному времени ни одного белого и ни одного нормального. Все или упоротые наглухо, или больные на всю голову, или сатанисты вобще. Васю там чуть в жертву не принесли, еле–еле от них удрал; потом ещё ограбить пытались, еле–еле отбился. Штаны и тапки он то ли где–то потерял, то ли потырили, так что полночи он шарился босиком и в одних трусах, и в таком виде вышел наконец на какую–то большую улицу. Там его полицейские сразу засекли, но убегать от них никаких сил уже не было.
И оказалось, кстати, что убегать–то от них и не надо было. Полицейские оказались самыми нормальными людьми в этом адском дурдоме! Не стали выспрашивать, что жрал да где брал, не стали тюрьмой стращать и на бабки разводить, а просто позвали какого–то местного пацана, и он за пять минут довёл Васю до его родной гостиницы. Вот счастье–то!
Рухнул Вася на кровать, поворочался часа четыре и к полудню заснул. А разбудила его вечером та самая подруга, которая духовная. Пришла такая с вещами и говорит:
— Разочаровалась я в Варнаси, нету в этом городе никакой духовности, только бизнес и блядство! Поехали в этот... как его... я записала, рили тру хинду плейс, сейчас посмотрю...
И пока Вася соображал, что ей ответить, ответ сам собой из–за окна пришёл.
— Не надо тебе туда ехать, девочка. Я там был и, уверяю тебя, там тоже сплошной бизнес и разврат.
Сказал это тот самый русский обезьян, сидевший на карнизе за окном. Подруга как его увидела, так и так и все слова забыла. А обезьян продолжал:
— Духовность, милая моя, не в городе, а в человеке. Пока её у тебя нет, ты её ни в каком святом месте не найдёшь. Поэтому от души тебе советую: забирай своего героя, да езжайте с ним оба в Арамболь, пока он тут совсем не рехнулся. И, да, Василий: вот твои штаны и тапки. Сто рупий с тебя, растяпа.
И протянул через решетку Васины вещи. Деньги получил и свалил, и с тех пор его Вася больше не видел. В тот вечер он обезьян уже не гонял, а на другой день улетел с подругой на Гоа. И там оказалось настолько ништячно, что потом они туда раз пять ещё ездили, в последний раз уже с ребёнком. Подруга–то, как за Васю замуж вышла, так сразу духовностью страдать перестала, а после родов у неё мозги на место встали окончательно. Варанаси она если и вспоминала, то как страшный сон.
