мля. Ну, да… купальники. Но это ж так – фикция, мля.
Конечно, мы урывались от Вовчика с его «Змеем Горынычем» и «мля», а старшина Закопайло, сдвинув «фурандю» на затылок, спрашивал:
– Рядовой Муденося, а те, что «одетые до без трусов валяются на песке» оказывали тебе любезности, или как?
– Ага, мля, любезности, товарищ старшина! Они шарахались от меня, как черти от ладана.
– От такого парня?! И шарахались?! Ты чего-то, Муденося, темнишь, – подшкеривал его старшина. – Ты же настоящий Аполлон Одесский, а они в шурш? Не, не верю, я баб знаю!
– Товарищ старшина, век свободы не видать – в шурш, паразитки! А я стою, как дёгтем обмазанный. И всё из-за него, придурка, «Змея Горыныча», как Вы изволите называть.
Меня-то и в Мореходке никто не знал по родовой фамилии, а звали «Приап». Я из-за него, проклятого, и на Наргин попал. Это же как на каторгу. Тут всюду, где не поройся, – ямы с укокошенными «врагами народа».
– Да, рядовой Муденося-«Приап», наверно, правильно, что тебя изолировали от женского пола подальше. Ты сколько бы хороших девок на тот свет отправил своим «Приапом»?! Это же надо – ни один негр с тобой сравниться не может, а куда уж нам со своими кутель-макулями.
Володя, если не обращать внимание на его «Змея Горыныча», был настоящей приманкой для девушек. Высокий, кудрявый блондин, голубые девичьи очи, мягок в отношениях, и застенчив, как школьник-первоклашка.
Он стеснялся даже ответить девчонке, написавшей ему письмо из какой-нибудь Зеленопузовки и предлагавшей: «Давайте дружить». За него писал Паша Швец, наш любвеобильный планшетист.
Надо же такому случиться – два бывших курсанта мореходных училищ, один от «папы», другой от «мамы» были призваны на службу на Каспий, точнее – на остров в море, Наргин, ставший на долгие три года для нас воинов ПВО не только местом службы, но и родным домом, который забыть невозможно…
…Так вот. Из их рассказов вырисовывается жизнь, достойная добрых улыбок, так как молодость заражена двумя вирусами: сексуальной озабоченностью и юношеским дурачеством, которые истребить невозможно, даже на таком «необитаемом острове», как Наргин.
Вы только послушайте «Лазаря» (как мы прозвали Толика), что он мелет! Вроде, как ничему серьёзному в Мореходке не учили:
– Когда я учился в «Рыбке», как по-домашнему называли ростовчане наше училище, то на свидание ходил в форме, от которой девчонки просто балдели! Как же, моряк идёт!
Как и все курсанты, ходил и я на свидания с девчонками. Времени в увольнении было очень мало, хотелось как можно больше «полимониться».
Я, чтобы не прерывать минуты удовольствия и отлучаться в туалет, в брюках меж ног сделал разрез, и когда, сидя на скамеечке в парке им. Горького мне хотелось «по-малому», я осторожненько лез в карман, направлял своё «ссикало» в прорезь, и отливал…
В это же время я покрепче обнимал свою девчонку и пытался целовать, отвлекая её от журчания. Когда её ножки в босоножках становились мокрыми, она изумлённо восклицала:
– Ой! Откуда это?! И дождя не было, а мокро!
А я ей и говорил:
– Наверно, канализацию прорвало. Давай пересядем на сухое место…
Все мы ухохатывались , а Толик продолжал:
– Когда я в «Рыбку» поступил и жил в экипаже, был у нас старшина, по фамилии – Захерман. Мы все подозревали, что он еврей, как наш ефрейтор Рабинович, а он это отрицал, и говорил, что евреев не любит, и что из-за того , что его дразнили «жидёнком» с малых лет, бартёжил, играл в карты на уроках, пил водку и дрался с еврейскими пацанами.
Может , он и жидёнок, но мужик классный! Как-то, дрессируя нас: «Встать!» – «Сесть!», «Встать!» – «Сесть!» – «Лечь!», – прищурил он один глаз, и спрашивает многозначительно:
– А почему у Вас, курсант Лазаренко, голова такая?
– После рахита, товарищ старшина, – отвечаю я. – Меня мамка сиськой не кормила, вот я и заболел "большеголовостью". Хорошо, что "большепузие" прошло, а не то меня бы в Мореходку не приняли!
– Да-а, Лазаренко. Ты головой, как наш завстоловой, бестолковый… Только у него ещё и "толстопузие". А так вы, два сапога пара. Он не только умудряется девчонкам подпудить, но, проявляя морскую смекалку, даже «пускать ветры» во время свидания умудрялся, то есть пердеть.
А я старшине:
– Как вы думаете, товарищ старшина, он поделится опытом? Это же класс – не отвлекаясь от свиданки, – «пускать ветры»! Ведь у нас, курсантов, каждая минута на учёте.
– Дурное дело – не хитрое! Ты, Лазарь, ещё салага, липовый моряк. Вот как съешь пуд соли, ты не то что «ветры пускать», а семь футов под киль девкам запускать будешь!
– Товарищ старшина, насчёт «ветров» я не сомневаюсь, а вот насчёт «семи футов» – сомнение берёт.
– Это ещё почему, курсант Лазаренко? – грозно спрашивает старшина.
Я ему показываю, что не зря в Мореходке учусь и кое-что знаю, и отвечаю:
– Потому что «Фут – это мера длины, равная 30,5 сантиметра», а у меня всего 15 см, товарищ старшина. А если помножить на семь, то это будет 213,5 см, то есть 2 метра и 13,5 см. Вы же понимаете, что я даже до выпуска из училища не дотяну до семи футов.
– Головой работать надо, курсант «Лазарь». И перенимать опыт старших товарищей.
– «Лазарь», так ты дотянул до выпуска? – спрашивает Женька Керц.
– Не, не дотянул. Случилось маленькое ЧП.
– Давай, Толян, трави про ЧП, – просим мы его.
– Ну, всё вам надо. Да ладно, колоться так колоться…
Наш экипаж располагался в переулке Братский, но все жители называли его «Блядский», потому что повадились девки к нам в экипаж с вечера заявляться. Ну, всякое бла-бля-бла меж нами, а уходить-то им надо. С этим строго было!
А не всем девчонкам уходить хотелось так рано. Прятались они под койки матросские, пока вечерняя поверка пройдёт, а как всё утихомирится, нырь под одеяло, и до утра разделяют тяготы и лишения курсантской службы!
Поутрянке мы связывали простыни и они спускались в окно, как обезьяны, и бежали к себе домой. Спускаю я как-то свою кралю, а она не удержалась и брякнулась.
– А тут командир роты, мать моя женщина, – выругался «Лазарь», – как форштевнем утренний туман разрезая, прёт в училище… Ну на него она и приземлилась. Ещё и ногу сломала… Ага, ему, ротному нашему…
Грохнул хохот в курилке, заглушая слова Толика. А он, паразит, даже не улыбнувшись, продолжал
–… На том моё обучение в «Рыбке» и закончилось. Выкинули меня на сушу! А тут на Наргин потребовались хохмачи, вот в военкомате
