над входом.
Остальные носильщики со всей решительностью поддержали это требование, охотно согласившись сопровождать пострадавшего под сень лопаты.
Нельзя сказать, что плотник «Доброго самаритянина» питал ярое отвращение к спиртным напиткам, поэтому он не высказал каких-либо возражений. К тому же после первой же дегустации моряк заключил, что подаваемый «Под лопатой» ром отличается отменным качеством. В результате он воздал должное и качеству, и количеству, а остальные участники действа не отставали от него.
Вряд ли следует удивляться, что, когда вся компания вышла из кабачка и снова очутилась среди тьмы и снега, корабельный плотник не только сохранил достаточно смутные воспоминания об адресе, но вдобавок нисколько не был этим огорчен. Тем не менее он все еще смутно осознавал, что должен исполнить какое-то порученное ему дело, поэтому двинулся во главе шествия вперед, опасно помахивая фонарем.
Минут через десять «похоронная процессия» вышла на Брайд-стрит как раз в том месте, где эту улицу пересекала какая-то другая. Тут плотник решил, что цель достигнута и дальше идти не нужно.
Носильщики, тоже далекие от состояния трезвости, все-таки попытались (не слишком настойчиво) возразить ему, заметив, что это не тот перекресток, о котором шла речь на пристани. Но моряк утверждал обратное и в доказательство указал на стоящий по правой стороне улицы дом — точно такой же, как был обозначен в адресе. Правда, назвать «белым» это строение из красного кирпича было затруднительно, но в эту минуту корабельный плотник искренне полагал, что цвет совсем не такая уж важная вещь. Кроме того, окна дома закрывали ставни, которые при дневном свете вполне могли оказаться зелеными.
Плотник поднялся по ступеням на высокое крыльцо дома и принялся изо всех сил колотить дверным молотком.
* * *
Пастор Эбенезер Дулитл принадлежал к числу застенчивых и сдержанных людей, вдобавок он обладал хрупким сложением и легко простужался в зимнюю пору. Его достопочтенная супруга, напротив, не отличалась ни застенчивостью, ни робостью, ни слабым здоровьем: ее физическая крепость и духовная энергия вызвала бы зависть у многих мужчин.
В тот вечер, о котором идет речь, пастор как раз сидел в своем кабинете на втором этаже и заканчивал сочинение рождественской проповеди. Вдруг он услышал громкий и настойчивый стук во входную дверь. Раздались звуки шагов его жены, потом зазвучали раздраженные голоса, один из которых принадлежал миссис Дулитл, а другой, мужской, был абсолютно незнаком. Речь шла о каком-то ящике или сундуке.
После этого слух мистера Дулитла уловил грузные шаги нескольких человек, которые, очевидно, несли увесистую ношу, и стук чего-то тяжело опущенного на пол в прихожей.
Любопытство заставило пастора подняться с кресла и подойти к порогу кабинета, откуда он мог более отчетливо слышать громкие голоса, продолжающие спор внизу, у входных дверей. Из долетавших до него слов он понял, что в его дом принесли какую-то посылку, правомерность доставки которой миссис Дулитл не только отказывалась признать, но и, паче того, требовала немедленного удаления этой вещи прочь. Однако главный носильщик уверял, что ящик принадлежит хозяину дома и что ему, носильщику, был обещан доллар за доставку.
Спор становился все более и более жарким. Однако в какой-то момент пастор осознал, что голоса стихли, а шаги удаляются. Затем входная дверь с грохотом захлопнулась — и наступила мертвая тишина. Точнее, просто тишина, но в ней отчего-то повисло нечто зловещее.
А затем миссис Дулитл попросила мужа спуститься. Каковой просьбе он немедля повиновался.
Внизу пастор увидел длинный ящик в форме гроба, водруженный прямо посреди прихожей. Миссис Дулитл стояла над ним со свечой в руке.
— Ну ты только посмотри, Эбенезер! — произнесла она в негодовании. — Как видишь, эти пьяные болваны все-таки оставили нам… вот это!
Пастор долго осматривал принесенную вещь. Ему удалось обнаружить только то, что на крышке наличествует какая-то неразборчивая надпись — видимо, на иностранном языке — и еще одно слово, «Ремо», которое, даже если оно было именем получателя, ничего не объясняло. По-видимому, чтобы разобраться, кому все-таки следует переслать этот ящик, был лишь один путь: открыть его и постараться по содержимому сделать вывод об адресате. Миссис Дулитл, жаждавшая избавиться от странной посылки, охотно поддержала эту идею.
Принесли отвертку, и пастор, щурясь при свете свечи, которую держала его супруга, принялся отвинчивать удерживающие крышку шурупы. Вскоре был извлечен последний из них. Пастор снял крышку и увидел, что содержимое ящика скрыто под несколькими слоями мягкой белой ваты. Он убрал их один за другим — и, подняв последний, вдруг содрогнулся всем телом: на него бесстрастным взглядом уставилось мертвенно-бледное и, вне всяких сомнений, именно мертвое лицо.
Сомнений не возникло хотя бы только потому, что голова была отделена от туловища: верхняя часть тела убитого и его шея, рассеченная зияющей раной, тоже виднелась из-под приподнятой ваты. Мертвец был облачен в строгий черный костюм; голову, видимо, должен был прикрывать короткий парик, но теперь он сдвинулся, обнажая совершенно лысый или обритый наголо череп.
Пастор оцепенел, не в силах двинуться с места. На какой-то миг ему показалось, что его сердце сейчас остановится. Это был действительно лишь миг, прошло всего одно мгновение, но мистеру Дулитлу казалось, будто он нескончаемо долго смотрел на безжизненное лицо, едва различимое в слабом свете трепетного пламени свечи. Он сумел сбросить с себя оцепенение — но именно в эту секунду раздался сдавленный крик миссис Дулитл и звон упавшего на пол подсвечника. Свеча погасла, и наступила полная темнота.
Дрожа мелкой дрожью, пастор стоял во тьме. И тут до него снова донесся голос жены, испуганный, но без тени истерики:
— Эбенезер! Тише, ради всего святого, и не говори ни слова. Господи, только бы слуги ничего не услышали… Первым делом мы должны закрыть это! — прошептала она. — Стой тут, никуда не двигайся, я принесу новую свечу. А потом мы опять завинтим крышку.
Когда она вернулась с зажженной свечой, пастор поспешно закрыл гроб крышкой и снова взялся за отвертку. Пока он работал, миссис Дулитл стояла молча и думала.
Вдруг она, придя к какой-то мысли, резко воспряла духом.
— Кажется, я знаю, в чем тут дело. Все очень просто: гроб с мертвецом должны были доставить нашему соседу, доктору Стеггу. Пьянчужки, которые принесли его сюда, ошиблись адресом.
— Но, дорогая, — неуверенно промямлил пастор, — что, если этот… этот ящик не имеет отношения и к доктору тоже?
— Да хоть бы и так! — решительно отрезала пасторша. — В любом случае он, врач, лучше нас сумеет распорядиться таким вот рождественским подарком![2]
Дом доктора был всего в каких-нибудь двадцати шагах от
