— По утрам здесь бывает солнце, — сказал старик. — И вид из окна прекрасный.
— Да уж, — ответил коммандант, поглядев на окна, в которые было вставлено матовое фигурное стекло. — А чем это здесь воняет?
— Серой. Она в воде, — пояснил старик. — Хотите взглянуть на комнату «Ухо, горло, нос»?
— Пожалуй, — решил коммандант. Они вышли назад в коридор и прошли в какое-то боковое ответвление от него.
Лучше поселяйтесь в «Промывке кишок», — посоветовал старик, пропуская комманданта в маленькую темную комнатку, где, правда, не было такого зловещего оборудования, как в первой, зато сильнее пахло серой. Коммандант Ван Хеерден замотал головой.
— Я возьму ту комнату, — проговорил он, не в силах произнести слова, которые могли бы оказаться неверно истолкованными. — Но я буду здесь только жить, — уточнил он, когда вместе со стариком они шли назад по коридору. Жить и осматривать окрестности.
— Если вам понадобится моя помощь, обращайтесь, — сказал старик. — Обед через полчаса в насосной.
С этими словами старик пошаркал куда-то по своим делам, а коммандант остался один. Усевшись на краешек кровати, он обозревал свою комнату с чувством глубочайшего разочарования. Потом он поднялся и отправился на поиски кого-нибудь, кто принес бы из машины его багаж. Делать это в конце концов пришлось ему самому. Подняв багаж, он расставил его по комнате так, чтобы по возможности прикрыть сумками и удочками столь беспокоившие его трубы, тазы и ванны. После чего открыл окно и, став на унитаз, выглянул наружу. Вид, как и говорил старик, оказался весьма живописным. Тропинки, проложенные через густую зелень, начинались от того, что когда-то было лужайкой вокруг дома, и, извиваясь, вели к реке, по берегам которой росли не ивы, как позволяло предположить название гостиницы, а какие-то неизвестные комманданту деревья. Но внимание Ван Хеердена привлекло не то, что находилось непосредственно вокруг гостиницы. И даже не огромного диаметра сточная труба, отчасти закамуфлированная под нагромождение камней, которая шла в сторону реки и, несомненно, несла в себе многие тонны какой-нибудь отвратительной дряни. Внимание комманданта привлекли горы. Они выглядели впечатляющими даже с вершины перевала Роой-Нек. Но отсюда, из комнаты номер «6 — Промывка кишок», они казались божественно-величественными. Нижняя часть их склонов была покрыта зарослями акаций, эвкалиптов и колючек. А над горными лугами, где среди валунов и каменных глыб паслись козлы, с риском для жизни выгрызая среди расщелин траву, над каменными осыпями гордо возвышались вершины, отвесно уходившие вверх, к сияющему чистой голубизной небу.
«Здесь обязательно должны водиться бабуины», — подумал коммандант, которого пейзаж настроил на поэтический лад. Он спустился с возвышения, изготовленного, как он заметил, «Файсонс с сыновьями» фирмой фаянсовых санизделий из Хартлпула, и отправился на поиски столовой.
Она располагалась в большой комнате, называвшейся «Насосная». В центре ее был миниатюрный мраморный фонтан, непрерывно журчавший и распространявший вокруг тот же запах, который так не понравился комманданту в его комнате. Смешиваясь с доносившимся из кухни запахом тушеной капусты, аромат этот приобретал здесь не столько минеральный, сколько органический оттенок. Коммандант сел за столик возле окна, выходившего на террасу. В комнате были заняты еще три столика, хотя в ней могли бы одновременно разместиться не меньше сотни посетителей. В одном углу перешептывались две пожилые леди с подозрительно короткими прическами, а за столиком, стоявшим около фонтана, сидел мужчина, внешне показавшийся комманданту коммивояжером.
Никто с ним не поздоровался, и коммандант, сделав цветной официантке заказ, попытался вступить в разговор с коммивояжером.
— Часто вы сюда приезжаете? — спросил он, силясь перекричать журчание фонтана.
— У меня вспучивание от газов. В кишечнике. А у них — камни, — показал тот в сторону сидевших в углу женщин.
— Вот как, — ответил коммандант.
— Вы тут впервые? — спросил молодой человек. Коммандант кивнул.
— С каждым разом вам будет здесь нравиться все больше, — сказал его собеседник.
Сделав вид, будто он не расслышал, коммандант молча закончил обед и вышел в холл, оглядываясь в поисках телефона.
— Если хотите позвонить, надо ехать в город, — объяснил ему старик.
— А где живут Хиткоут-Килкууны?
— Ах, этим, — презрительно фыркнул старик. — Этим позвонить нельзя. Они слишком важные. Мы им предложили в складчину провести линию, но они отказались. Они не вступают в складчину с теми, кто не их круга. Хотят, чтобы к ним никто не совался. Если правда все то, что о них говорят, тогда им действительно не нужно, чтобы к ним совались.
С этими словами старик скрылся в комнате, на двери которой было написано «Процедурная», не оставив комманданту иного выхода, кроме как ехать в город и там выяснять дорогу к дому Хиткоут-Килкуунов.
Тем временем в Пьембурге уже начались перемены, вызванные отсутствием комманданта Ван Хеердена. Лейтенант Веркрамп приехал на службу рано утром и расположился в кабинете комманданта.
— Этих сотрудников немедленно вызовите ко мне, — приказал он сержанту Брейтенбаху и вручил ему список, в котором значились фамилии десяти констеблей, чья мораль в вопросах половых сношений с представительницами других рас не выдерживала никакой критики. — И подготовьте камеры на верхнем этаже. Одну из стен побелить, в каждую камеру поставить по койке.
Когда вызванные явились, Веркрамп побеседовал с каждым из них поодиночке.
— Констебль Ван Хейниген, — строго обратился лейтенант к первому, — вы спали с черными женщинами? Спали. Не отрицайте.
Констебль Ван Хейниген выглядел ошарашенным.
— Но, сэр… — начал он, однако Веркрамп оборвал его.
— Отлично, — констатировал он. — Рад, что вы не отпираетесь. Вам будет предписан курс лечения, который избавит вас от этой болезни.
Констебль Ван Хейниген никогда не думал, что привычка насиловать черных баб — это болезнь. Он всегда считал, что это одна из тех мелких привилегий — нечто вроде чаевых, — какие обычно бывают на неприятной и малооплачиваемой работе.
— Вы сознаете, что такой курс вам будет только полезен? — не столько спросил, сколько почти приказал Веркрамп, так что возможность не согласиться с его утверждением заведомо исключалась. — Отлично. Тогда распишитесь здесь. — Он бросил на стол перед пораженным костеблем какую-то форму и всунул ему в руку авторучку. Констебль Ван Хейниген расписался.
— Благодарю. Следующий, — распорядился Веркрамп.
За час лейтенант провел столь же энергичные беседы и с остальными, в результате чего все десять констеблей подписали бумагу, в которой добровольно соглашались пройти курс лечения от ненормальной склонности к половым сношениям с представительницами других рас.
— Начало хорошее, — сказал Веркрамп сержанту Брейтенбаху, — думаю, мы сумеем убедить всех сотрудников подписать такое обязательство.
Сержант согласился, но высказал одно предложение.
— Полагаю, сэр, мы могли бы исключить сержантский состав. Как вы считаете? — спросил он. Веркрамп задумался.
— Пожалуй, — неохотно согласился он. — Кто-то же должен будет проводить лечение.
Сержант распорядился о том, чтобы все полицейские, которые будут заступать на дежурство, предварительно подписывали бы согласие на прохождение лечения, а Веркрамп поднялся тем временем наверх проверить подготовленные камеры.
В каждой из них была уже побелена одна из стен. Напротив этой стены стояла кровать, а возле нее на столике — проектор для показа слайдов. Не хватало пока только слайдов. Веркрамп вернулся к себе в кабинет и снова послал за сержантом Брейтенбахом.
— Возьмите пару машин, поезжайте куда-нибудь за город и привезите сотню цветных девок, — приказал лейтенант. — Постарайтесь отобрать тех, что покрасивей. Тащите их сюда, и пусть наш фотограф всех их снимет. Голыми.
Сержант Брейтенбах взял два полицейских фургона и отправился в Адамвилль, черный городок неподалеку от Пьембурга, исполнять приказание, показавшееся ему простым и ясным. На практике, однако, все получилось сложнее, чем он предполагал. Пока полицейские вытаскивали из домов и заталкивали в фургон первый десяток черных девушек, собралась большая рассвирепевшая толпа, а городок охватили волнения.
— Отпустите наших женщин! — требовала толпа.
— Выпустите нас! — верещали в фургоне сами женщины. Сержант Брейтенбах попытался объяснить смысл предпринимаемых действий.
— Мы их только сфотографируем, без одежды, растолковывал он. — Это делается для того, чтобы белые полицейские не спали больше с женщинами банту.
Подобное объяснение прозвучало, как и следовало ожидать, неубедительно. Судя по всему, толпа явно считала, что фотографирование черных женщин голыми окажет на белых полицейских прямо противоположное воздействие.
