В профкоме ему страшно обрадовались, поскольку к такому вожатому — бодрому, веселому, и совершенно без вредных привычек, не страшно было отправить под присмотр даже и собственных профкомовских деток.
И Павел был рад радешенек. Можно было все лето не видеть уголовных рож, не разнимать пьяных и не уговаривать трусливых граждан свидетельствовать в суде. Общение с детьми, в сравнение с этим, представлялось чистой радостью. «Самому можно стать лучше и деток чему-либо научить, — весело думал он, — может после и Соне интересно будет узнать подробности лагерной жизни на природе».
После посещения профкома, Паша, вдохновленный перспективой поработать лето с пионерами, отправился к себе.
Там он извлек чистый лист писчей бумаги и, как обыкновенно поступают сыщики, принялся рисовать на нем схемку: разные стрелочки, кружочки, загогулинки и человечков по краям. Потом сбился на упомянутых капитаном чертей, схематические изображения обнаженных дев и, наконец, бросил это занятие совсем из-за подступившей сонливости.
Павел стал было прилаживаться щекой к локтю, чтоб недолго вздремнуть, но тут из коридора, без стука шагнула вдруг к нему сильно пожилая тетка в суконных ботах на железных застежках, в платке и с наполненной свертками «сеткой».
Войдя, она сразу по-хозяйски облокотилась о его стол и, как окурком, прожгла своим взором в листке обугленную дырку посредине одной схематической ню. Потянуло горьким дымком.
— Бабочек рисуешь, милиционер Перец? — обратилась она к Павлу, не решившему еще, спит он или бодрствует.
— А мы ведь, кажется, незнакомы? — возразил сержант, стараясь избежать опасного взора.
— Познакомишься со мной, дай срок. Будет тебе белка, будет и свисток, — бодро заверила она, — Я не против. Это мне даже в приятность от такого субчика, — продолжила старуха, основательно усаживаясь напротив,
— Скажи-ка мне, внучок, не соври, каково ты к жулью относишься? — сразу же взяла она взыскательный тон. — Может быть, пускай себе гуляют на воле, да образуют банды? Ты вот контуры выводишь, а они расшибают головы персонажам кино для неизвестной цели. Уж не прикармливают ли тебя эти мазурики, на манер сома?
— Вы это на что такое намекаете? — насторожился сержант, — Какая у вас фамилия?
— Спиридоновы мы. А могла бы быть такая фамилия, что ты, касатик, с табурета бы упал, но судьба не вышла, — потянула женщина платок к носу и всхлипнула.
А Павел подумал: отчего тетки пожилые носами плачут, а молодые — глазами, как человеку присуще?
— Ты, в своем лице, нужен мне, как власть, — продолжила пожилая дама, утерев нос и глаза, — Поэт как сказал: «Моя милиция меня стережет!»
— Сержант Перец, — привстал, протягивая руку сержант. — Павел, — уточнил он , пожимая неожиданно крепкую ладонь. — Но теперь вам необходимо успокоиться. Успокойтесь теперь, хорошо? — покинул он опасливо свой табурет и зачем-то подвинул графин к середине стола. Сам же устроился на подоконнике.
Глаза Павла то и дело соскальзывали с иных предметов опять на прожженную дыру в листке, отказываясь признать очевидное. Ведь кроме как от старухиного взора, воспламенению произойти было ровным счетом неоткуда. На всякий случай он тотчас припомнил расположение ближайшего огнетушителя в коридоре.
— Вот, вода в графине из крана, выпейте. Очень, знаете ли, помогают гимнастические упражнения, когда волнуешься, дыхание тоже…
— Сам, дурак, пей свою дурацкую воду, если слов не понимаешь! — встрепенулась опять вдова, убаюканная было ласковым обхождением, — Говорю тебе толком — дело керосином пахнет! Артисту лоб расквасили? Очкастый инвалид ускользнул от вас, за угол завернул и на трамвай сел, а я его проследила со своего места. Этот хромой, как очки синие снял, так я по глазам и поняла, что выжига. Он всему причинен. Я этих выжиг сразу узнаю, много встречала за жизнь.
— Так вы о случае на съемках? — подскочил Перец, только что сообразивший, что он первым делом и собирался об этом доложить начальству, но сбился из-за этих чудных монет, да вызова и похода в профком.
— О чем же еще, помилуй Господи? Ты же был там, я видела, сновал везде, расстоянья измерял, а после уехал. А этот в очках опять приходил после, без трубы. Он сперва-то с трубой был.
— Это ж совсем другое дело! Чайку не хотите ли? Кофейку? — соврал Перец, зная, что кроме кипятку, ничего в их конторе не найти, — сейчас посидим, обсудим все…, — бормотал он лихорадочно, боясь сбить старушку на постороннюю тему и припоминая, что и в правду была «ориентировка» на какого-то очкастого не то спекулянта, не то «фармазонщика».
— У тебя, я вижу, квасок имеется, — указала Матрена на стоящий под столом зеленый бидон, и Паша вспомнил, что, точно, оставался со вчера бочковой квас в бидоне, а старуха увидала сквозь эмалированное железо. Опасливо поджав ноги, он наклонился к бидону.
— Буровь большую, — взяла посетительница стакан от графина и двинула к Павлу, — пока вас отыщешь, да разобъяснишь, водою изойдешь, — принялась она утирать шею и щеки снятым с головы ситцевым платком.
Пока сержант наливал из бидона квасу, Матрена достала из сетки один из свертков и выложила на стол пяток домашних плюшек. Павел подумал, что надо не забыть тотчас пойти рассказать Корытину о происшествии, как только тетка отчалит.
Кабинет наполнился новым запахом, и плюшки сами, без посторонней помощи устремились прямо в рот сержанту, поворачиваясь на ходу наилучшими боками вперед.
Отведав плюшек, Перец признался сразу, что во всю свою жизнь не едал, пожалуй, ничего вкуснее.
32
Ворон уже с неделю не питался нигде, кроме наилучших ресторанов. Раиса всегда умела так занять его изучением меню или сочинением устных отзывов о съеденных блюдах, что тот ни разу не застал момента оплаты ужинов или обедов. Женщине легко удалось внушить артисту, что это так, ничего не стоящие пустяки, и все, наоборот, должны на коленях умолять его, оказать им такую честь — откушать еще.
После первого посещения «Кавказского», они оказались в загородном доме Раи, поразившем Ворона достатком и множеством комнат с абажурами, в одной из которых проживала и мамаша Раи, совершенно не высовываясь, когда не просят. Так что он и не встретил ее ни одного разу.
Ворон отметил и фотографический портрет Поликарпа Шторма в шлеме на фоне самолета, застрявшего в торосах. Задержавшись у портрета, артист, против воли, на секунду сделался точь в точь, как героический отец, только без формы. Про себя он мигом составил как бы конспект будущей роли отважного летчика, не в силах преодолеть профессионализма, вполне ему присущего.
К моменту, когда Ворон отвлекся от созерцания портрета и налюбовался бесконечным отрядом уменьшающихся слонов, заканчивавших переход через кружевную салфетку, постеленную на полированный сервант, Рая уже приготовилась предстать его взору в шелковом халате, с огнедышащими китайскими драконами. Полы его никак не могли удержать в пределах приличия грудь, жившую, кажется, жизнью самостоятельной и целеустремленной. Непосредственно над грудью мерцали волшебным светом изумрудные змеиные глаза, на фоне собранных в замысловатый пук красных проволочных волос. Коралловые губы, срисованные с поздравительных открыток начала века, имели форму сплюснутого сердца и угрожали потерею сна любому, в ком бьется неугасимое сердце подростка.
Самостоятельных мужчин такие дамы пугают. Неведомая сила подталкивает таких мужчин, наоборот, к тихим неярким блондинкам, стыдливо прикрывающим белесыми ресничками серенькие глазки. То есть взамен заслуженного успеха, несомненные красавицы часто бывают потеснены этими ничем не заслужившими мужского внимания «снегурками».
На счастье, артист Ворон не был самостоятельным мужчиной, он всегда чувствовал необходимость опоры в жизни, хоть и был при этом несколько как бы повадлив. Даже артистическое амплуа героя и любовника не прибавило ему самостоятельности ни на грамм.
Стоящая посередине гостиной Раиса, будто задумалась глубоко, рассматривая любимого артиста. Глаза ее подернулись туманом, она замерла, но в следующий миг решительно шагнула к нему и сразу же впилась в Вороньи губы, одновременно крепко стиснув узковатые плечи мужчины в своих длинных и цепких пальцах.
Ворон этого никак не ожидал, рассчитывая в качестве прелюдии на чашечку кофе и умственную беседу. Артист с недоумением и ужасом чувствовал неотвратимо рвущийся сквозь его сжатые зубы горячий и твердый, как кинжал язык, заполнивший сразу полость рта, глотку и неистово лезущий еще дальше, вглубь дыхательного пути. Лицо же Семена, кажется полностью, утонуло в растянутом сердце ее влажных, горячих губ.
Со стороны глядя, могло показаться, что женщина хочет выпить из него всю кровь или мозг, для чего и уминает податливого мужчину к себе за пазуху. Наверное, это имело бы успех, судя по судорожным взмахам локтей и вытаращенным в предсмертном удушье белым глазам Ворона, да Рая, спохватившись, передумала губить его насмерть и отстранилась на миг.
