Фаина Раневская - Анекдоты и тосты от Раневской

Журналист поинтересовался у Фаины Георгиевны, что для нее самое трудное в жизни.

— О, самое трудное я делаю до завтрака, — сообщила актриса.

— И что же это?

— Встаю с постели.

Фаина Раневская о журналистах:

— Ох уж эти журналисты! Половина лжи, которую они распространяют обо мне не соответствует действительности.

Фаина Раневская как-то вспоминала:

«Меня пригласила к себе образованнейшая, утонченнейшая женщина девятнадцатого века Щепкина-Куперник[46]. Я благоговела перед нею, согласно кивала, когда она завела речь о Чехове, о его горестной судьбе и ялтинском одиночестве, когда супруге все недосуг было приехать. После третьей рюмки я почувствовала себя достаточно раскрепощенно:

— Татьяна Львовна, а ведь Ольга Леонардовна Книппер-Чехова — блядь.

И обмерла от ужаса: сейчас мне откажут от дома!

Но изысканная Татьяна Львовна всплеснула ручками и очень буднично, со знанием дела воскликнула:

— Блядь, душенька, блядь!..»

«Однажды — было это в театре Пушкина, потому и запомнила на всю жизнь — после «Игрока», я, как обычно, завела:

— Ой, сегодня я сыграла отвратительно!

И вдруг актер, мой партнер по спектаклю, согласился.

— Да уж, действительно: наговняли, как могли!

— Что?! — возмущенно вскрикнула я.

Еле удержалась, чтобы не надавать ему по морде. И избила бы не на шутку…»

Как-то раз в гости к Фаине Георгиевне зашла Наталья Богословская, жена композитора, и с большим воодушевлением рассказала, что она только что дочитала новую книгу Светланы Сталиной[47], которую Никите Владимировичу[48] чудом удалось провезти через нашу границу.

— В этой книге, между прочим, — сказала Наталья — и вам, Фаина Георгиевна, посвящено несколько страниц. Вы фигурируете под именем Фанни Невская.

— Я слыхала. Но что она пишет? Ничего компрометирующего?

— В общем, нет. Пишет, что вы — самостоятельный человек, что многие опасаются ваших острых оценок, да вот еще о том, что вы обозвали известную журналистку, Татьяну Тэсс[49], наверное.

— Как я обозвала? — осторожно спросила Фаина Георгиевна.

— Вы ей сказали: «Ты — сука!»

— Так и напечатано? — изумилась Фаина Георгиевна.

— Так и напечатано! — раскрасневшаяся Наталья довольно улыбалась.

— Но ведь это неправда! Я никогда не была с Таней на «ты». Я могла ей сказать и действительно много раз говорила: «Таня, вы — сука!», но «ты» — никогда!

Не могу жить без печатного слова. Впрочем, без непечатного тоже.

Раневская называла средства массовой информации средствами массового уничижения.

Будучи уже в преклонном возрасте, Фаина Георгиевна умело руководила людьми и заставляла их подчиняться и выполнять её требования. Однажды, незадолго до начала Московской олимпиады, Раневская позвонила директору театра, в котором служила и официальным тоном сообщила, что ей срочно требуется машина. Директор попытался отказать, сославшись на то, что машина занята, но Фаина Георгиевна сурово перебила:

— Вы что же, не понимаете? Я должна объехать Москву и показать мальчику олимпийские объекты. Он хочет убедиться, что все в порядке…

Директор пошел на попятную и отправил машину Раневской. Он даже понятия не имел, что Мальчиком Фаина Георгиевна называла свою любимую собаку.

О сороконожке:

— Это какая же нужна дисциплина, чтобы не запутаться в ногах?! Чуть что не так — сама себе ноги отдавишь.

Разглядывая свежевымытый памятник Пушкину, Раневская произнесла:

— Вот признак величия — даже голуби из уважения облетают, не гадя.

Как раз в эту минуту какой-то голубь уселся на памятник и оставил большущий свежий след.

Раневская со вздохом:

— Этот неграмотный. Пушкина не читал.

— Сколько моль шерстяными носками ни корми, все равно, сволочь, на новую шубу заглядывается.

Собака Раневской, которую та просто подобрала на улице, была непонятной породы. Однажды ее пришлось взять с собой в театр на репетицию. Малыш вообще страшно скучал по хозяйке. Оказавшийся случайно в театре чиновник возмутился:

— Собака в театре?! По мне уже блохи прыгают!

Слышится голос Раневской:

— Малыш, скорей отойди от него! У товарища блохи.

Раневская о своей собаке:

«…Принесли собаку, старую, с перебитыми ногами. Лечили её добрые собачьи врачи. Собака гораздо добрее человека и благороднее. Теперь она моя большая и, может быть, единственная радость. Она сторожит меня, никого не пускает в дом. Дай ей Бог здоровья!»

— Почему эта обезьяна на нас так странно смотрит? — спрашивает у бабушки мальчик в зоопарке.

Пока бабушка подыскивает ответ, Раневская, пришедшая туда с эрзац-внуком, реагирует:

— Она прикидывает, стоит ли трудиться, чтобы стать человеком.

…Читаю Даррелла[50], у меня его душа, а ум курицы. Даррелл — писатель изумительный. А его любовь к зверью делает его самым близким мне сегодня в этом злом мире.

В очередной раз встретив свою приятельницу Анну Ахматову,[51] Фаина Георгиевна спросила у нее:

— Кто муж овцы?

— Баран, так что завидовать нечему, — ответила Анна Андреевна.

Как-то раз в зоопарке артисты увидели оленя, на голове которого вместо двух рогов было целых четыре.

— Что за чудеса? — то и дело восклицали люди, собравшиеся вокруг клетки.

— Я думаю, — раздался голос Раневской, — что это просто вдовец, который имел глупость снова жениться.

Если человек зимой в холод не подобрал бродячую псину, человек этот дрянь, способный на всякую подлость. И я не ошибаюсь.

«Никогда не могла отказать себе в удовольствии сравнивать людей с животными. Господь бог так много сотворил за семь дней, что начал повторяться. И это помогает нам сегодня почувствовать человеческий характер, а может быть, даже и человека целиком».

Михаил Михайлович Новохижин рассказывал, что часто записывался с Раневской на радио. Репетировали у Раневской дома — с чаем, пирогами и тараканами. Тараканов у Раневской было великое множество, актриса их не убивала, наоборот: прикармливала и называла «мои пруссачки». Новохижин терпел, терпел, но когда один из тараканов подполз к тарелке с пирогом, он припечатал насекомое ладонью к столу. Фаина Георгиевна поднялась в полный рост и пророкотала: «Михал Михалыч, я боюсь, что на этом кончится наша дружба!»

Будучи маленьким, Алеша спросил Фаину Раневскую:

— Как Красная Шапочка узнала, что это волк, а не бабушка?

— Ноги пересчитала! — нашлась актриса.

Птицы ругаются, как актрисы из-за ролей. Я видела как воробушек явно говорил колкости другому, крохотному и немощному, и в результате ткнул его клювом в голову. Все, как у людей.

— Моя собака живет лучше меня, — шутила Фаина Георгиевна. — Я наняла для неё домработницу. Вот и получается, что она живет, как Сара Бернар, а я, как сенбернар…

— Бабочкам повезло…

— Почему?

— Жрет, жрет, потом спит, спит, а когда проснется — красавица безо всяких диет.

Принеся из магазина тощего синего цыпленка, Раневская заметила:

— Купила птицу счастья, только то ли у нее период линьки, то ли кто-то успел на подушку ощипать…

Даже черная кошка не стала дорогу переходить, решила, что с меня и без того хватит…

Читая о достижениях советского сельского хозяйства:

— Интересно, если кормить корову одним хмелем, она будет давать пиво или все-таки забродившее молоко?

— Прогуливаюсь по аллее в правительственном санатории в Сочи, — вспоминала Раневская. — Мне навстречу идет Каганович[52] и сходу начинает разговор:

— Как вы там поживаете в театре? Над чем работаете?

— Ставим «Белые ночи» по Достоевскому.

Тогда он воодушевленно восклицает.

— А идея там какая, идея?

— Идея в том, что человек не должен убивать человека.

Стремительно последовала категоричная оценка, с руководящим жестом рукой:

— Это не наша идея. Не наша.

И быстро удалился.

Раневская очень боялась, что ей могут предложить сотрудничать с КГБ — это в то время было распространено. Как отказаться, что делать? Один ее знакомый посоветовал в случае, если такое предложение поступит, сказать, что она кричит во сне. Тогда она не подойдет для сотрудничества и предложение будет снято. Однажды, когда Фаина Георгиевна работала в театре имени Моссовета, к ней обратился парторг с предложением вступить в партию.