Ознакомительная версия.
– А меня Катя… Я сейчас вам перезвоню.
– А как?
– Ну, у меня же есть ваш номер. Я с удовольствием посмотрю на вас.
– Хорошо, Катя, я тогда знаете что буду делать?
– Что?
– Ждать вашего звонка.
– А я расчищу сегодняшний вечер. И сейчас перезвоню.
Я ждал долго.
И еще чуть-чуть.
И понял.
Я же ей не звонил.
У нее высветился не мой телефон. Она просто ошиблась в наборе. Попала в меня.
И я не догадался. И она не догадалась.
И в этом мире цифр мы потерялись навсегда.
У нас много дверей.
И когда кто-нибудь после обиды кричит: «Прощай, ты меня больше не увидишь!» – он еще появляется на веранде, видит меня в комнате, кивает, появляется у соседей, говорит: «Здравствуйте», врывается в туалет, говорит: «Ой!», появляется на кухне, его спрашивают: «Вам к кому?», вбегает на веранду, видит меня в комнате, плачет… Тогда я вывожу его на улицу, целую прямо в слезы и говорю: «Не кричи «Прощай!», пока не убедишься».
А тут товарищ пришел – без кола, без двора, без денег, без семьи и без одежды.
– Ты так ничего и не достиг, – сказал он мне. – Берись за что-нибудь серьезное. Возьмем меня…
Его брать не хотелось… Кого угодно…
– Тогда возьмем тебя…
Взяли меня и выпили… И обсудили мои дела, мои несчастья, моих детей, мою жену, мой дом, просто потому что они были.
Хотели перейти к нему.
Не перешли… Он не представил предмета обсуждения…
Снова приступили к моим делам.
Пошли в кафе, продолжили.
К нам подсели… За нас платили.
Мы обсудили только половину моих дел.
Мешали. Целовали. Вспыхивали.
Спрашивали:
– Кто это?
Я говорил:
– Мой друг.
Я был весь в блестках от животиков.
– Так нельзя, – сказал он, очищая мое лицо от блесток. – Создай хоть что-нибудь серьезное… Ты гибнешь…
Я ему поверил. Он все прошел… Три дня я пил. Поссорился с женой. Тошнило… Сел за стол и написал: «Смеркалось…»
Потом валялся… Потом пил. Потом валокордин… Потом рассол… Потом отраву одной тетки с ведрами, потом был мануалыцик с нехорошими руками, мял тело серое…
От «смеркалось» у меня мутилось, колебалось, и тошнилось, и рвалось… Другого начала так и не придумал…
Смеркалось… Темнело… Розовело… Валялось…
Когда интригами не мыслишь и никого не отравил, не убивал старух от пуза веером из автомата, не давил мужчин бульдозером, не писал сверху на толпу, не занимался сексом в людном месте – пустая жизнь. Ни вспомнить, ни продать.
Конечно, хочется не только выступать, но и руководить, и быть деловым, и строить, и производить, и обучать, лечить.
Но я-то, к сожалению, умею лишь одно.
И, к счастью, это делаю.
Другого нет.
И страдаешь.
И переживаешь.
И тянешься, и учишься, а не умеешь.
И сколько раз я начинал серьезный труд, я выводил: «Смеркалось» – и ждал слов.
Они не приходили.
Или: «Однажды голубым воскресным утром» – и снова ждал.
Уже дошел до стука в дверь.
То есть: «Однажды утром вдруг постучали».
Долго возился со словом «вдруг». Если стучат, конечно «вдруг».
Я уже доходил до фразы: «Знойное лето сменилось дождливой осенью» – и ждал, что подскажет этот необычный оборот.
Кроме продолжения: «Дождливая осень сменилась снежной зимой, прохожие скользили на работу. А на работе все замерзло. Только рассвело – давай смеркаться… То есть смеркалось весь день. Стало опасно… Федор взял разводной ключ и вышел на улицу».
Это уже опасно. Когда выходит Федор, всегда опасно. Даже когда он не выходит, а просто берет разводной ключ.
Сколько он этим ключом натворил… После его ключа не работает кран, телевизор, жена, сосед. Федор сел в тюрьму. Ключ перешел к сыну.
Федор сидит, я сижу. Ждем продолжения.
Смеркалось, мать его… По-прежнему… Нет, светало… Да, светало. Снежная зима сменилась холодной ветреной весной.
А Федор все сидит…
И правильно.
Принесли баланду – выпил.
Картошки вытряс в рот.
Сидит. Ждет, что будет дальше…
И я жду…
Ему хуже, он в тюрьме.
Пора освобождать…
Слова все не идут. Сюжета нет…
А он сидит…
Как я подумаю, что ему еще сидеть и ждать меня…
А я валяюсь на диване, жую, пью кофе, жду вдохновения – а он сидит.
К чертям!
Я так народу перебью невинного…
И эти тоже застыли в поцелуе в саду весной, когда смеркалось…
Уже светает, уже теплеет, а они стоят…
Я даже в их положение не хочу входить.
Столько суток в поцелуе – это ж потом не видеть, не хотеть, не целовать всю жизнь всех женщин…
А тут родители жены приехали… Да нет… Ко мне… Мы тут собрались за столом. А те стоят… А тот сидит. А автор пьет…
Не лезь в чужие судьбы… Пусть сюжетом им будет жизнь. И даст ее им женщина… Они сейчас и пишут, и рожают…
Опять смеркалось – хотя уже я в этом не уверен…
Не смеркалось, а реальный день клонился к вечеру, и солнышко сияло, и море синее, и крики отдыхающих, и все сияет празднично, а я пишу: «Смеркалось» – и тяжелею от натуги…
Ну, что дальше? Но!.. Вперед, кобыла… Ей от вечного «смеркалось» тоже тошно… И Федора бы надо выпустить, и тех двоих…
И ни черта…
Ну пусть стоят… А тот сидит… А автор спит…
Может, приснится… Берег. Ночь. Туман. Маяк. Весло. Багор.
И женщина, укутанная в шаль. Милиция. Патруль. Мужчина схвачен. Юноша в кустах. И на песке предмет, что утром будет найден студентом Гришей. От чего он и скончается…
Вот от чего?..
Вот от чего?
Опять смеркалось…
Я читал стихи и отвечал на звонки.
Я держал трубку, я читал в трубку.
И вечный бой.
Покой нам только снится.
И пусть ничто не потревожит сны.
Седая ночь,
и дремлющие птицы
Качаются от синей тишины.
– Птенчик, почему же ты не звонишь?
– Почему я не звоню, я звоню.
Простите нас.
Мы до конца кипели,
И мир воспринимали, как бруствер.
Сердца рвались. Метались и храпели.
Как лошади, попав под артобстрел.
Чего ж ты замолчал?
Что, читать дальше?..
Почему не звонил? Что делаешь?
Ничего. Так…
Чего это ты странный такой?
Я не странный.
Нет. Ты странный. Что произошло?
Ничего.
Ты что-то скрываешь.
Нет, ничего, честное слово.
Ну, что ты мне скажешь?
Ничего… – Я прочел в трубку:
…Скажите… там
чтоб больше не будили.
Пускай ничто
не потревожит сны.
…Что из того,
что мы не победили,
Что из того,
что не вернулись мы?..
– Что ты там делаешь?
– Ничего. Просто…
– Я еду к тебе.
– Понимаешь… Я сейчас…
– Кто у тебя?
– Никого нет. Честное слово.
– Я тебе не верю. У тебя женщина.
– Нет, нет. Честное слово.
– Почему же ты не хочешь, чтобы я приехала?
– Почему я не хочу, я просто… Ну просто. Ну, я же читал тебе только что.
– Всё. Я еду.
– Ну Катя!
– Я еду…
– Приезжай…
Чужая душа…
Этот дар тебе от Бога…
Ты себя им можешь поддерживать и защищать.
Он освежает тебя.
Он вылечивает тебя.
Он делает тебя независимым.
Я не знаю, заслужил ли ты его.
Все, что ты приобрел и достиг, не стоит того, что имеешь с детства.
Через тебя говорят с людьми.
Тебе повезло. Ты сам радуешься тому, что говоришь.
Ты понятен почти каждому.
А кто не понимает, тот чувствует, и чувствует, что не понимает.
Перестань переживать и сравнивать себя.
Или переживай и сравнивай.
Ты и сравниваешь, потому что не понимаешь дара.
И не понимай.
Господи! Как ты проклинаешь свою мнительность, впечатлительность, обидчивость, ранимость.
Как ты проклинаешь себя за вечно пылающее нутро. Эту топку, где мгновенно сгорают все хвалы и долго горят плохие слова.
Как ты проклинаешь память, что оставляет плохое.
Как ты проклинаешь свое злопамятство, свой ужас от лжи.
Ты не можешь простить малую фальшь и неправду, а как людям обойтись без нее?
Ты же сам без нее не обходишься…
Как неприятен ты в своих нотациях и поучениях.
И как сражен наповал ответным поучением.
Как ты труслив в процессе и неожиданно спокоен у результата.
Как ненавистно тебе то, что ты видишь в зеркале.
Ты все время занят собой.
Ты копаешь внутри и не можешь перекопать.
Существует то, что волнует тебя.
И те, что волнуют тебя.
Ты так занят этим, что потерял весь мир.
Ты видишь себя со стороны.
Ты слышишь себя со стороны.
Ты неприятен окружающим, которым достается результат этой борьбы.
Ты внимателен только к тому, что нужно тебе.
Ты вылавливаешь чужую фразу или мысль и не можешь объяснить себе, почему именно ее. Как гончая, как наркоман, как алкаш, ты чуешь запах чьей-то мысли.
И ничего не можешь объяснить.
Ты молчалив и ничтожен за столом.
Все охотятся за тобой, а ты охотишься за каждым.
Но ты профессионал.
Ознакомительная версия.
