И так, пока на каждой темной улице стоит часовой, а на каждом холме вокруг города мерцают огни сторожевых костров, ночь проходит, и над прекрасной долиной старой Темзы занимается рассвет великого дня, который окажется таким важным для судеб еще не родившихся поколений.
Едва начинает светать, как на одном из двух островков, чуть повыше того места, где находимся мы, поднимается шум и грохот. Множество рабочих воздвигают там большой шатер, привезенный накануне вечером; плотники сколачивают рядами скамьи, а обойщики из Лондона стоят наготове с сукнами, шелками, парчой золотой и серебряной.
И вот — наконец-то! — по дороге, вьющейся берегом от городка Стэйнза, к нам приближаются, смеясь и перекликаясь зычным гортанным басом, с десяток дюжих алебардщиков — конечно, люди баронов. Они становятся на том берегу, всего лишь в сотне ярдов от нас, и, опершись на алебарды, ждут.
Идет час за часом, все новые и новые отряды вооруженных людей стекаются к берегу; длинные косые лучи утреннего солнца сверкают на шлемах и панцирях, и вся дорога, насколько хватает глаз, полна гарцующих скакунов и сияния стали. Скачут орущие всадники, лениво колышутся на теплом ветру маленькие флажки, то и дело поднимается новая суматоха, когда шеренги расступаются по сторонам, пропуская кого-то из знатных баронов, который, верхом на боевом коне, окруженный оруженосцами, спешит стать во главе своих крепостных и вассалов.
А на склонах горы Купер-Хилл, точно напротив, собрались любопытные крестьяне и горожане — они примчались из Стэйнза, — и никто толком не знает, что значит вся эта суматоха, но каждый толкует по-своему великое то событие, на которое они явились смотреть. Некоторые говорят, что день этот принесет великое благо всему народу, но старики покачивают головами — они слышали подобные басни и раньше.
И вся река до самого Стэйнза усеяна точками лодок, лодочек и плетушек, обтянутых кожей, — сегодня такие уже не в почете и есть только у бедняков. Дюжие их гребцы перетащили и переволокли свои посудины через пороги — там, где спустя годы вырастет нарядный Белл-Уэйрский шлюз, — и теперь они приближаются, насколько хватает смелости, ближе к большим крытым баркам, наготове к отплытию и ждущим короля Джона, чтобы отвезти туда, где судьбоносная Хартия ждет его подписи.
Подходит полдень. Мы ждем терпеливо уже который час, и разносится слух, будто коварный Джон снова выскользнул из рук лордов, бежал из Данкрофт-холла — наемники у ноги, — и вместо того чтобы подписывать для народа вольные хартии, заниматься будет делами другими.
Не тут-то было! На этот раз он попал в железную хватку, хитрил и вертелся напрасно. Вдали на дороге клубится облачко пыли; оно приближается и вырастает, и все громче становится топот копыт, и сквозь построенные отряды прокладывает свой путь блестящая кавалькада пестро разряженных лордов и рыцарей. И впереди, и сзади, и по каждому флангу скачут их йомены, а посередине — король Джон.
Он скачет туда, где его ожидают барки, и знатные лорды выступают к нему навстречу. Он приветствует их улыбкой и смехом, медоточивой речью, словно прибыл на праздник, устроенный в его честь. Но перед тем как сойти с коня, он бросает поспешный взгляд на своих французских наемников, построенных позади, и на угрюмые ряды воинов знати, окруживших его.
Может быть, еще не поздно? Свирепый удар по стоящему рядом всаднику (он ничего не подозревает) — крик своим французским войскам — отчаянно рвануться в атаку — застичь врасплох стоящие впереди ряды — и мятежные лорды проклянут тот день, когда дерзнули стать ему поперек! Рука покрепче и сейчас сумела бы изменить ход событий. Был бы здесь Ричард{*}! Чаша свободы могла бы вылететь из рук Англии, и еще сотни лет вкус этой свободы ей был бы неведом.
Но сердце короля Джона замирает перед суровым ликом английских воинов, и рука короля Джона бессильно падает на поводья, и он сходит с коня и занимает свою скамью на передней барке. И бароны сопровождают его, не снимая стальных рукавиц с эфесов мечей, и вот уже подан сигнал к отплытию.
Медленно покидают тяжелые, ярко украшенные барки берега Раннимида; медленно, с трудом они преодолевают стремительное течение и наконец с глухим скрежетом врезаются в берег маленького островка, который отныне будет зваться островом Великой Хартии Вольностей. И король Джон выходит на берег, и мы, в бездыханном молчании, ждем. И вот, наконец, великий клик сотрясает воздух, и краеугольный камень храма английской свободы, теперь знаем мы, заложен твердо и прочно.
Генрих VIII и Анна Болейн. — О неудобствах проживания в доме с влюбленной парой. — Трудные времена в истории английского народа. — Поиски красот природы в ночное время. — Бездомные и бесприютные. — Гаррис готовится к смерти. — Ангел нисходит с небес. — Действие нечаянной благодати на Гарриса. — Легкий ужин. — Завтрак. — Полцарства за горчицу. — Страшная битва. — Мэйденхед. — Под парусом. — Три рыболова. — Нас предают проклятию.
Я сидел на берегу, воскрешая в воображении эту картину, когда Джордж обратился ко мне и заметил, что если я уже достаточно отдохнул, то не соблаговолю ли принять участие в мытье посуды. И покинув, таким образом, дни героического прошлого, я перенесся в прозаическое настоящее, со всем его ничтожеством и пороком, сполз в лодку, вычистил сковородку щепкой и пучком травы, придав ей окончательный блеск мокрой рубашкой Джорджа.
Мы отправились на остров Великой Хартии Вольностей и осмотрели камень, который хранится в домике и на котором, как говорят, Великая Хартия была подписана. Хотя была ли она подписана здесь на самом деле или, как утверждают некоторые, на другом берегу, в Раннимиде, я установить не возьмусь. Лично я, например, склоняюсь к тому, что общепринятая островная теория более авторитетна. Будь я одним из тогдашних баронов, я, без сомнения, решительно бы указал, что такого ненадежного типа, как король Джон, целесообразно переправить именно на остров, где возможностей для сюрпризов и фокусов меньше.
На землях Энкервикского замка, который стоит недалеко от Мыса пикников, находятся развалины старого монастыря. Как раз в садах этого монастыря, как говорят, Генрих VIII назначал свидания Анне Болейн{*}. Также он встречался с ней у замка Хевер в Кенте и еще где-то поблизости от Сент-Олбенса. В те времена народу Англии было, вероятно, трудно подыскать уголок, где бы эти юные сумасброды не миловались.
Вам не случалось жить в доме, где есть влюбленная пара? Это совсем нелегко. Вам хочется посидеть в гостиной, и вы отправляетесь в гостиную. Вы открываете дверь, до ваших ушей долетает некое восклицание, словно некто вдруг вспомнил нечто важное; когда вы входите, Эмили стоит у окна, ей крайне интересно, что происходит на противоположной стороне улицы; ваш друг Джон Эдуард находится в другом конце комнаты, он не в состоянии оторваться от фотографий чьих-то бабушек.
— Ах! — говорите вы, застывая в дверях. — Я и не знал, что тут кто-то есть.
— Вот как? — холодно отвечает Эмили тоном, дающим понять, что она вам не верит.
Послонявшись некоторое время по комнате, вы произносите:
— Темно-то как! Почему вы не зажигаете газ?
Джон Эдуард говорит «о!», что он даже и не заметил; Эмили говорит, что папа не любит, когда газ зажигают днем.
Вы сообщаете им одну-другую новость, излагаете свою точку зрения на ирландский вопрос{*}, но их, как видно, ирландский вопрос не интересует. Замечания по любому предмету с их стороны сводятся только к следующему: «О!», «Неужели?», «Правда?», «Да?» и «Не может быть!» После десятиминутной беседы в таком стиле вы пробираетесь к двери и выскальзываете; в следующий миг дверь, странным образом хлопнув у вас за спиной, закрывается — причем вы не трогаете ее и пальцем.
Спустя полчаса вы решаете, что можно рискнуть и пойти выкурить трубку в оранжерею. Единственный стул в оранжерее занят Эмили; Джон Эдуард, если можно доверять языку костюма, явным образом сидел на полу. Они не произносят ни слова, но их взгляд выражает все, что позволительно употреблять в цивилизованном обществе вслух; вы быстренько отступаете и запираете дверь.
После этого вам просто страшно соваться в этом доме еще куда-нибудь. Прогулявшись вверх-вниз по лестнице, вы отправляетесь к себе в спальню и остаетесь там. Вскоре, однако, это занятие теряет какой-либо интерес; вы надеваете шляпу и тащитесь в сад. Проходя по дорожке, вы заглядываете в беседку — в ней находятся двое тех же молодых идиотов, которые забились в угол; они замечают вас и начинают явным образом подозревать, что вы, с некой бесчестной целью, их преследуете.
— Завели б, что ли, специальную комнату? И держали б их там, — бормочете вы, кидаетесь в холл, хватаете зонтик и убегаете вон.
