Я с досадой отметил, что Водила, как сказал бы Шура Плоткин, явно «сорвался с крючка». То есть неожиданно оборвал нить Контакта со мной и переключил свое внимание на чисто внешние, привычные ему раздражители. Но тут же я честно признался себе, что виноват в этом сам. Уж слишком не вовремя я стал вспоминать Шуру, себя и то время, когда мы были молоды... Слишком отвлекся.
«Водила! — мысленно сказал я и напрягся так, что у меня даже между ушами заломило. — Постарайся сосредоточиться и понять все, что я тебе скажу. Пожалуйста, вспомни опять про свою фанеру. Я тебя очень, очень прошу, Водила!!!».
— И знаешь, Кыся, что мне еще не нравится? — тут же, почти без паузы, проговорил Водила. — То, что меня пытались на наркоту проверить. Меня! Которого здесь столько лет знают как облупленного. И собачки эти чуть на говно не изошли... Ну их еще можно понять — им службу служить, а тут мой Кыся им кислород перекрывает! А если они не только на тебя лаяли, а, Кыся?..
Я поощрительно положил ему на плечо лапу и даже муркнул. Но Водила ласково отодвинул меня и сказал:
— Отсунься маленько, Кыся. Я закурю. На хера тебе дымом дышать? Эх, жаль, я твою зажигалочку посеял...
Я испугался, что Контакт снова прервется, и опять напрягся до головной боли: «У тебя в фуре — минимум сто килограммов кокаина! Его погрузил в твою фуру Лысый. Осторожней с ним! Он вооружен. Он — трус и от испуга может начать стрелять...»
Стоп, стоп, Мартын!.. Слишком много информации! Что я делаю?! Постепенно, постепенно...
— А не загрузили ли меня чем-нибудь этаким в той шараге? — Водила приспустил боковое стекло, закурил и уточнил: — Кроме фанеры... А, Кыся? Если пошурупить мозгами — в любую пачку фанеры можно килограмм сто кокаина спрятать. Вырезал в листах круг диаметром с метр, снизу и сверху по паре целых листов прихреначил, а в середку хоть слона запихивай! Дескать, водитель на этой машине проверенный, его трясти не станут. А если и стопорнут — все тут ни при чем. Водилу — за жопу и в конверт. И пусть доказывает, что он не верблюд!
Признаюсь, я был ошеломлен. Не в обиду Шуре Плоткину сказано — теперь я никогда не поручился бы за то, что Шура понял бы меня лучше, чем Водила!..
— Конечно, — продолжал размышлять Водила, — товар они потеряют... А это минимум по сотне баксов за грамм! То есть — сто тысяч зеленых за кило... А за сто кило?! Охренеть можно!
«Ты молодец, Водила! Ты умница! — похвалил я его. — Но ты, как мудак, пропустил мимо ушей то, что я сказал тебе про Лысого!..»
На что Водила мгновенно отреагировал:
— И знаешь что, Кыся? Если они мне действительно какую-нибудь срань в фуру подбросили — слово даю, что вон тот, — Водила показал на идущий впереди фургон Лысого, — наверняка в этом деле хвост замочил!
Мне так понравилось это выражение — «замочил хвост»! Потрясающе! Нужно запомнить. Очень может пригодиться...
— Уж больно он шустрил при погрузке, — вспомнил Водила. — Я еще тогда подумал — чего он так суетится? И потом... Помнишь, Кыся, когда ночью Бармен вдруг про наркотики заговорил. Не, ты ни хрена тогда, наверное, не слышал — вы там с Рудольфом под столом по буфету гуляли. А я видел, как мой этот лысый сокамерник занервничал!..
«Да видел я все, Водила! — мысленно завопил я. — Во всем этом деле самый страшный человек — Бармен!!! Это он тебя подсунул той фирме, он тебя запродал Сименсу на месяц!.. Он велел Лысому пристрелить тебя, если ты не согласишься на их условия!.. Он дал Лысому пистолет с глушителем! Видел по телевизору такие?! Когда я сказал тебе, что Лысый вооружен, ты почему-то не обратил на это внимания. Думай, Водила, думай!..»
От волнений я даже не заметил, что дословно повторил фразу Кота-Бродяги, сказанную им мне тогда — в пилипенковском фургончике.
— Вот я и думаю, — почти впрямую ответил мне Водила, — что за этим стоит кто-то очень крутой. Который и меня хорошо знает, и бабок у него — хоть жопой ешь. Чтобы и за «дурь» отстегнуть, и вокруг всех купить. Ну и не без своих людей здесь, конечно. В Германии. А может, и еще где. И из рук они свой товар так просто не выпустят. Если все и вправду так, кто же дирижирует всей этой филармонией?.. А, Кыся?
«БАРМЕН!!!»— От злости я чуть не укусил Водилу за ухо!
— Неужто Бармен?! — вдруг спросил Водила и потрясенно посмотрел мне в глаза.
Чего делать на скорости сто двадцать километров в час, конечно, не следовало. Наша огромная машина непроизвольно вильнула из крайнего правого ряда в средний, и обгонявший нас голландский автобус от ужаса истерически засигналил и замигал всеми своими фарами...
Водила тут же вывернул руль вправо, вернулся в свой ряд и, глядя теперь только вперед, жестко повторил уже даже без намека на вопросительную интонацию:
— БАРМЕН...
И физиономия Водилы застыла с неподвижным, жутковатым и беспощадным выражением лица рабочего из скульптуры «Булыжник — оружие пролетариата». Я когда-то про такие скульптуры видел целую передачу по телевизору...
* * *
На подъезде к Ганноверу мой Водила знал уже все!
Последние полчаса, видимо, на нервной почве, а попросту говоря, на обоюдном вздрюче, наш телепатический Контакт, по доктору Шелдрейсу, превратился в быстрый диалог двоих, понимающих друг друга не только «с полуслова», но и «с полувзгляда».
Так мы с Водилой в жилу настроились на одну волну! О чем этот симпатяга Ричард Шелдрейс даже и мечтать не мог в своей Англии. Он и не подозревал, что два обыкновенных, беспородных русских — Я и Водила — настолько расширят границы его теории.
— На чем этот убивец должен за нами ехать? — спрашивал Водила и внимательно поглядывал по сторонам и в оба зеркала.
«Микроавтобус „тойота“ с мюнхенскими номерами — „М-СН“...»
— По-ихнему это «М-ЦеХа». А цифры запомнил?
«Нет. С цифрами у меня с детства заморочки...»
— Ну ты даешь, Кыся... Цифры же — самое главное! Что еще говорил Бармен?
«Что это его последнее дело. Потом он уходит на покой».
— Покой я ему, суке, гарантирую. А кто из двоих должен меня на тот свет отправить?
«Или Лысый, или тот— из „тойоты“. Но тогда и Лысого с тобой вместе».
— Ага... А они ху-ху не хо-хо? Бляди!
«Как только они перегрузят кокаин — ты им больше не нужен...»
— Я им уже не нужен, Кыся. Перевез «дурь» через границу— и ладушки... Когда в деле корячатся такие бешеные бабки и торчат такие крупные фигуры, как говорил Бармен, — кто же меня в живых оставит? Так что ты, Кыся, если что начнется — не высовывайся. Я и сам справлюсь...
«Дурак ты, Водила! Мы с Шурой никогда своих не закладывали! Учти, те оба с оружием...»
— Хер я положил на их оружие. Не боись, Кыся, — прорвемся. И еще шороху наделаем. И на ночевку в Нюрнберге пусть они не рассчитывают. Сейчас в Ганновере пообедаем с тобой, заправимся под завязку и почешем мимо Нюрнберга с песнями аж до Мюнхена. По дороге они с нами ни хрена не сделают. А там поглядим...
«Сколько мы уже от Киля проехали?» — спросил я.
— Километров двести пятьдесят. А что?
«А до Мюнхена еще далеко?»
— Примерно шестьсот с небольшим. Тебе-то это зачем?
«Устанешь так, что они нас голыми руками возьмут...»
— Не смеши меня, Кыся. Когда я работал на внутрисоюзных рейсах — я по полторы тыщи верст без сменщика и без отдыха шуровал по нашим советским колдоёбинам и выёбинам. И на чем?! На стошестидесятисильной «шкоде» с рефрижератором!.. А у нас с тобой почти четыре сотни лошадей вот под этим шведским капотом. И дорожка — лабораторная... Об чем ты, Кыся! Как говорят в Одессе — мне с вас смешно.
«Ты тогда был моложе...»
— Зато сейчас я умнее. Гляди, Кыся, как эта лайба ходит! — И Водила пошел на обгон грузовика Лысого. Я вообще-то ни хрена не понимаю в вождении автомобиля, но, по-моему, Водила это делал мастерски!
Ах, как я в эту секунду пожалел, что с нами нет Шуры Плоткина! Во-первых, потому, что ВТРОЕМ мы наверняка бы нашли выход из создавшегося положения. А во-вторых, мне бы так хотелось, чтобы Шура увидел меня сейчас — мчащегося по роскошному германскому автобану в замечательном огромном шведском грузовике, запросто и на равных болтающего с Водилой этого грузовика, который вполне мог бы стать Шуриным приятелем...
Но еще больше я пожалел, что рядом с нами нет Шуры, когда мы остановились на обед и заправку под Ганновером!
Он же никогда не видел таких автозаправочных станций... Где, кроме бензина и дизельного топлива, Шура мог бы купить себе всё, что взбрело бы ему в голову — от немецкой бутылки водки с милым названием «Ельцин», и американской шапочки с большим козырьком и надписью «Я люблю Нью-Йорк» — до автомобильного аккумулятора и шин любого размера.
Здесь же Шура мог бы сходить в неправдоподобно чистенький туалет без запахов мочи и кала; принять горячий душ; пообедать в очень красивом ресторане или (как мы с Водилой и Лысым) в столовой самообслуживания с невероятно аппетитной жратвой; тут же Шура мог бы снять уютную комнатку с ванной в мотеле и переночевать под телевизор с двадцатью шестью программами из Германии, Австрии, Америки, Англии, Франции, Италии и даже Турции, как сказал мне Водила.
