Ознакомительная версия.
Ну чего им таким бойким не жить? Причем, бойкие-то они начинаются с седьмого класса. Ну, одна на геометрии двойку получила и после урока двойню родила.
– Кто отец? – кричит в учительской завуч.
Мамашка-семиклассница ревет: нет у нас отца, мы с мамой живем.
– Ну, с мальчиком ты дружила?
– Дружила.
– С каким? – кричит басом завуч.
– С Петькой из параллельного. Завуч, волнуясь и путаясь, кричит за дверь:
– В учительскую Петьку из перпендикулярного!
Заходит Петька, носом сопит. Завуч спрашивает:
– Ты отец детей, сопляк такой отец детей?
– Я, – сопит Петька. – Но у нас с ней только разик было. Поэтому, одного-то отец – я, а другого – не знаю кто.
Завуч на него пальцем показывает:
– Вы посмотрите на него – отец. Тьфу. Вызовите мне отца этого отца.
Приходит отец отца. По глазам видно, что он уже обременен алиментами. Завуч ему с порога:
– Вы во сколько мест платите алименты?
– В два, – топчется мужичок.
– Будете еще в одно, но за двоих.
Ой, бойкущие девки, ой, бойкущие.
Нет, про Наташу Ростову надо гораздо раньше изучать. Смещать надо школьную программу в сторону садика. Первый бал Наташи Ростовой. Звон шпор, музыка, сиянье, маменька сзади волнуется, переживает – пригласят – не пригласят.
А наша бойкая девка читает, читает про это и ничего понять не может. У нее первый бал был лет пять назад в подвале пятиэтажки. Там пацаны хомяков разогнали, прорвавшую канализацию заткнули, ящик в центре установили и два часа подряд все курили, курили и нюхали. И потом, кто такой князь Болконский, ну никак нашей девке непонятно. Потому что у нее князь так князь, пацан из соседнего двора Андрюха Конский, недавно освободился. Хороший парнишка. Ему в наследство от бати шесть пачек «Севера» перешло еще по старым ценам. Ну, бал есть бал, потанцевали немного в подвале. Андрюха Конский такой брэйк двинул – все с него так тащились, так тащились. Ну, бал закончился в районном отделении милиции. В общем, есть что вспомнить. Бал сильно понравился.
Ну, а потом у нашей бойкой девки начались там приемы, визиты, выезды за город. В общем, светская жизнь, водоворот симпатий. И как итог, на Андрюху Конского подали на алименты сразу трое. Хотя он берет на себя только двоих. То есть, сейчас парень трудится на заводе. Твердо стоит на ногах и ждет не дождется повестки в армию.
Ой, до чего бойкущи девки. Их бы тоже, что ли, в армию приспосабливать? Чтобы старшина там с ними занимался боевой подготовкой. А то уж шибко бойкие.
А парни-то какие робкие пошли, ой, какие робкущие парни. Только у них любовь с девкой произошла, а он уже по сторонам с опаской озирается. И переживает, чуть не плачет. Она его успокаивает:
– Ты чего, милый?
Он голову рывком от подушки поднимает и говорит:
– А ты на алименты не подашь?
Она брезгливо на него смотрит и гордо уходит. Есть еще такие девки. Гордые. Немного, но есть. Я сам одну видел. Издалека.
А перед уходом она говорит:
– Не надо мне от тебя ничего.
И хлопает дверью. Гордо. С этой стороны. Потому что, если с той, то он, этот негодяй, может потом не открыть. А если с этой, то удобней возвращаться. И она возвращается:
– Ладно, не подам. Ведь ты же на мне женишься.
А он – на вдохе:
– Как женюсь?!
– Ах, не женишься?! Тогда я ухожу. И не надо мне от тебя ничего.
И снова уходит. Гордо. Есть, есть такие гордые. А этот за ней идет по следу. Скрывается за мусорными контейнерами и семенит перебежками. И с черешни в бинокль через окно наблюдает сцену свидания своей возлюбленной с ее мамашей.
Возлюбленная говорит там в квартире своей мамаше, гордо так:
– Ничего мне от него не надо.
Парень этот черешнями закусывает и гадает на веточке: подадут – не подадут, подадут – не подадут. А мамаша – руки в боки и громким голосом дочь поучает:
– Чего?! Я тебе покажу – не надо. Да я из него все соки высосу. Он у меня голодранцем пойдет по Демьяна Бедного. Он у меня всю жизнь на алименты работать будет.
А робкий парнишка как только понял, что подадут, с дерева – прыг и побежал. Так побежал, что обнаружили только на Сахалине. Обнаружили его и спрашивают:
– А что, собственно, вы тут делаете?
– Да я, собственно, ничего не делаю. Работаю бульдозеристом. Вот я, а вот бульдозер.
– А почему вы алименты не шлете?
– А что, уже пора? И есть кому?
– Да уже давно пора есть кому.
И робкий парнишка тут же клянется, мол, долг выплачу и дальше платить буду. Регулярно.
Пока исполнительный лист едет поездом на Север, парнишка уже летит самолетом на юг. Решил он из бульдозериста на Севере переквалифицироваться в официанта на юге. Чтоб ему деньги были те же, но алименты меньше.
А бабка, которая хотела с алиментов бульдозериста разбогатеть, со дня рождения внучки сидит и пишет. Пишет и пишет. И написала всего 536 с половиной жалоб. С половиной – потому что 537-ю она сейчас дописывает. И в каждой она пишет, что поначалу все шло хорошо, и бульдозериста удалось окрутить. Что, по первоначальным подсчетам, алименты с него должны были идти в размере 250 в месяц, что на прокорм малышки хватало бы. Но на деле оказалось, что вместо 250 с Севера сейчас почему-то пошли 25 с юга. И пишет она, что как назло, внучка растет в папашу– бульдозериста, то есть такая же крупная и прожорливая. И опять же, как назло, дочка после рождения внучки сказала гордо: «Ничего мне не надо», – и тоже исчезла. И сейчас, мол, я, как бабка, сижу с внучкой и не получаю алименты, а наоборот, плачу их дочке, потому что она сильно просит и все из разных мест. И что в таких условиях у меня, как у бабки, остался всего один шаг до панели. Потому что я читала, что только там люди прилично зарабатывают.
После таких жалоб соответствующие органы бросаются к бывшему бульдозеристу и говорят, как вам не стыдно работать официантом, ведь вы же бульдозерист, в хорошем смысле этого слова.
А он отвечает, почему мне должно быть стыдно, если я – официант и тоже в этом же смысле? Что не противоречит Конституции. И еще он добавляет, что если вы будете ко мне приставать, то я вообще женюсь на многодетной узбечке и всех усыновлю. И пусть всем будет хуже.
Органы его успокаивают и пишут бабке, что сейчас все в порядке, ответчик работает и алименты шлет. О чем бабка и сама знает.
А за эти какие-то 15 лет внучка незаметно подрастает, встречается с робким парнем и становится бойкой девкой.
Ох, и запутанная жизнь пошла. Вот раньше я всегда думал, что в нашей многонациональной стране живут две национальности: русские и нерусские. Причем, по Сталину-Брежневу выходило, что все должны жить одинаково «Черненко». И так и жили. А тут вдруг выяснилось, что у нас живут еще, например, армяне и азербайджанцы. Откуда они взялись? И даже латыши и эстонцы. Ёлки-палки. И везде такое началось, что сейчас осталось одно спокойное место – Северный полюс. И то там два белых медведя грызутся. Потому что один вроде бы желтее другого.
И чувствую я, с американцами мы подружимся, а сами внутри передеремся. Так что американцам дружить будет не с кем.
Очень запутанная жизнь. Я сына перед сном на горшок посадить не могу. Наотрез отказывается. Говорю ему:
– Так ведь обмочишься ночью.
– Ну и что, – говорит, – хоть и обваляюсь! А свобода дороже.
Очень сложная жизнь. Я сам всегда себя русским считал. И по паспорту, и по морде. Но недавно объявился у меня родной брат – грек из Финляндии. По фамилии Кобылец-Оглы. Отыскал он меня где-то на Урале и с порога закричал:
– Коля, я ж твой родной брат Вася, грек из Финляндии.
Я спрашиваю:
– У тебя какая фамилия, Вася?
Он говорит:
– Кобылец-Оглы.
Странное дело – моя фамилия. Но я же чисто русский, а он чистый грек из чисто Финляндии. Я засомневался. А он разворачивает бумагу, и там написано: «Генеалогическое древо рода Кобыльцов-Оглы».
– Вот, – говорит, – смотри, здесь все твои бабки-прабабки и дедки-прадедки.
Я как глянул – у меня лысина поседела. Оказывается, одна прабабка у нас азербайджанка была. У меня кровь сразу закипела, и невольно слова вырвались:
– Умру, но не отдам Карабах этим армянам.
А брат Вася дальше в листочек пальцем тычет. Я смотрю – а там прадед мой армяном числится.
– Ах ты, – говорю, – Карабахх-ты, – говорю, – умру, но заберу Карабах у азербайджанцев.
Но тут прабабка-азербайджанка во мне опять заговорила, и у меня в крови такая война между армянами и азербайджанами пошла, что я сам себе морду бить начал.
А брат Вася меня разнял, успокоил и говорит:
– Смотри дальше.
Я смотрю. Второй прадед – латыш. И я сразу почувствовал такое недоверие к этим русским. Нашим латышским воздухом дышат, в нашем море купаются. Все, говорю, отделяемся, хватит, намыкались. Долой рубли! На наши латышские доллары жить будем. Янки, прочь из Вьетнама, свободу рабыне Изауре. А потом думаю, а как же с точки зрения меня, русского? И тут опять такая во мне схватка началась, что я родной зад начал рвать на две равные части.
Ознакомительная версия.
