А вот и наши «гастроли» в техникуме
Однако на учения мы все же поехали. Потому что жизнь наша хоть и пошла по-новому, но не совсем так, как мы предполагали.
«Я вернулся с учений. У нас – не очень-то весело, я имею ввиду Карабах и Сумгаит, как-никак это совсем рядом. Сам праздник мы встречали уже в Караязах. 23.03.1988 г.»
Нет, с нашей концертной деятельностью все складывалось хорошо, недостатка в выступлениях мы не испытывали, просто с конца февраля 88-го стало гораздо отчетливее ощущаться то, что жили мы далеко от дома, на Кавказе. Пресловутый «национальный вопрос» периодически о себе напоминал и раньше, а с этих пор вышел на первое место. 27–29 февраля произошли события, вошедшие в историю страны как «Сумгаитский погром».
В полку армяне с азербайджанцами время от времени сталкивались врукопашную, но эти стычки заканчивались быстро и бескровно. Наша компания к этим конфликтам относилась как к чему-то далекому, не имеющему прямого отношения к нашей жизни. Вот когда на кого-то из нас наезжал какой-нибудь местный житель, это было другое дело, но и такие неприятности ограничивались считанными эпизодами. Сказывалось и привилегированное положение, и то, что кавказцы, в основном, конфликтовали друг с другом, а не с русскими или украинцами. Конечно, что-то о событиях у соседей мы слышали. Один командир взвода с его «Карабах наш!» чего стоил! Но вся полнота картины, разумеется, оставалась вне нашего ведения: из-за чего возник конфликт, как он развивался, чью сторону занимала Москва? Об этом в газетах старались не писать и по телевидению не рассказывать. Сумгаит эту информационную блокаду вскрыл. Скорее всего новости, заполонившие полк в самые последние дни февраля, далеко не во всем соответствовали действительности, но это не имело особенного значения.
Пожалуй, даже сейчас, спустя столь продолжительный отрезок времени, восстановить непредвзятую хронику тех событий невозможно. Даже энциклопедии трактуют происходившее противоречиво. Что же тогда говорить о нашем представлении о случившемся в то время, в тех условиях?
Уже утром 28-го февраля азербайджанцы как с цепи сорвались: бегали по полку, что-то кричали, все время хватали палки, камни, размахивали ремнями, самые горячие даже пытались взломать решетку оружейной комнаты. Численное преимущество в нашей части было на их стороне, армян служило существенно меньше. Причины этого эмоционального всплеска для нас оставались непонятными. Как всегда в таких случаях за информацией мы пошли к связистам. У них имелась своя маленькая территория, прямо рядом с первым постом. Там стояли какие-то утыканные проводами шкафы, вроде коммутаторов, и оставалось еще немного места для личной жизни: чайник вскипятить, письмо написать да вздремнуть. Но главное, у них был постоянный доступ к источнику информации, то есть – таким же связистам, только из штаба корпуса. Через этих ребят шла вся информация, в том числе служебная, из тбилисского штаба округа. Вот от них мы и узнавали, что происходит. Вернее, сначала – что произошло. И про митинг в Сумгаите, и про то, что кто-то начал кричать «Смерть армянам!», и про то, как вечером 27-го эти крики из пустого сотрясания воздуха превратились в материальную, ужасающую в своей жестокости силу и жажду крови.
Конечно, то, что мы услышали, произвело очень сильное впечатление. Трудно было осознать, что в нашей стране – большом, любимом Советском Союзе, пусть уже изрядно потрепанном за несколько перестроечных лет – люди, годами жившие на соседних улицах, вдруг бросились резать, насиловать, сжигать своих соседей, не делая скидок никому: ни старикам, ни детям.
Откровенно говоря, до конца во все это даже не верилось, но опять же с тем, что в Сумгаит наводить порядок перебросили морскую пехоту с Каспия, спорить как-то не приходилось, это был абсолютный, медицинский факт. Кутаисские части не трогали, как и войска в других городах Грузии. Но на повышенную боеготовность мы перешли. Офицеры практически все время находились в полку, а несчастный особист просто с ног валился, потому что, похоже, совсем не спал.
Сумгаитский погром
Удивительно, но через несколько дней все вдруг стихло. Паника прекратилась, армяне из ВМО вылезли из бани, где прятались все это время, и внешне жизнь в полку вернулась в прежнее русло. Иногда вдруг происходила вспышка: молниеносная и уже кровавая, стычка. Помню, прямо у входа в столовую группа азербайджанцев стала задирать одного из армян, Мовсесяна. А он был здоровенный, как бык, мастер спорта то ли по плаванию, то ли по гребле. Так он схватил с земли решетку, о которую вытирали сапоги, перед тем как войти в столовую, и сверху вниз опустил ее на головы сразу нескольких человек! Один так и рухнул без сознания, увезли в госпиталь. Тем не менее даже такие инциденты к массовым беспорядкам не приводили. В общем, все было, как в самом Карабахе, тлело-тлело что-то в одном селе с середины восьмидесятых, потом – в нескольких, потом еще, еще, еще… И так – до настоящей войны в девяносто втором.
В общем, праздники на Восьмое марта провели по сокращенной программе. Организовали какой-то «вечер отдыха» для жен военнослужащих в Доме офицеров, но без масштабных торжеств. А нас опять отправили в Караязы. Не исключено, что было принято решение как можно сильнее загрузить личный состав каким-нибудь делом, чтобы не оставалось времени на ненужные политические баталии.
Очередные «караязы» мало чем отличались от предыдущих. Погрузка эшелона, «долгая дорога в дюнах», разгрузка, подготовка лагеря и учебные стрельбы. Хотя отличия, конечно, были. Они носили персональный характер. Мы уже стали заматеревшими, почти настоящими старослужащими, без одного приказа – дедушки. Ну, и служебное положение, дай Бог каждому. На этих «караязах» мы, например, почти не обедали в столовой. Да что там, по-моему, вообще ни разу. Только завтракали. Проблема питания решалась очень просто. Олег не был привязан к точке проведения наших учений. Каждый день на своей кинобудке он мотался в Рустави по разным делам. В основном, за почтой и за фильмами, ведь кино на учениях нам показывали почти каждый вечер. Прямо в степи растягивался большой экран, и Мороз из своего «шестьдесят шестого» крутил кино. Естественно, во время этих поездок он заскакивал в магазины, да и посылки из дома приходили постоянно. Каждые два-три дня кто-нибудь из нашей компании получал очередной паек из дома.
Дополнительным плюсом служило исключительно доброжелательное отношение к нам полкового парторга, майора Фоменко. Владимир Палыч нас всегда и во всем поддерживал. Общаться с ним было легко, приятно и интересно. Он обладал каким-то особенным качеством, потому что многие офицеры сразу сваливались в панибратство, а это никакого уважения не вызывало, как раз наоборот. А с Фоменко я, по крайней мере, чувствовал себя равным ему, но прекрасно осознавал, что он – один из моих командиров, имеющий полное право отдать приказ, которому следует беспрекословно подчиниться.
Плюс, о котором я упомянул, заключался в том, что как-то раз майор Фоменко попросил Олега купить для него что-то. А когда зашел за своим заказом, застал нас за трапезой, от которой у него глаза на лоб полезли.
– Ну, вы шикуете, братцы! Даже нас так Лева с Чарли не кормят! – под Левой с Чарли подразумевались, соответственно, зампотыл и начальник столовой. Мы, конечно, пригласили его к столу, и с тех пор так и повелось: все шли на обед в палатку, а Фоменко – к нам, в кинобудку. Кончилось это дело тем, что подполковник Андреев, на что-то разозлившийся на Мороза, с утра бегал по лагерю и искал его. Ему почему-то показалось, что киномеханик подозрительно часто отлучается. Во время обеда замкомандира полка увидел стоявшую на своем месте кинобудку и решительно к ней направился. Мы с интересом наблюдали за ним в окошко, не забывая поглощать что-то вкусное, вроде гречки с тушенкой. Он буквально подбежал к машине и резко дернул на себя дверь. Дальше последовала классическая немая сцена, потому что первым, кого увидел подполковник Андреев, был секретарь партийной организации полка, державший в руках наполненную до краев миску с кашей. Для усиления эффекта Фоменко состроил самую флегматичную гримасу, какую только можно было представить: он немигающим взглядом смотрел сквозь подполковника Андреева куда-то за горизонт, всем своим видом напоминая верблюда, задумчиво пережевывающего свою бесконечную жвачку на бескрайних пустынных просторах.
Подполковник Андреев довольно долго переводил глаза с одного из присутствующих на другого, потом снова остановился на Фоменко, сплюнул и хлопнул дверью. С тех пор он просто перестал обращать на нас внимание.
Еще одним существенным отличием этих учений от всех предыдущих стал заметно возросший градус. Мы уже могли позволить себе гораздо больше, чем раньше, да и начальники, как мне кажется, снимали стресс активнее. Начало приключениям положил майор Дубченко. В тот день я должен был заступать в наряд, начальником караула. Караул на учениях отличался от полкового или гарнизонного тем, что полностью формировался за счет сержантов и рядовых. Объектов было меньше, да и вряд ли посреди безлюдной степи мог появиться желающий проникнуть на охраняемую территорию. Поэтому начальник караула в Караязах, в тот конкретный момент – я, выступал еще и в качестве разводящего.
