До Петиной щекастой рожи долетели его теплые брызги.
– Вон!!! На корабль с настоящего момента не пускать! Ни ногой. Стрелять, если полезет. Проберется – стрелять! Была б лицензия на отстрел кабана – сам бы уложил! Уйди, убью!!! (Слюни – просто кипяток.) Ну, сука, ну, сука, ну, сука… – бэчепятый кончался по затухающей, в конце он опять отыскал глазами группмана: – Ну, я – старый дурак, а твои глаза где были, когда его на корабль брали? Чего хлопаешь? Откуда его вообще откопали? Это ж мамонт. Ископаемое. Сука, жираф! Канавы ему рыть! Воду носить! Дерьмо копать! Но к матчасти его нельзя допускать! Поймите вы! Нельзя! Это ж камикадзе!..
– Я же докладывал… – зашевелился группман.
– Я же – я же… жопа, докладывал он…
Петю сразу не продали. Некогда было. В автономку собирались. Но в автономку его не взяли. Костьми легли, а не взяли.
– Петя, ты чего не в море?
– Та вот… в отпуск выгнали…
Он ждал на пирсе, как верный пес. Деньги у него кончились. После автономки наклевывался Северодвинск. Постановка в завод с потерей в зарплате. С корабля бежали, как от нищеты. Группман сам подошел к командиру:
– Товарищ командир, отпустите Громадного.
– Шиш ему. Чтоб здесь остался и деньги греб? Вот ему! Пусть пойдет. Подрастратится. Вот ему… а не деньги!
– Товарищ командир! Это единственная возможность! По-другому от него не избавиться. Хотите, я на колени встану?! – группман встал. – Товарищ командир! Я сам все буду делать! Замечаний в группе вообще не будет!
– А-а… черт…
В центральный группман вошел с просветленным лицом. Петя ждал его, как корова автопоилку. Даже встал и повел ушами.
– Три дня даю, – сказал ему группман, – три дня. Ищи себе место. Командир дал добро.
Через три дня группмана нашел однокашник:
– Слушай, у тебя есть такой Громадный?
Группман облегченно вздохнул, но тут же спохватился.
Осторожный, как старик из моря Хемингуэя. Забирает. Так клюет только большая рыба.
– Ну нет! – возмутился группман для видимости. – Все разбегаются. Единственный мужик нормальный. Специалист. Не курит, не пьет, на службу не опаздывает. Нет, нет… – и прислушался: не сильно ли? Да нет, вроде нормально…
Петю встречали:
– Петя, ты, говорят, от нас уходишь?
– А чаво я в энтом Северодвинске не видел? Чаво я там забыл? За человека не считают!
Скоро они встретились: группман и однокашник.
– Ну, Андрюха, вот это ты дал! Вот это подложил! Ну спасибо! Куда я его теперь дену?
– А ты его продай кому-нибудь. Я как купил в мешке, так и продал.
– Ну да. Я его теперь за вагон не продам. Все уже знают: «не курит, не пьет, на службу не опаздывает»…
Н-да… теперь продать человека трудно. Это раньше можно было продать: на базар – и все. Золотое было время.
(собрание офицеров, не имеющих жилья; в конспективном изложении)Офицеры, не имеющие жилья в России, собраны в актовом зале для совершения акта.
Входит адмирал. Подается команда:
– Товарищи офицеры!
Возникает звук встающих стульев.
Адмирал:
– Товарищи офицеры.
(Звук садящихся стульев.)
Затем следует адмиральское оглядывание зала (оно у адмирала такое, будто перед ним Куликово поле), потом:
– Вы! (Куда-то вглубь, может быть, в поля.) Вы! Вот вы! Да… да, вы! Нет, не вы! Вы сядьте! А вот вы! Да, именно вы, рыжий, встаньте! Почему в таком виде… прибываете на совещание?.. Не-на-до на себя смотреть так, будто вы только что себя увидели. Почему не стрижен? Что? А где ваши медали? Что вы смотрите себе на грудь? Я вас спрашиваю, почему у вас одна медаль? Где остальные? Это с какого экипажа? Безобразие! Где ваши начальники?.. Это ваш офицер? А? Вы что, не узнаете своего офицера?.. Что? Допштатник? Ну и что, что допштатник? Он что, не офицер?.. Или его некому привести в чувство?.. Разберитесь… Потом мне доклад… Потом доложите, я сказал… И по каждому человеку… пофамильно… Ну, это отдельный разговор…
Я вижу, вы не понимаете… После роспуска строя… ко мне… Я вам объясню, если вы не понимаете. Так! Товарищи! Для чего мы, в сущности, вас собрали? Да! Что у нас складывается с квартирами… Вопрос сложный… положение непростое… недопоставки… трубы… сложная обстановка… Нам недодано (Много-много цифр.) метров квадратных… Но! Мы – офицеры! (Едрена вошь!) Все знали, на что шли! (Маму пополам!..) Тяготы и лишения! (Ы-ы!) Стойко переносить! (Ы-ых!) И чтоб ваши жены больше не ходили! (М-да…) Тут не детский сад… Так! С квартирами все ясно! Квартир нет и не будет… в ближайшее время… Но!.. Списки очередности… Всем проверить фамилии своих офицеров… Чтоб… Никто не забыт! Кроме квартир, ко мне вопросы есть? Нет? Так, все свободны. Командование прошу задержаться.
– Товарищи офицеры!
Звук встающих стульев.
Шла у нас приемопередача. Не понимаете? Ну, передавали нам корабль: лодку мы принимали от экипажа Долгушина. Передача была срочная: мы на этой лодке через неделю в автономку должны были идти.
И вот, чтоб мы быстренько, без выгибонов приняли корабль, посадили нас – оба экипажа – на борт и отогнали лодку подальше; встали там на якорь и начали приемопередачу.
Поскольку всем хотелось домой, то приняли мы ее, как и намечалось, без кривлянья, часа за четыре.
Командир наш очень торопился в базу, чтоб к «ночному колпаку» успеть. «Ночной колпак» – это литровый глоток на ночь: командир у нас пил только в базе.
Тронулись мы в базу, а нас не пускают – не дает «таможня» «добро».
В 18 часов «добро» не дали, и в 20 – не дали, и в 21 – не дали: буксиров нет.
В 22 часа командир издергался до того, что решил идти в базу самостоятельно: без буксиров.
Только мы пошли, как посты наблюдения и связи – эти враги рода человеческого – начали стучать о нас наверх.
Наверху всполошились и заорали:
– Восемьсот пятьдесят пятый бортовой! Куда вы движетесь?
«Куда, куда»… в дунькину кику, «куда». В базу движемся, ядрена мама!
Командир шипел радистам:
– Молчите! Не отвечайте, потом разберемся!
Ну и ладно. Идем мы сами, идем – и приходим в базу. А оперативный, затаив дыхание, за нами наблюдает; интересно ему: как же эти придурки без буксиров швартоваться будут.
– Ничего, – говорил командир на мостике, – ошвартуемся как-нибудь…
И начали мы швартоваться «как-нибудь» – на одном междометии, то есть на одном своем дизеле: парусность у лодки приличная; дизель молотит, не справляется; лодку сносит; командир непрерывно курит и наблюдает, как нас несет на дизелюхи: их там три дизельных лодки с левого борта у пирса стояло; правая часть пирса голая, а с левой – три дизелюхи торчат, и нас ветром на них тащит, а мы упираемся – ножонки растопырили – ничего не выходит.
На дизелюхах все это уже заметили: повылезали все наверх и интересуются: когда мы им врежем? Эти дизелюхи через неделю тоже в автономку собирались. Ужас! Сейчас кокнемся! Сто метров остается… пятьдесят… двадцать пять… а нас все несет и несет…
Командир в бабьем предродовом поту руки ломает и причитает:
– Ну все… все… все… с командиров снимут… из партии выкинут… академия накрылась… медным тазом… под суд отдадут… и в лагерь, пионервожатым… на лесоповал… в полосатом купальнике…
И тут лодка замирает на месте… зависает… до дизелюх – метров двенадцать…
– Назад, – бормочет командир в безумье своем, – назад, давай, милая… давай… по-тихому… давай, родная… ну… милая, ну… давай…
И лодка почему-то останавливается и сантиметр за сантиметром каким-то чудом разворачивается, тащится, сначала вперед, а потом она останавливается окончательно совсем, ее сносит и прижимает к пирсу. Все! Прилипли!
– Фу! – говорит командир, утирая пот. – Фу ты… ну ты, проклять какая… горло перехватило… мешком ее задави… Фу-у-у-у… Вот так и становятся идиотами… Отпустило… даже не знаю… Никак не отдышаться… Ну, я вообще… чуть не напустил под себя… керосину… да-а-а-а… Пойду… приму на грудь. Что-то сердце раззвонилось…
Пошел командир наш и принял на грудь. Одним литровым глотком.
Корабельный изолятор. Здесь царствует огромный, как скала, наш подводный корабельный врач майор Демидов. Обычно его можно найти на кушетке, где он возлежит под звуки ужасающего храпа. Просыпается он только для того, чтоб кого-нибудь из нас излечить. Излечивает он так:
– Возьми там… от живота… белые тоблетки.
Демидыч у нас волжанин и ужасно окает.
– Демидыч, так они ж все белые…
– А тебе не все ровно? Бери, что доют.
Когда у механика разболелись зубы, он приполз к Демидычу и взмолился:
– Папа (старые морские волки называет Демидова Папой)… Папа… не могу… Хоть все вырви. Болят. Аж в задницу отдает. Даже геморрой вываливается.
– Ну довай…
Они выпили по стакану спирта, чтоб не трусить, и через пять минут Демидов выдернул ему зуб.
